Генрих без аппетита отобедал в полном одиночестве и стал бесцельно бродить по замку, испытывая некое подобие угрызений совести. Дело было не в том, что кого–то из своих друзей он из–за собственной прихоти поведет на смерть, а в том, что он не решился раскрыть своим боевым товарищам истинные причины своего согласия на военную кампанию. Самым неприятным было то, что они и сами догадывались об этих причинах, но все же предпочли бы выслушать откровения своего вожака. Он же промолчал и теперь испытывал чувство дополнительной ответственности перед ними.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Вильшток занялся приготовлениями к предстоящему походу, лично проверяя наличие всего необходимого. Только под вечер, окончательно убедившись, что механизм подготовки прекрасно отлажен и его люди отлично справляются и без его участия, Генрих угомонился и вспомнил о Скулде, которую так и не видел с момента своего возвращения. Она же в свою очередь тоже не спешила показываться ему на глаза, хотя имела право свободно перемещаться по замку. Вильшток был даже немного задет этим фактом, но, вспомнив ночную попойку, быстро успокоился и направился в комнату женщины, на ходу придумывая подходящий повод для визита. Если бы кто–то из его друзей имел возможность заглянуть в этот момент в его душу, то ни за что бы не поверил увиденному. Генрих, всю свою сознательную жизнь ценивший женщин не больше, чем самые необходимые в повседневной жизни вещи, сейчас больше всего напоминал большого пса, который, набегавшись за день, устало брел к своей хозяйке, чтобы умиротворенно забыться у ее ног. Но именно так все и было. Рядом со Скулдой Генрих словно снимал свои невидимые доспехи, за которыми он прятал все те качества, в которых почти никогда не было надобности при его способе жизни. Рядом с ней он мог отдохнуть от самого себя.

Не прошло и двух дней, как возле замка появился небольшой палаточный лагерь, в который то и дело прибывали новые постояльцы. Но еще раньше в замке объявился посланец Фердинанда, с важным видом уведомивший Вильштока о своей миссии. Состояла же она в самых обычных доносах о всех действиях графа, которые посланец должен был ежедневно направлять королю. Писал и отправлял он их исправно, но уж больно скудными по содержанию были эти депеши. Куда бы не направился королевский соглядатай, он то и дело натыкался на ехидные рожи специально приставленных к нему слуг, получивших строгое указание всячески «содействовать» выполнению важного государственного задания гостя. Разве что в отведенной ему спальне и за обеденным столом посланник управлялся без посторонней помощи. К тому же никто не вступал с ним в разговоры, предпочитая сослаться на занятость и поскорее уйти. Обрывки же подслушанных разговоров не наводили ни на какие ценные выводы и только раздражали неудачливого следопыта. И все же одно событие хоть сколько–то оправдывало пребывание посланника в замке Вильштока, — однажды ему удалось довольно хорошо разглядеть женщину, которая, по распространявшимся в столице слухам, и стала причиной договоренностей Фердинанда и Генриха. Если самому королю ее описание могло быть совершенно безразлично, то уж в столичном обществе посланец мог рассчитывать на определенный успех, особенно если не постесняется дополнить отсутствующие фрагменты картины по своему разумению. Именно сочинением подробного повествования на эту тему и был занят королевский представитель, когда перед ним неожиданно появился Вильшток и в безапелляционной манере, не допускающей возражений, стал прощаться. До сознания углубившегося в творческий процесс посланника не сразу дошло, что покидает замок именно он и пока больше никто. Когда королевский шпион уселся в свою карету, внешне демонстрируя высокомерное недовольство, а в душе несказанно радуясь возвращению в столицу, где у него были дела поважнее здешних, Генрих позвал своих офицеров на военный совет.

