Религиозные и политические меньшинства, больные и немощные, гомосексуалисты были путниками в ночи, но не постоянными ее обитателями. Они не предъявляли прав на ночной мрак, просто каждый из них стремился, как гласила французская поговорка, прорыть «нору в ночи», или, по выражению одного испанского раввина, «укрыться от мира». Разрозненность лишь усугубляла их безликость. Иную картину являл пласт людей, которым ночное время предоставляло новые возможности и которые чувствовали себя ночью царями, а не беженцами¹⁰.

Мало кто ждал заката с большим нетерпением, чем нищие и бездомные. В сельской глубинке эпохи раннего Нового времени наряду с батраками и терпящими нужду крестьянами можно было встретить бродяг и попрошаек, многие из которых стали жертвами войны или экономических неурядиц. Будучи преимущественно холостыми мужчинами, они устремлялись в города. Даже по скромным подсчетам численность бедняков в периоды экономического кризиса составляла 20–30 процентов от общего городского населения. Имея мало шансов на получение работы, эти несчастные, по словам Даниеля Дефо, и представляли «тех убогих, что действительно испытывают крайнюю нужду и страдают от бедности»¹¹.

Ночью обездоленные мужчины и женщины обретали храбрость. Благодаря темноте бесконечное количество людей освобождалось от контроля вышестоящих, в том числе хозяев. «Днем они прячутся в своих берлогах и норах, а ночью рыщут по окрестностям в поисках добычи», — пылал гневом современник. Состоятельных горожан тревожили передвижения нищих по улицам, они часто сравнивали их с совами, волками и другими хищниками, ведущими ночной образ жизни. «Злобные ночные птицы», — ворчал некий комментатор. «Они как звери, что выходят ночью за добычей», — заявлял Соломон Стоддард из Массачусетса. Подобные сравнения свидетельствовали о дерзости нищих и их силе. На картинах столь разных художников, как Лео-нарт Брамер, Давид Тенирс Младший и Иоганн Конрад Зее-катц, мы видим не только ночные «жилища» бедняков, но и места, куда они любили прийти, чтобы выпить в компании товарищей. «[Они] те, кто уже снял свои дневные маски и больше не пытается скрыть похотливые желания или нищету», — замечал Оливер Голдсмит в 1759 году¹².

Вечерние часы были привлекательны для юных противников патриархальной системы отношений — ремесленных учеников, студентов и прочих молодых людей, вынужденных подчиняться в силу возраста, а не из-за классовой принадлежности. Молодежь вызывала у взрослых постоянную тревогу. По мнению ученого XVI века Роджера Эшама, возраст между семнадцатью и двадцатью семью годами является «самым опасным в жизни человека». Моралисты предупреждали о неуемном темпераменте юношей и необходимости строгого контроля над ними. Молодые люди из низших слоев населения часто становились учениками и несколько лет обучались ремеслу или торговому делу. Таким образом, за их поведением наблюдали как в рабочее, так и в свободное от труда время. По всей Европе институт ученичества рассматривали как распространенный метод социализации молодежи, а также как источник дешевой рабочей силы. И хотя большинство учеников не доводили обучение до конца, в одном только Лондоне к началу XVII века их насчитывалось до 25 тысяч, что составляло примерно 12 процентов городского населения. Предполагалось, что они проживают в доме своего хозяина и у них мало свободного времени, разве только часы для приема пищи и полуденного отдыха¹³.

Многие из тех, кто днем находился под зорким оком хозяев, в ночное время бежали от них. Lying-out[69] — таков был термин, применяемый для обозначения ночных вылазок «подчиненных лиц», вылазок, которые нередко совершались в нарушение принятого в доме «комендантского часа». «У них нет сил, чтобы сносить распоряжения родителей или хозяев, а также ограничения и рабочий режим, которые они им навязывают», — замечал современник в 1705 году. Самозваные «хозяева ночи», эти молодые люди внушали страх городским обитателям на протяжении всего раннего Нового времени. Коттон Мазер проклинал «группы буйных молодых людей» в Бостоне, в том числе и собственного сына Инкриза (Кресси). В Германии протестантский синод возмущался: «Приличные люди больше ни в чем не могут быть уверены, они должны опасаться самых позорных оскорблений и даже физической расправы». В 1673 году сэр Уильям Дэвенант писал о Лондоне: «Порядком строгим славился наш город, / Но мятежи ночные и разбой / Нас ввергли в хаос. Здесь теперь опасней, / Чем на галере, где творится бунт»[70]¹⁴.

