Однако больше всего мечтали девочки о свободе, когда не будут следить за каждым твоим шагом неусыпные сычихи–монашки. Наора не знала и не могла знать тогда, что иногда будет тосковать о том времени, когда распорядок ее дня был расписан по минутам, и во время обеда можно было действительно пообедать…

Деньги на Пансион тратились немалые, и все из Императорской казны. Предполагалось, что судьба детей, находящихся в Пансионе, всецело находится в руках дирекции, однако на деле это было не так уж страшно, как казалось со стороны, и касалось в основном мальчиков из певческих классов. Девочки из старших классов тайком перешептывались о том, что именно делают с этими мальчиками, чтобы сохранить им голоса, и, ах как хорошо, что не слышали этих шепотков монашки, полагающие своих воспитанниц лилейно–невинными…

В певческих и балетных классах считалось учиться более почетным: драматическое искусство сейчас было не в моде при дворе, и в драматических классах оказывались те, кто не обладал особыми талантами. Наора как–то спокойно относилась к этому положению и никогда не особенно расстраивалась, как иные девочки, плакавшие по ночам в подушку. Конечно, певцы и танцоры были в то время нарасхват, окончание этих классов означало гарантированное место в театре и хорошее жалование. Зато в драматических классах было больше свободного времени, и ученицам дозволялось больше читать или заниматься рукоделием. Можно даже сказать, что им старательно внушалось, будто в ремесле актера есть нечто позорное, и им следовало бы подыскать себе более достойную профессию. Поэтому даже поощрялось, когда мальчики–актеры начинали изучать, скажем, счетоводство, стенографию или какое–либо иное побочное ремесло, а у девочек как–то само собой разумелось, что самое лучше для них — это удачно выйти замуж.

«Оно бы и неплохо, — судачили между собой старшие девочки, собираясь в зимние вечера у жарко натопленных печек, — да вот только как хорошо выйти замуж? Кто возьмет без приданого да еще из актерской семьи?»

— Почему без приданого? — переспросила как–то одна. — Мои родители приготовили мне все, что полагается, и деньги найдутся.

На хвастунью покосились — по здешним понятиям ее отец, оперный тенор, был человеком преуспевающим. Дочке замужество было уже обеспечено: ее уже два года как сговорили за сына дворцового садовника. Предполагалось, что родители купят для молодых цветочную лавку, и потому дочка тенора усиленно интересовалась ботаникой и искусством аранжировки цветов.

— Тебе хорошо, _ вздохнула другая. _ У моих родителей пять дочерей и два сына, а заработков почти никаких.

Ее историю тоже все знали: отец отказался отдавать сыновей в пансион, потому что у тех в детстве были на редкость звонкие голоса, а он мечтал о внуках–наследниках; он отдал сыновей учиться портновскому делу и теперь выбивался из сил, оплачивая их обучение.

— Приданое, — фыркнула еще одна; ее звали Гето. — Я о таких глупостях и не думаю.

Гето была хороша на удивление: ее красота не требовала ни пудры, ни помады. Лицо у Гето было белое и румяное, брови черные и тонкие, губы, как вишни. Густые черные волосы, хоть и заплетенные, как у всех, в две косы, казались уложенными в живописном беспорядке — хоть сейчас на картину.

— О чем же думать? — раздался неуверенный голос.

— О богатом меценате, — свысока объяснила Гето. — О богатом и знатном. Если у тебя нет ни денег, ни приличной родни, надо обзавестись покровителем…

— Любовником, — поправил еще кто–то.

— Да, любовником, — резко бросила Гето…

Она была так уверена в себе, эта девочка Гето. Наора вспомнила, какой она была в одном из «Постных спектаклей». Разрумянившаяся, с блестящими глазами, она приковывала взгляды зрителей, хотя роль ей досталась не самая лучшая.

