— Вы думаете? — задумчиво произнесла Алики.

— Не извольте сомневаться!

— Ну что ж, — уступила Алики. — Тогда едем на Набережный бульвар!

Дверца захлопнулась, и кучер хлестнул бичом.

Это оказалось совсем рядом. Алики не успела даже толком просмотреть нужную ей страницу путеводителя; но то место, куда ей было надо, она нашла и запомнила.

Выйдя из кареты, Алики сразу увидела уходящую дугой вправо широкую серую ленту Набережного бульвара, зажатого с одного бока серой же стеной домов и узкой непроезжей улицей, отделенной невысоким каменным заборчиком, а с другой ограниченного коваными перилами набережной. И все это пространство было сплошь заставлено открытыми лотками, лотками, прикрытыми какими–то подобиями палаток и тентов, пюпитрами, переносными витринами, занимавшим не только обочины, но и самую середину бульвара и разделяя его на два потока… И все пестрело такими непривычными в слякотной серости зимы, и потому казавшимися еще более броскими, яркими, аляповатыми, вызывающими красками развешанных на парапете набережной и выставленных на пюпитрах картин, расставленных на прилавках или просто на булыжнике мостовой безделушек, поделок и подделок самого разного свойства и качества… И все было заполнено людьми, копошащимися, грудящимися возле прилавков и пюпитров, стоящими и снующими, молчаливо разглядывающими и ожесточенно о чем–то спорящими и жестикулирующими, молодыми и пожилыми, простыми и богато разодетыми, мужчинами и женщинами… И над всем этим висел гул, в который сливались и голоса, и шелест одежд, и шлепанье ног по серому размокшему снегу, и шорох шин, и стук копыт многочисленных подъезжающих и отъезжающих экипажей…

А за темной полосой рекой, изгибы которой в точности повторял Набережный бульвар, напротив, за высокой кованой оградой с мудреными золочеными узорами решеток в глубине огромного сада возвышались крыши, шпили и купола Императорского дворца — города в городе, столицы Столицы, сердца Великой Империи.

И, как ни странно, соседство людского муравейника и величественных творений архитектуры не казалось кощунственным или унизительным…

Кучер дал Алики вдоволь насмотреться вокруг, и только после напомнил о своем присутствии покашливанием. Девушка оторвалась от открывшегося ей зрелища и увидела искрящиеся весельем глаза кучера.

— Я вижу, что Набережный произвело на вас впечатление? — произнес он.

— О да! — совершенно искренне призналась Алики.

— Бульвар тянется на две мили, — кучер указал зажатым в руке хлыстом куда–то вдаль. — Вдоль него ездить запрещено, сами видите. Так я подожду вас здесь, или на том конце?

«Две мили!» — внутренне ужаснулась Алики и, не задумываясь, ответила:

— Конечно, на том! Я все здесь хочу посмотреть! Боже, как здесь всего много! И как интересно — книги, картины… Я, наверное, задержусь тут надолго.

— Два часа вам хватит?

— Н-не знаю, — неуверенно очень произнесла Алики, оглядываясь на бульвар. — Давайте договоримся на три, согласны?

Кучер пожал плечами.

— Как вам будет угодно. А я как раз успею не спеша перекусить.

Алики поняла это как намек и полезла было в кошелек за деньгами, но кучер остановил ее движение.

— Не извольте беспокоиться, сударыня. Господин Рет — Ратус обо всем позаботился, — Он улыбнулся. — Значит, я вас буду ждать через три часа на том конце бульвара. И будьте повнимательнее со своим кошельком.

Алики кивнула. Она была несколько возбуждена, но это легко могло сойти за обычное возбуждение женщины в предвкушении покупок.

— А вы, если проголодаетесь, — посоветовал напоследок кучер, — заходите в кондитерские. В кондитерские здесь дамам можно заходить без опасения.

— Да? А у нас в Берстаре девушке одной разве что в булочную можно зайти.

— В булочную тоже можно, — улыбнулся любезный кучер. — И съесть бублик где–нибудь в сторонке на скамейке. Это не зазорно для девицы вашего возраста. На Набережном бульваре дозволительна некоторая свобода нравов.

