Становились частью общего пирога и вновь возникавшие общины. К примеру, «Диггеры», возглавляемые парнем по имени Эмметт Гроган, чьим кумиром был Кизи. Они занимались проказами. У них была «Система Координат» – огромная, высотой девять футов, рама, которую они ставили на улице, упрашивая прохожих прошагать сквозь нее… «чтобы все мы оказались в одной системе координат». Потом они организовали бесплатную раздачу пищи приезжим, торчкам, алкашам, словом, всем желающим – в четыре часа дня, в дальней части парка. Провизию они выклянчивали у оптовиков, после чего устраивали рекламную шумиху, ну и все такое прочее. Можно было вволю посмеяться, глядя, как они ежедневно раздают направо и налево тушенку из больших молочных бидонов… На углу Фултон и Скотт стоит громадный старый дом в псевдоготическом стиле, известный как «Русское посольство». Там живет новая группа под названием «Общество Каллиопы», возглавляемая актером Биллом Тара. Целое сборище ярких типов вроде Пола Хокена и Майкла Лейтона, который, всегда носит русскую каракулевую шапку, а также Везунчика Джека, смешливого седого ирландца с бородкой как у эрдельтерьера, в фуражке таксиста и мешковатых твидовых брюках, купленных в «Магазине грязноватой одежды»… все они сидят в огромной гостиной, пустой, но сохранившей следы былого великолепия в виде резного дерева и четырнадцатифутовых потолков. Везунчик рассказывает о своей подружке Сандре, молоденькой девочке, которая только что приехала из округа Бакс, штат Пенсильвания:
– Я вхожу, – и он делает движение головой в сторону комнаты на верхнем этаже, – и, секите: у нее во рту косяк вот такого размера, настоящая сигара, старина!.. она балдеет под радио и попыхивает этой своей «Короной», балдеет себе и попыхивает – красотища! Как это напоминает былые времена!
Ну конечно же!.. тайная ностальгия по тем первым дням, когда было сделано открытие, когда марихуана впервые робко приотворила двери разума, а на этой стадии подобные вещи и делаются! – на этой стадии балдеют под радио – понятно? Красотища! В Хейт-Эшбери начинает съезжаться молодежь… в поисках Жизни… это же карнавал! Сад Эдема! Ла-Хонда, перенесенная в большой город! прямо под открытым небом! где все доступно. Деньги носятся в воздухе. Это не проблема. Черт возьми, за три часа попрошайничества можно набрать девять-десять монет. Господи, да стоит добропорядочным обывателям увидеть бородатого парнишку в бусах и цветах, с висящей на шее бляхой с надписью «У меня гордое сердце, но не гордый желудок», как у них мозги набекрень, и они тут же выкладывают мелочь, даже доллары. Нет, это уже перебор. Но ведь на худой конец всегда можно…
– Кто хочет честно заработать? – говорит девица по имени Джинни, которая тоже живет в Посольстве. Майкл Лейтон тут как тут, и выясняется, что Джинни по вечерам три или четыре часа подрабатывает Полуголой Чистильщицей Обуви в обувной лавчонке на Бродвее в Норт-Биче, и там требуется зазывала, который должен торчать на тротуаре и убалтывать клиентов. Майкл Лейтон соглашается на эту, ну да, честную работу и стоит там по вечерам в цилиндре и смокинге, коршуном налетая на тоскующих по полуголым девицам зубных врачей, которыми кишмя кишит Норт-Бич. Они заходят в лавчонку, усаживаются на место клиента, ставят ноги на подставку и полторы минуты, пока Джинни чистит им туфли, наблюдают, как трясутся и раскачиваются ее сиськи, а рядом стоит мрачноватый здоровенный негритос с рукой в непосредственной близости от свинцовой пивной бутылки, предназначенной для оглоушивания наглецов и сексуальных маньяков, а потом все выходят с одной и той же фразой: «Самое смешное, что она чертовски здорово чистит обувь!»
– …Ну, я и глотнул чуточку кислоты, так сказать, для остроты восприятия, – рассказывает Майкл Лейтон, – и тут подходят два морских пехотинца, один – здоровый такой сержант и с ним еще один, с нашивками на рукавах, вот до сих пор. Во мне к тому времени росту уже восемь футов, а они – муравьи да и только, так меня растащило, ну, я и ору прямо им в хари: «Если вы прекратите войну, ребята, то останетесь без работы!» А сержант как рявкнет: «Что-о-о-о?!» – и тут, старина, все вроде как переворачивается – теперь уже в них восемь футов росту, а я – муравей! и…
Ну чем не карнавал?… причем в его словах не было никакой политики, одна сплошная проказа, потому что политическая вещь, со всеми этими Новыми Левыми, в сан-францисской системе людей с понятием вроде как кончилась, кончилась она даже в Беркли, этой цитадели студенческой революции и всего такого прочего. В один прекрасный день появляется некий малый, на участке которого в демонстрации в защиту сборщиков винограда, а то и в таких опасных вещах, как борьба за права негров в штате Миссисипи, всегда можно было рассчитывать, – и все тотчас же видят, что он заделался торчком. Он отрастил длинные христовы волосы. На нем маскарадный костюм. Но самое главное – он стал терпимо, а значит, и пренебрежительно относиться к тем, кто все еще ведет активную политическую борьбу за гражданские права, против войны во Вьетнаме, против нищеты, за свободу народов. Он видит, что их силком затащили в старые «политические игры», что они невольно содействуют угнетателям, играя в их же игру и пользуясь их же тактикой, в то время как он с помощью психоделических препаратов исследует безграничные области человеческого сознания… Пол Хокен, тот, что живет в Посольстве, – в 1965 году он был знаменитым активистом – спортивный свитер, синие джинсы и пиджак с застежками из тесьмы, – участвовал в марше из Селмы, работал фотографом в Организации борцов за гражданские права в Миссисипи, рисковал жизнью, снимая на пленку условия труда негров, ну и так далее. Теперь же на нем огромный гусарский мундир с золотыми аксельбантами. Волосы его спадают на лоб и вьются вокруг шеи потрясающе черными миконосскими кудрями.