Необыкновенные возможности таила в себе ночь и для прислуги. Система услужения была столь распространенной в Европе, что даже в бедных домах иногда трудилась хотя бы одна служанка. В Париже XVIII века проживало 40 тысяч домашних слуг и по меньшей мере столько же — в Лондоне. Как и ремесленных учеников, слуг брали в основном молодых, в возрасте от пятнадцати до тридцати лет. Они часто меняли работу. В отличие от института ученичества, услужение редко становилось ступенькой к достижению имущественной независимости. Условия работы были очень тяжелыми. Прислуга безоговорочно подчинялась воле хозяев и часто подвергалась оскорблениям, как словесным, так и физическим. Служанки нередко становились жертвами сексуального насилия. Еще хуже была участь тех, кто находился в услужении у американских колонистов. Связанные договором сервитута[71], они служили хозяевам от трех до пяти лет. Изгнанные из Британии преступники трудились на условиях сервитута в течение семи лет. При этом жизнь их была куда более счастливой, чем у африканских рабов, чье нищенское существование, особенно на плантациях Юга, усугублялось неимоверно тяжелым трудом и суровой дисциплиной¹⁵.

И все-таки по вечерам, когда дневные работы закончены, господам было очень сложно удержать своих работников дома. В 1675 году Генеральный совет Массачусетса официально подтвердил наличие «вреда от отсутствия по ночам прислуги в семьях, в которых ей надлежит все время быть». Сара Каупер с горечью жаловалась на «бесстыжих тварей, которые уходят туда, куда им вздумается». В Шотландии, сообщал некий викарий, «зимой фермер часто вынужден вставать с постели в три или четыре часа, чтобы впустить слуг, которые всю ночь где-то пировали»¹⁶. Не меньшую склонность к ночным прогулкам проявляли и черные рабы. «Невольники обоих полов часто бродят по ночам, — сообщал представитель белого населения Барбадоса, — направляясь к живущему где-то далеко родственнику или возвращаясь от него». Корреспондент Boston Evening-Post бурно протестовал против «великих беспорядков, чинимых неграми, которым их неблагоразумные хозяева позволяют выходить по ночам». Одним словом, «ночь была их днем», заметил один плантатор из Северной Каролины¹⁷. К тому же ученики, слуги и рабы, помышлявшие о побеге, с наибольшей вероятностью могли осуществить задуманное лишь после заката, чтобы впоследствии днем скрываться в лесах и болотах, а ночью пускаться в путь, ориентируясь по звездам. В марте 1588 года в Германии два юнги бежали с речного судна в Бонн «под покровом ночного мрака», но утром были обнаружены и схвачены. Одна из американских газет предупреждала в объявлении о сбежавших слугах: «Предполагается, что передвигаться они будут в основном ночью»¹⁸.

В некоторых отношениях представители этих четырех групп — молодежь, слуги, рабы и нищие — имели мало общего. Кто-то из них находился на периферии общественной жизни того времени, кто-то был частично интегрирован в нее. Судьба рабов из Каролины в значительной степени отличалась от удела белых, даже если они принадлежали к самым низшим классам. Равно как и перспективы, ожидавшие закоренелых бродяг, радикально отличались от перспектив молодых слуг. Внутри групп существовало деление по роду занятий, этнической принадлежности, полу и вероисповеданию. Среди рабов большое значение придавалось их происхождению, были ли они креолами или урожденными африканцами. Но порой эти группы пересекались, а «границы», отделяющие их друг от друга, стирались. Так, например, в бунтах ремесленных учеников в Лондоне будто бы участвовали «жалкие приживальщики» и «ничейные люди». И все же, несмотря на различные обстоятельства, все эти группы имели одну общую черту. Вместо того чтобы жить в «едином мире», они жили в двух, то есть двойной жизнью. Дни, тянувшиеся в страхе и нищете, уступали место ночам, обещавшим удачу и равные возможности. Испытывая неприязнь к дневной реальности, только по вечерам они наслаждались жизнью с себе подобными, следуя собственным правилам игры. Бывший раб из Северной Каролины вспоминал: «Мы, рабы, ненавидели восход солнца, ведь он означал еще один тяжелый рабочий день, и мы были очень рады, когда солнце садилось». Некий священник из Новой Англии так писал о молодежи: «Поскольку они изнывают под гнетом ограничений (курсив мой. — А. Р. Э.) в течение дня, то, обретя свободу ночью, творят безумства, подобно тому как вода, хлынувшая через запруду, сметает все на своем пути»¹⁹.