Роли для «Постных спектаклей» распределялись по жребию, а репертуар подбирался так, чтобы ролей хватило для всех учеников — хотя бы раз в неделю. Каждый день давались такие спектакли: сначала что–нибудь драматическое, и к этому зрители относились с высокомерным пренебрежением; Наора помнила, как было невероятно трудно сосредотачиваться на игре, когда в зале стоял непрерывный шум — прибывавшая в течение всего первого представления знать рассаживалась по местам, не стесняясь приветствовать знакомых и делиться новостями едва не во весь голос. Успокаивались обычно только к концу пьесы, и придворные щеголи начинали лорнировать юных актеров и актрис в соответствии со своими вкусами и наклонностями. Это было противно и унизительно до тошноты. Потом давали балет, и после длительного антракта — оперу…

— …Пожалуй, никто из зрителей в эти дни не обращал внимания на игру актеров, — со вздохом рассказывала Наора своим слушателям.

— Да, это было заметно, — кивком подтвердил справедливость ее слов Рет — Ратус, а когда девушки посмотрели на него, уточнил: — Я бывал на некоторых из этих представлений, и это очень бросалось в глаза.

— Да? — удивилась Наора. — Вы что, уже тогда наметили меня на роль двойника?

Рет — Ратус улыбнулся.

— Нет, чаще я бывал там по долгу службы. К тому же я просто люблю театр и всегда обращаю внимание на талантливых актеров… Эту вашу Гето, кстати, я тоже заметил, — прибавил он. — Она ведь играла пастушку? — Наора кивнула. — Смею вас заверить, что у вас гораздо больше таланта, а эта девочка слишком старалась обратить на себя внимание будущих… кгхм… меценатов.

— Таланта? — переспросила Наора. Против воли она слегка покраснела. — И в чем же, на ваш взгляд, это выражалось?

— Понимаю вас, Наора, — кивнул Рет — Ратус серьезно. Смущение девушки не ускользнуло от его внимательного взгляда. — На вас был неуклюжий старомодный парик и белое платье, довольно аляповатое, с какими–то блестками, — продолжал он, задумчиво, словно бы про себя. Он даже не глядел на девушку. — Вы вышли в первом действии, сказали три слова. Потом запнулись, помолчали немного, обвели зал презрительным взглядом, — он усмехнулся, не отрывая взгляда от огня в камине, — и без малейшего смущения продолжили монолог… Вот с этого самого момента я не мог отвести от вас глаз.

Он наконец посмотрел на нее, и Наора смутилась.

— Да, запнулась, — произнесла она. Надо же! Такая мелочь — мгновенная заминка, ошибочка — и смогла сыграть такую роль в ее жизни. Подумать только…

Она действительно тогда запнулась, произнесла начало первой реплики — и тут ее перебил громкий возглас очередного припозднившегося аристократа. Наору это просто взбесило. Она выждала, когда этот хлыщ поцелует несколько дамских ручек, раскланяется со знакомыми, устроится на стуле с золочеными ножками и, скользнув по ней безразличным взглядом, кивнет, будто разрешая продолжать. Наору испытала вспышку холодной ярости, и дальше продолжала уже играть, совершенно не обращая внимания ни на что вне сцены — ни на то вспыхивающий, то затухающий шумок публики, ни на сбивающиеся реплики партнера, который, право же, вовсе не подходил для своей роли — ему бы в балагане играть!..

А после Постной недели классы начали редеть. Для домашних театров отбирали певцов и музыкантов, балетный класс почти целиком забрал молодой Расалгети. Из драматических классов тоже исчезли все хорошенькие мордашки…

А однажды Наора встретила у директорских дверей полуобморочную, необычайно бледную Гето. Она подхватила ее, привела в дортуар, налила воды.

— Забирают, — еле слышно произнесла та, но тут же добавила с язвительностью, не отказавшей ей даже сейчас: — Между прочим, для домашнего театра герцога Баратела. Сам приезжал смотреть…

Уходили и другие. Например, тенорова дочка, которую наконец выдали замуж. Неожиданно вышла замуж и сестра портняжек–подмастерьев — ее выдали за пожилого вдовца, у которого обучался один из братьев, причем сам брат благодаря этому был объявлен главным наследником ее мужа. Еще несколько девочек тоже были сговорены. Остальные, чувствуя себя ни на что не годными ошметками, не питали уже никаких иллюзий — просто доучивались, надеясь на какое–нибудь маленькое чудо.