—- А на завтра?

— Все шутишь… а я как послушаю разговоры вокруг тебя — мне не до шуток.

— Думаешь, плохи мои дела?

— Да не очень хороши.

В общем, кое–кто в газете решил отпеть меня как журналиста. Интересно, каким способом. Перестановки у нас — обычное дело. В охранники меня не упекут, не положено по закону. Но сослать в какую–нибудь дыру для изучения провинциальной жизни — это им пара пустяков. Арасэки сказал, что в принципе я свободен, но должен поддерживать с ним связь, мол, в любую минуту может возникнуть оказия и т. д. Мы сговорились на том, что я поболтаюсь в центральном управлении полиции и время от времени буду звонить. К Сэги я заглянул не из–за кофе, а чтобы перекинуться с ним словцом–другим. Да и просто взглянуть на него. Меньше всего мне хотелось расстраивать моего друга своими бедами, но тем не менее пришлось посетовать, что, не исключено, нашим встречам близится конец. Известие огорчило его, он насупился, что–то обдумывая, а чтобы занять себя на это время, принялся молоть кофе. А потом заварил мне свежего.

— Знаешь, — сказал он мне, — главное не кисни. В народе говорят, что человеку всюду найдется зеленый холм, который примет его прах. Я это понимаю так, что нельзя давать себя унизить. И нет такой работы, которая стоила бы унижения.

Перед уходом я спросил у него про Камисиро. Ходок по женской части, очень неглупый, однажды крепко обманул его, но плохого о нем он не хотел бы говорить, потому что не знает, что у него за душой, кто он на самом деле. В пресс–клуб я поехал лишь в надежде застать там Танияма, но того где–то черти носили. А может быть, он уже извещён и избегает встречи со мной?

Ближе к вечеру в редакции меня нашла Каёко,

— Слушайте и записываете, — каким–то служебным голосом произнесла она. Привычка диктовать или писать под диктовку другого, — Завтра ровно в полдень. «Кантри–клуб» в префектуре Канагава. Он приедет к десяти в сопровождении секретаря и одной женщины. Партия в гольф. После — завтрак в клубном ресторане. Затем — беседа с вами. Ровно час и ни минутой больше. Как понимаете, ни слова обо мне! Вы рекомендованы Ханэдзава Сабуро.

— А если спросят, кем мне приходится Ханэдзава?

— Понятия не имею. Ваши проблемы! — Молчание. Короткие гудки.

Понимая, что люди Кавакита уже провентилировали в газете все, что касается меня, начальство оповещено о встрече (и небось ломает голову, как это мне удалось!), я решил действовать в открытую и взял для поездки редакционную машину с радиосвязью. Приехали мы загодя. Любопытно все–таки посмотреть на сильных кира сего в игре. Хотя в гольфе имеет значение лишь то, как ты силен в самом гольфе. И правила в нем одни для всех: прогнать по дорожкам мяч и положить его в каждую лунку наименьшим числом ударов. Повадки выдавали в Кавакита опытного игрока, но сегодня у него не ладилось. Он вдруг терял контроль и мазал в несложной позиции. Мяч отрикошетил в мою сторону и он пошел за ним. В двух шагах от меня он, ве поднимая головы, проронил:

— Так это ты? Ханэдзава–кун попросил» «Прими–ка его»… И ты поташился в такую даль, чтобы повидаться со мной? — Он медленно обследовал меня изучающим взглядом и поднял руку. Те, кто был с ним на площадке, поняли это как сигнал к окончанию игры и направились к нам.

— Ладно, — сказал он мне, — и если не возражаешь, поговорим за завтраком. А пока я пойду приму фуро [13].

Подошла его партнерша в панамке и защитных очках, лет тридцати, наверняка играющая с ним не только в гольф; ей он сказал:

— Иди первой.

А меня тут же передал в руки своего подручного, то ли секретаря, то ли охранника:

— Тамаи–кун, покуда я буду купаться, составьте, пожалуйста, компанию господину журналисту.