Генрих для проформы выслушал последние донесения, в которых не было ничего нового для него, и потом без лишних предисловий сообщил, что утром небольшое войско выступает в поход. С собой он приказал брать только личное оружие и запасы продовольствия на несколько дней. Все остальное без особой спешки должен был доставить Бергер. Отдельно Генрих разрешил Визару рассылать вербовщиков, отметив, что весть о превращении Дорфена в сборный пункт его армии достигнет самого Дорфена позже, чем там окажется Вильшток, и судьба города будет уже предрешена. На этом совещание собственно и закончилось. Оставшееся до утра время каждый был волен провести по своему усмотрению, так как привычного совместного застолья исходя из обстановки не предполагалось. Сам Генрих, перебросившись парой слов с несколькими своими друзьями, уединился в своих покоях. Приготовив походную одежду и тщательно проверив оружие, он передал через слугу приглашение Скулде разделить с ним ужин и, чтобы убить оставшееся до ее прихода время, стал перечитывать единственную книгу, которую можно было найти в его комнате. Это был «Ветхий завет» с комментариями какого–то неизвестного, но явно сумасшедшего монаха. Как обычно, открыв потрепанную книгу на первой попавшейся странице, Генрих невнимательно пробегал глазами страницу за страницей, часто перескакивая через несколько строк и останавливаясь ненадолго на заинтересовавших его эпизодах. В основном это были экзальтированные комментарии, в которых обосновывалась правомерность различных зверств избранного народа во имя исполнения божьей воли. Своим отъявленным цинизмом они как нельзя лучше настраивали на соответствующий лад перед началом очередной военной кампании. Вера Генриха не становилась от прочтенного сильнее, а вот его собственный цинизм уютно располагался в самом сердце графа на все время боевых действий.

Вошедшая в комнату Скулда с интересом посмотрела на отложенную в сторону при ее появлении книгу. С трудом разобрав затертое название, она улыбнулась и удивленно посмотрела на Вильштока. В сложившемся у нее представлении о Генрихе, его образ плохо увязывался с подобными книгами, да и с любыми другими тоже. Взгляд женщины смутил графа, и он, не дожидаясь вопросов, демонстративно упрятал книгу в сундук с личными вещами. Потом они молча ужинали. Только управившись с едой, Генрих завязал разговор.

— Завтра я покидаю замок. Пришло время немного повоевать, — как бы между прочим сообщил он Скулде, но, все же, не смог скрыть не лучшее расположение духа.

Скулда не спешила высказываться по поводу услышанного. Даже самые банальные вопросы, которые принято задавать в таких случаях, не слетели с ее уст, и это немного задело Генриха.

— Даже не знаю, когда вернусь, — сказал он заранее заготовленную фразу.

— Наверное, не скоро, — толи просто предположила, толи уклончиво предрекла женщина.

Ее слова вернули Генриха в состояние задумчивости. Какое–то время он не мог решиться и задать изводивший его вопрос. Сдерживало его то обстоятельство, что никогда раньше его подобные вещи не беспокоили. Сейчас же, граф, ввязываясь в войну из–за женщины, хотел знать, увидит ли ее снова.

— Если ты и вправду ведьма, не скажешь мне, чем все закончится? — стараясь придать своему голосу шутливый тон, все же спросил Генрих.

— Не скажу, — отведя в сторону взгляд, ответила Скулда.

— Почему? — уже серьезным тоном поинтересовался Вильшток. — Какая же из тебя провидица, если ты не можешь предсказать мое будущее?

— Я не хочу знать твое будущее, — отрезала женщина.

— Но ведь я согласился на эту войну только из–за тебя, — не выдержав, возмущенно заявил Генрих, и тут же успел разозлиться на самого себя за излишнюю болтливость.

— Я знаю, — Скулда наконец посмотрела ему в глаза. — Поэтому и не хочу заглядывать в будущее.

Генриха такой ответ не удовлетворил, и он, словно какой–то юнец, попробовал зайти с другой стороны.

— А что будет с тобой, ты можешь сказать?

— Я не могу предвидеть собственную судьбу, — честно призналась ему Скулда, невольно подтолкнув к неприятным умозаключениям, которые граф тут же и высказал вслух.