Алики поблагодарила за совет, и направилась к ближайшему же книжному лотку, представлявшему из себя большущий раскрытый чемодан, откинутая крышка которого служила витриной, а в необъятном его чреве торчали корешки… Только минут через пятнадцать, когда подмышкой у нее оказались зажаты несколько томиков чтива такого рода, что так нравится прислуге, она напомнила себе об истинной цели своего пребывания здесь.

Оглянувшись, Алики не увидела даже площадки, на которой оставила свою карету, — в обе стороны от Алики простирался многолюдный Набережный бульвар. Тем лучше, решила она и, лишь оглядываясь по сторонам, но не отвлекаясь на мелочи, двинулась дальше. Быстро идти, правда, у нее все равно не получалось, но за полчаса она надеялась прибыть к месту своего назначения. Пестрых соблазнов вокруг хватало: то обратит на себя внимание какая–нибудь изящная безделушка — вазочка, подсвечник, просто статуэтка; то взгляд упадет на не совсем понятные рисунком, но чем–то привлекающее взор картину или гобелен; то обвешанный как витрина собственноручно сделанными портретами художник набежит с предложением нарисовать «ваш портрет, сударыня! Всего за пятнадцать минут и за пол–империала! У вас такое выразительное лицо»… то то… то это…

Алики позволила себе остановиться, только когда на глаза попалась вывеска булочной. Она кое–как выбралась из толчеи бульвара, приняла из окошечка свой соблазнительно пышущий теплом печи заказ — обильно уснащенную изюмом сдобную булочку и сочник с творогом — и, оглянувшись в поисках места, пристроилась на невысоком парапетике в свободном пространстве между раскладкой каких–то миниатюрных глиняных фигурок различных животных и похожими же, но дутыми из цветного стекла игрушками, стоящими прямо на камне парапета.

Но едва она откусила от сочника и опустила глаза в книжку, как перед ней вновь материализовался давешний художник «всего за полуимпериала и пятнадцать минут», обвешанный собственными произведениями.

— Сударыня!.. — начал он, но Алики, строго глянув на него, перебила:

— Вы что, преследуете меня? — резко спросила она.

Художник стушевался

— Я… м-м… сударыня… у вас такое… э-э… — залепетал он и замолк.

Соседи–торговцы косились на них и похихикивали.

— Разве вы не видите, что я завтракаю? — выждав и не получив вразумительного ответа, продолжала укорять Алики. — Вам так хочется изобразить мое, как вы позволили себе заметить «выразительное лицо» с жующим ртом и толстыми щеками, за которыми прячется по куску булки?.. Ну что ж, рисуйте! — неожиданно сменила она гнев на милость. Потому что этот нахально–скромный парень ей начинал нравиться. Да и рисовал он, судя по украшавшим его образцам, довольно прилично. — Но учтите, — помахала она надкушенной булочкой, — если портрет мне не понравится, не видать вам вашего полуимпериала!

Парнишка радостно закивал, моментально выскочил из своих картонных доспехов и ловко, одним движением, вывернул их наизнанку — к обратной стороне, оказывается, были уже прикреплены чистые листы, — прямо стоя, уперев картон себе в бедро и придерживая его одной рукой, свободной принялся набрасывать на нем что–то быстрыми широкими штрихами; иногда он коротко посматривал на Алики и начинал растирать штрихи антрацитово блестящим от давно и прочно въевшегося в кожу угля большим пальцем.

Алики жевала и почти не обращала на своего портретиста внимания. Позировать она тоже не собиралась: взялся, так пусть сам и мучается. Впрочем, она только делала вид, что увлечена чтением. На самом деле она исподтишка косилась на парня и, кажется, мысли ее стали сворачивать в какую–то грешную сторону. Чтобы не расслабляться, она решила быть с ним строже.

Дожевав последний кусок сочника, Алики встала и заглянула в лист. Она была разочарована. На ее взгляд нарисованная девушка походила на реальную Алики разве что покроем платья. Она, конечно, лгала себе — художник, само собой, льстил модели, но не до такой степени.

— И вы думаете, что это я? — насупила она брови, даже фыркнула для строгости. — И полагаете, что это стоит империала?