— Слушаюсь! — ответил молодой человек. Дисциплина у них на уровне. Я попробовал уклониться от заботы о моей персоне, но Кавакита сделал вид, что не слышит, а Тамаи, что называется, взял меня под локоток. Мы очутились на втором этаже гольф–клуба, в кабинете, отделка и убранство которого свидетельствовали о том, что и внутри привилегированного класса не все равны. Доступ сюда для самых–самых. Тамаи предложил виски на выбор; услышав, что я не прочь выпить апельсинового сона, позвонил в ресторан, чтобы принесли; а между тем не забывал прощупывать меня расспросами.

— Здоров ли Ханэдзава–сэнсэй?

Простенький вопрос, на котором ничего не стоит подорваться. Пришлось пожать плечами и отделаться общими словами.

Когда я позвонил Оура, старый газетчик разволновался. Прошло двадцать лет, а он не мог забыть как по милости Ханэдзава, тогдашнего заместителя редактора «Тоё–сймпо» и заведующего отделом политической жизни, был поставлен заслон всем материалам, посвященным раскрытию обстоятельств загадочной смерти Игата Кэйскэ. Тогда это позволило Кавакита остаться на плаву, и он щедро отблагодарил газетчика–ренегата, вознеся его на вершину власти в газетном мире. Сейчас Ханэдзава на пенсии, однако старые связи не ржавеют.

Обыкновенный репортер получил аудиенцию у Кавакита. Это должно было вызвать тревогу. Такое исключается неписаными и вместе с тем незыблемыми правилами. Сотрудники отдела социальной жизни прикреплены к полицейскому управлению, судам, различным муниципальным службам. Другое дело журналисты, обслуживающие политиков. У них самое престижное положение. Правда, когда узнаешь, чем они за него расплачиваются, как–то не тянет в те сферы. Среди них имеются особо приближенные к патрону и остальные — сортом пониже. Кавакита устраивает для журналистов, аккредитованных при нем, новогодний праздник — сначала в баре для всех, затем — для узкого круга банкет с гейшами, и там и там раздают подарки и наличными — каждому по заслугам. Одна из них — своевременная и полная информация о лицах, посягающих на спокойствие хозяина. Сегодня что–то сорвалось. Спутывала карты протекция Ханэдзава. От меня самого проку было мало, так как наш разговор с Тамаи я все время сворачивал на… гольф, погоду и прелести окружающего пейзажа. В конце концов он удалился, внесли поднос с едой — овощной салат, рис, приправленный карри, йогурт с медом, и вскоре мы с Кавакита оказались с глазу на глаз.

— А ты? — кивнул он на еду.

— Спасибо. Я ем два раза в день.

— Боишься лишних калорий?

— С тех пор как перестал регулярно играть в гольф, приходится думать об этом.

— Ты играл в гольф? — видимо, этот факт из моей биографии показался его осведомителю лишним.

— В студенческие годы.

— Ну и как были успехи?

— Входил в сборную университета. Чуть не выиграл первенство. Но мой противник был сильнее. Сейчас он профессионал.

— Вон оно как! — Мы оба любили гольф, каждый по–своему, но думали о другом. «Пора!» — решил я.

— Вы не будете против, сэнсэй, если мы поговорим о том, ради чего я приехал к вам?

— Угу.

— Вы знали Игата Такити?

— Нет.

— Он был сыном вашего, сэнсэй, личного секретаря.

— Может быть.

— Он был управляющим фирмой «Кавакита согё», которая принадлежит вашему брату.

— Возможно.

— Его убили.

— Увы! Это печально.

— И его младшая сестра Йоко тоже убита. И этого вы не знаете?

— Не знаю. Я не читаю газет. По телевизору смотрю только соревнования по гольфу. Недавно меня очень огорчил Наридзима!

Он назвал человека, за успехами которого я тоже слежу. Начиная с памятного дня, когда уступил ему первое место. Но сейчас не время для воспоминаний о спорте.

— Боюсь, сэнсэй, мое сообщение огорчит вас еще больше. Брата и сестры Игата нет в живых, но жив документ, который у них хранился. Там много о вас, сэнсэй…

— Надо же, — это было сказано без издевки. Его спокойствие могло обезоружить. Только не меня.

— В записках их отца и вашего секретаря есть сведения, во сколько обошелся компании «Тайхэйё докэн» контракт, что вы ей устроили. В деньгах и не только в них… Там речь идет о картине. Вы ничего не припомните, сэнсэй, по этому поводу?