Наблюдательный человек заметит, что ночь не столько спускается, сколько поднимается. Сначала тени затопляют долины, а затем медленно карабкаются вверх по пологим склонам холмов. Лучи угасающего светила, известные как «солнечные ростки» (sunsuckers), рвутся вверх из-за облаков, как будто кто-то втягивает их в завтрашний день. Пастбища и леса покрыты мраком, а небо на западе все еще алеет, даже если солнце уже скрылось за горизонтом. Если бы ориентиром земледельцу служил небесный свод, то он продолжал бы трудиться, но растущие тени торопят его уйти. Среди мычащих коров и спустившихся на землю грачей снуют в поисках укрытия кролики. Сипухи взлетают над зарослями вереска. Своим свистом, напоминающим перекличку убийц-заговорщиков, они вселяют тревогу в мышей и людей, ведь и те и другие с раннего возраста приучены бояться этих пронзительных звуков, предвещающих смерть. По мере того как угасает дневной свет, пейзаж выцветает, становится блеклым. Заросли кустарника словно разрастаются, теряют четкие очертания. Ирландцы говорят, что вечер наступает тогда, когда трудно различить, человек перед тобой или куст. Еще более зловеще звучит итальянская поговорка «Когда исчезает разница между гончими псами и волками»².

Ночную темень, кажется, можно потрогать руками. Сумерки не приходят, они сгущаются. Черная мгла накрывает путников, она не столько видна, сколько ощутима. Именно так в Ветхом Завете описывается тьма, постигшая Древний Египет. Многие верили, что с заходом солнца с небес на землю спускаются ядовитые «ночные туманы», «гибельные пары», несущие холод и промозглую сырость. В представлении людей ночь «падала», наступала. Нет больше дневного воздуха, прозрачного и теплого. Эпидемией, мором расходится тьма по пригнувшимся к земле деревням, заражая округу «злокачественными» туманами: Шекспир описал это как «день больной» (the daylight sick). «Но торопитесь, — предупреждает герцог Винченцо в пьесе „Мера за меру" (1604). — Уж скоро ночь туманная настанет»[2]³.

Сумерки, cock-shut, grossing, crow-time, daylight's gate, owl-leet[3]. В английском языке найдется немало ассоциативных идиом для обозначения времени суток, когда день соскальзывает в небытие, во тьму, а в ирландском гэльском только для описания периода между полуднем и наступлением сумерек имеется четыре разных термина. Ни одна из других частей суток не вдохновила человека на создание столь богатой терминологии. И до наступления эпохи индустриализации, безусловно, для жизни людей не было более значимого времени. Для большинства из них привычным термином, связанным с наступлением ночи, стал термин «закрытие» (shutting-in): пора запирать двери, задвигать засовы, захлопывать ставни, спускать с цепи сторожевых собак. Ибо ночь с ее противоестественной темнотой рождала неведомые опасности, реальные и воображаемые. И, как ни странно, больше всего причин для страха перед этими «отпрысками» ночи было у тех, кто жил в период между эпохами Возрождения и Просвещения.

Крайняя степень жестокости. Из серии «Четыре степени жестокости» (1751). Гравюра Дж. Ромни с живописного оригинала У. Хогарта

Ночь — древнейший и навязчивый кошмар — стала первым неизбежным злом для человека. Когда подступали темнота и холод, наши предки, вероятно, ощущали глубинный страх, и прежде всего они боялись, что солнце может не взойти на следующее утро.

Трудно представить себе что-то более несоответствующее эпохе палеолита, чем георгианские интерьеры лондонского жилища Эдмунда Бёрка. Однако взаимозависимость темноты и эстетики всерьез интересовала этого молодого ирландского эмигранта, равно как и многовековой страх человека перед тьмой, которому были подвержены даже просвещенные лондонцы. Последним предшественником Бёрка в Англии, обращавшимся к теме ночных страхов, был Джон Локк. В своем известном философском трактате «Опыт о человеческом разуме» (An Essay Concerning Human Understanding’, 1690) он достаточно определенно высказывается на эту тему. Однако Бёрк начисто отвергает предложенное Локком объяснение детских страхов перед темнотой. В то время как Локк обвиняет во всем нянек, рассказывающих впечатлительным детям истории с привидениями, Бёрк в своем «Философском исследовании о происхождении наших идей о возвышенном и прекрасном» (A Philosophical Enquiry into the Origins of Our Ideas of the Sublime and Beautiful; 1757) настаивает на том, что темнота была «ужасна по самой своей природе». «Трудно представить, — пишет он, — что воздействие такого понятия, как темнота, во все времена и повсюду вызывающего ужас, может быть приписано ряду бесполезных сказок»². Одним словом, ужас перед темнотой существовал всегда.

Можно лишь предполагать, когда именно страх темноты в человеческой душе стал врожденным. Вероятно, как и утверждал Бёрк, этот древнейший из человеческих страхов существовал с незапамятных времен; достаточно вспомнить те ужасы, с которыми, по всей видимости, сталкивались наши самые далекие предки. Однако некоторые психологи высказывают предположение о том, что доисторические народы не трепетали перед мраком как таковым, а боялись конкретных опасностей, возникавших во мраке. И только позднее, когда понятие «ночь» все больше становилось синонимом понятия «угроза», древние люди (на протяжении жизни нескольких поколений) смогли приобрести этот инстинктивный ужас³.

Каков бы ни был подлинный источник этого ужаса, существовал ли он изначально или возник со временем, народы, жившие позднее, несомненно, уже получили в наследство ярко выраженную антипатию к ночной темноте. К какой бы древней культуре мы ни обратились, повсюду ночь кишит демонами. В греческой мифологии обнаруживаем Никту — рожденную Хаосом богиню «всепоглощающей» ночи; в «Илиаде» она заставляет трепетать самого Зевса. Среди ее свирепых потомков называют — Болезнь, Раздор и Злой Рок. В Вавилоне обитатели пустыни страдали от бесчинств ночной колдуньи Лилит. Древних римлян приводили в ужас ночные полеты стрикс — ведьмы, превращавшейся в пронзительно кричащую птицу и охотившуюся за внутренностями младенцев; а к югу от Иерусалима некий «Ангел Тьмы» терроризировал обитателей засушливой области Кумран⁴. При этом многие древние цивилизации, включая Египет и Месопотамию, приравнивали понятие «темнота» к понятию «смерть», как это было и в христианской Европе. Как известно, в 23-м псалме говорится о «долине, покрытой тенью смерти». Христианство с самого начала почитало Бога источником вечного света. Первый акт Его творения — создание света — спасает мир от хаоса. «И свет во тьме светит, — говорится в Евангелии от Иоанна. — И тьма не объяла его»[4]. В Библии описывается история многих злодеяний — «трудов тьмы», — совершенных глубокой ночью, включая предательство в Гефсиманском саду и наступившую вслед за распятием Христа «тьму над всей землей»⁵.

Даже не в столь далекие времена, как древние, в различных местностях ночная пора вселяла в людей глубокую тревогу. Например, на Таити Поль Гоген обнаружил, что женщины народа канаки никогда не спят в темноте. Еще в XX веке индейцы навахи и тихоокеанское племя маилу в страхе убегали от ночных демонов. В африканских культурах, например у народа йоруба, у племени ибо в Нигерии или племени эве в Дагомее[5] и Того, духи ночью принимали обличье ведьм, сея вокруг несчастье и смерть. Любопытно, что существовала и вера в дневных колдуний, например в племени динка, но их поведение считалось менее угрожающим⁶.