А два часа назад он и вовсе не думал о том, чтобы полежать на пробивающейся травке. Он сидел у себя в теплом подвале, слушал сквозь пуховые наушники приглушенный треск выстрелов, вдыхал привычный пороховой аромат, смешанный с приятным запахом свежесваренного кофе — словом, принимал очередной зачет по пулевой стрельбе у третьего отделения экипажа поручика Гайала. Сам поручик уже отстрелялся (девяносто шесть из ста) и чистил новенький барабанный аркебузет, ревниво отслеживая успехи своих подчиненных. Через час его экипажу надлежало выехать на учения за город, где в одной полуразрушенной вилле им предстояло отработать контакт с другим экипажем в условиях максимально приближенных к рабочим. Второй, «вражеский» экипаж уже с утра был на позициях, изучал обстановку на месте и готовился без дураков отражать атаку штурмовиков Гайала, а кассетники, снаряженные болтами с тупыми наконечниками, аркебузеты и так называемые «револьверы», барабанные самозарядные аркебузеты вроде того, который чистил сейчас Гайал, только патронированные малозарядными патронами с каучуковыми пулями, броневые жилеты и прочая надобная амуниция, принадлежащая его экипажу, вплоть до аптечек и перевязочного материала, грузились уже в пролетки. Синяки над треснутыми ребрами, подбитые глаза, вывихнутые лодыжки и прочая рутина — максимум, что ожидало ребят Гайала после этой загородной прогулки, — обыкновенное дело.

Но два часа назад в здание Музеума вошел подпоручик Арлан Стерхи, еще через полчаса связь с ним и еще тремя агентами, работавшими там с самого утра и вообще не первый день, была потеряна. И не было ее уже битый час, с тех пор, когда Гиеди и его ребята вместе с егерями Королевской Охоты на четырех пролетках (двух своих и двух наемных) примчались сюда, осторожно двигаясь от периферии, беспрепятственно и скрытно распределились в парке на подходах к зданию и заняли свои позиции вокруг здания, из которого подпоручик так и не вышел.

И никто не входил и не выходил, несмотря на самый разгар обыкновенного буднего дня. Никакого движения за воротами не наблюдалось вообще. Это было необычно для нормального течения событий и потому тревожно.

Необходимо было что–то предпринять, и было принято решение начать проникновение. Или штурм — это как выйдет.

К началу операции все было уже готово. Снаружи — двое справа, двое слева от арки въездных ворот — в черном почти неразличимом на фоне стены камуфляже и закрывающих лица таких же черных масках с кассетниками наизготов прижались к стене ребята экипажа Гайала. Еще несколько человек в еще более экзотическом снаряжении тихо копошились, почти такие же невидимые, в подступавших к стене кустах и примыкающих вплотную к башне бывшего монастыря каруитов, а ныне Его Императорского Величества покровительства Политехнического Музеума и Библиотеки — это были таласские «хайры». И до полусотни егерей Охоты изображали из себя, подобно Гиеди, кочки и кучи старого мусора вокруг, контролируя все возможные пути отхода и подхода к самому зданию и из него.

Его ребята ждут подхода отвлекающей группы, а «хайры» уже работают: вон один уже ползет по стене. Красиво ползет, не медленно, и верно. Чисто паук! Мелкий какой, и руки длинные. Да еще в каком–то плаще, что ли… Натренировались они там у себя на Стене. «Интересно, — подумалось Гиеди, глядя на четкие движения ползущего, — а правду говорят, что у них в роте и сами хайры есть, или слухи?» Ползущий сделал какое–то движение, и на миг из–под плаща показалось его лицо. Нет! Не лицо — морда!

«Благословенны Небеса! Аха и Арканастр!..» — Майор добавил от себя еще несколько сочнейших выражений, да таких витиеватых, что если бы кто услышал их произнесенными вслух, то мог бы и не поверить, что благородный барон Гиеди может такие слова знать. Это и была самая настоящая хайра! Самая настоящая летающая обезьяна!.. Так вот что за корзину притащили с собой таласары. Здоровенный такой плетеный короб был. Надо же!