– Сдается мне, ты уже не так тесно связан с борьбой за гражданские права?
В ответ он только смеется.
– А как же все, чем ты занимался в прошлом году?
– Все переменилось. Жаль, ты не видел, как они направлялись в Сакраменто. – Речь идет о калифорнийских студентах, которые направлялись из Беркли в Сакраменто проводить демонстрацию.
– Ага, – вставляет Тара.
– Сплошь студенческая братия в спортивных рубахах, с короткой стрижкой, собственными автомобилями и разноцветными лозунгами навроде тех, что малюют художники-ре кламщики. В это дело вбухали кучу бабок.
– Ага, – подтверждает Тара, – и все талдычат про каналы. Мол, они намерены сделать то да се через существующие каналы, а вот то-то и то-то они через существующие каналы сделать не смогут, все талдычат про каналы.
– Ну да, – говорит Пол, – и грозят кулаками, – он поднимает сжатый кулак и принимается, посмеиваясь, потрясать им в воздухе, – грозят и приговаривают: «Мы направляемся в Сакраменто протестовать, вместе со своими подружками!» Да, все переменилось. Теперь это сплошь студенческая братия в собственных «мустангах».
Сплошь студенческая братия в собственных «мустангах»! В интеллектуально-хипповом мире Калифорнии невозможно представить себе более язвительного определения. Сплошь студенческая братия в собственных «мустангах». Нет, каково? О, Марио, Дилан и Джоан Баэз, о, Свобода Слова и Движение против войны во Вьетнаме, – ни одному здравомыслящему человеку и присниться не могло, во что это выльется всего за двенадцать месяцев – что все это превратится в супермаркет и достанется вздорным наследникам – студенческой братии в «мустангах», – а ведь все, как это ни невероятно, происходит именно так, как предсказывал провокатор Кизи, когда дудел на своей треклятой гармонике и приговаривал: «Просто уйдите прочь и скажите: насрать на нее…»
Замшелые люди с понятием! Богемные бойскауты! да и замечательные митинги в Беркли, привлекавшие некогда десять тысяч человек, теперь собирают в лучшем случае тысячу. Все переменилось! Даже в отношении чернокожих. Негры оказались вдруг за пределами мира людей с понятием, если не считать нескольких торговцев наркотиками вроде Супернегритоса да двух-трех типов вроде Гэйлорда и Хэви. Публика, сплотившаяся вокруг Хейт-Эшбери, объясняет это тем, что неграм не по вкусу ЛСД. В мире людей с понятием самым ценным качеством чернокожих всегда считалась так называемая холодность. А ЛСД насквозь прошибает этот свинцовый заслон под названием холодность, заставляет действовать совершенно открыто, вызывает заскоки, пунктики и все такое прочее. Кроме того, чернокожие не испытывают особого восторга от ностальгии по грязи, столь свойственной всем белым молодым людям из семей среднего достатка, людям, которые съезжаются в места вроде Хейт-Эшбери, толпами набиваются в тесные норы и живут прикольной простой жизнью, вы же понимаете, спят на полу на засаленных тюфяках, каких не сыщешь и у самого чумазого негритоса, хлещут содовую воду, прикладываясь поочередно к одной бутылке, запросто пускают ее по кругу и, нимало не заботясь о старинных водопроводно-гигиенических традициях Америки, плюют даже на тех гнусных средневековых паразитов, что возникают в каждом паху, – на лобковую вошь!.. ты же знаешь, как это бывает, старина, глянешь вдруг на низ живота и видишь что-то похожее на крошечные шрамики, какие-то мелкие струпья, малюсенькие такие, стервозы, отдираешь один, выковыриваешь его с корнем, а он начинает ползать! Черт подери!.. и тут уже ползают все, а ты принимаешься исследовать лобок и яйца, и выясняется, что они живые. Это похоже на невиданные доселе джунгли в твоей собственной промежности, в жестких твоих завитках, и там кипит жизнь, как в прикольных средневековых баснях про зверей, ведь эти стервочки, похожие на крабиков с мягким панцирем, и вправду могут отплясывать на булавочной головке, ты давишь их одну за другой, а потом смотришь и видишь, как по степям и саваннам ползут еще восемь, ты до слепоты вглядываешься в маленькую Африку у себя между ног, а это значит, что настало Время А-200, старина, – А-200! Жгучая жидкость единственное лекарство – тот самый зеленый пузырек, старина! не забудь! и так далее… – Ностальгия по грязи!.. Это и есть…