Гиеди сплюнул и, извернувшись, глянул на часы. Пора бы уже. Где же эта чертова пролетка?! Уснули они, что ли!

И тут же, как по приказу, с Северо–восточной дубравы свернула и въехала в парк пролетка. Хорошая такая пролетка, с поднятым пологом, прочными подножками и крепкими задниками. Она неспешно прокатилась по дорожке, но не остановилась, как обычно бывает, на небольшой площади перед аркой, а лишь замедлив ход в створе ворот, въехала во двор Музеума, что в общем тоже не возбранялось, и подкатила к самому крыльцу.

Прижавшихся к стене черных теней стало вдвое меньше — один агент распластался на заднике коляски, второй прицепился сбоку, как раз с того, который был не виден от дверей, на подножке. Оставшиеся тоже тут же испарились — скользнули в ворота под прикрытием коляски и исчезли в маленьком флигельке, приютившимся за поднятыми воротами.

Из коляски бодро выпрыгнули двое студентов и, весело болтая, стали подниматься по лестнице. Кажется, они были немного подшофе.

Едва они скрылись в дверях, как парк ожил. Будто прямо из–под земли, из жиденьких кустов, из–за чахлых корявых вишен, во множестве росших в парке, за которыми человеку ни спрятаться ни укрыться, разом и вдруг возникли черные, тут и там припорошенные землей с островками свежей травки, перепрелыми листьями и утыканные веточками тени — словно ожили привидения тех древних времен, когда таинственные каруиты исполняли в своем монастыре странные и страшные обряды, принося жертвы давно проклятым и забытым ложным божествам и, если верить легендам, хоронили своих мертвецов тут вот, в нынешнем парке. Как и положено привидениям невинно убиенных, тени бесшумно и целеустремленно, но несвойственными призракам короткими перебежками — от деревца к деревцу, от куста к кусту — стали стекаться к проему ворот. Но входить не спешили, затаились под стенами, так, что из здания их было не увидать.

Майор и еще полтора десятка егерей пока что с места не тронулись и продолжали изображать из себя кучки, кочки и иные парковые принадлежности. Майор должен был координировать действия, а егеря прикрывали штурмовую группу.

Из–за скамейки все было видно как на ладони. Штурмовики по стенам с обеих сторон подтягивались к воротам, отряхивая ненужную уже маскировку; кучер опустевшей повозки возился с упряжью, умело держась под прикрытием лошадиного крупа; незаконные его седоки, держа приваленные дугами к плечам кассетники, контролировали входные двери, за которыми, ненавязчиво афишируя свою беспечность, скрылись седоки законные, в обязанности которых входила разведка обстановки и (при необходимости) нейтрализация всех, кто мог бы помешать незаметному проникновению штурмовой группы в Музеум. «Хайры», таласские кромники–скалолазы, уже во всю карабкались на стену по сброшенным прирученной летающей обезьяной (по названию сородичей которой они и получили свое прозвище) веревкам и делали это весьма споро: прошло всего несколько минут, как майор заметил ползущую по стене хайру, а на гребне уже сидело четверо таласских ползунов, двое карабкались, и еще двое уже ползли по крыше Музеума — шустрые ребята; они должны были обеспечивать поддержку сверху.

Внимание!

Дверь Музеума открылась, и в проеме возник один из псевдо–пьяных псевдо–студентов. Он был, впрочем, уже совершенно трезв, и по его недоуменной физиономии майор понял: что–то там у них внутри не так. Студент, однако, показал руками: «Чисто, путь открыт» и, выглянув наружу, что–то быстро сказал передовым. Все трое скрылись.

Гиеди, встав из–за своего убежища, махнул рукой: «всем вперед!» и побежал к воротам сам.

ТЕ МЕСТА:

БЕРСТАР — СТОЛИЦА

Это — сцена.

Декорация изображает большую комнату, скорее залу, дворянского замка. В высокое окно заглядывает нарисованная луна. Изысканная мебель; на дубовом столе лампа в шелковом абажуре.

У стола девушка в милом муслин–де–леновом платье занимается изящным рукоделием и напевает песенку.

Акт первый, явление первое.

Сейчас откроется дверь, и в зал войдет потрясенный благородный отец с каким–то волнующим известием…