Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Фортепианные трели разливались под сводами новогодней «Бродячей собаки». Исполняя только что написанный юбилейный «гимн», Михаил Кузмин иронически косился на столики, занятые поэтами-«цеховиками»:

Наши девы, наши дамы,
Что за прелесть глаз и губ!
«Цех поэтов» – все «Адамы»,
Всяк приятен и не груб.

К новоявленным «адамитам» присматривались с любопытством. Впрочем, куда больше толков вызывала любовная интрижка актрисы Ольги Глебовой, жены Судейкина, явившейся на праздник вместе с Всеволодом Князевым. Шептались, что ангелоподобный поэт-гусар, прибывший на новогоднюю побывку из Риги, несколько месяцев назад страстно влюбился в Глебову, рассорившись при этом со своим давним покровителем и воздыхателем Кузминым. На эстраде разыгрывали веселую оперетку Николая Цыбульского «Скала смерти или Голос жизни». Все члены правления «арт-кабаре» восседали на почетных местах в «собачьих» орденских лентах и со знаками отличия, соответствующими роду занятий: хмельной Цыбульский – с камертоном и медными тарелками, невозмутимый Судейкин – с кистями и палитрой, увенчанный миртовым венком Кузмин – с позолоченной лирой, Коля Петер – с маской и погремушкой арлекина. Пронин нацепил на голову цветочную корону и держал в руках огромный бокал-кубок, который периодически воздевал приветственным жестом. Среди «отцов-основателей» «Бродячей собаки» незримо зияли пустоты: потонувший летом Сапунов покоился на кронштадтском кладбище, а жизнерадостного композитора Илью Саца три месяца назад схоронили в Москве. Возвращаясь утром в Царское Село, Ахматова, под впечатлением от «Скалы смерти», прямо в поезде набросала строки:

Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!..

На праздниках к Гумилевым на Малую улицу очень поздно, без зова и предупреждения нагрянул озабоченный Маковский. В руках у главы «аполлоновцев» были наборные рукописи акмеистических «манифестов» для январского номера журнала. Уединившись с Гумилевым в кабинет, Маковский битый час уговаривал заведующего литературным отделом согласиться, чтобы статья Городецкого об «адамизме» не шла в «Аполлоне»:

– Николай Степанович, воля ваша, но вот мое впечатление: читаю ваше «Наследие символизма и акмеизм» и вижу – входит человек, читаю Городецкого – входит обезьяна, которая бессмысленно передразнивает жесты человека… Пока не поздно… Будет скандал…

Гумилев заупрямился, и расстроенный Маковский ушел ни с чем. Ахматовой Гумилев объяснил: уступать нельзя.

– Хотя, может быть, pápá Makó и прав…

Стало понятно, что о публикации третьего «манифеста» – статьи Мандельштама об «утре акмеизма» – не может быть речи. Ахматова обозлилась на Маковского:

– У-у… моль в перчатках!

Положения статьи Мандельштама («Любите существование вещи больше самой вещи и свое бытие больше самих себя») она разделяла целиком и считала «Утро акмеизма» лучшим из «манифестов». Но и редактора «Аполлона» можно было понять. Слухи о неких непристойных «адамистских» демонстрациях, которые собираются предпринять участники «Цеха поэтов», витали по городу. Неожиданно был задержан цензурой январский номер «Гиперборея», отведенный под поэму Василия Гиппиуса-Галахова «Волшебница». Сначала все списали на очередное российское полицейское недоразумение. «Дорогой Василий Васильевич! – ерничал Лозинский, извещая автора о происшествии, – 4-й № «Гиперборея» конфискован за «Волшебницу». В «Гиперборее» полиция. Отобраны все экземпляры у меня, в типографии и на складе. Городецкий арестован, Мандельштам выслан, с меня взяли штраф в 5000 р.» Но вскоре стало не до шуток: в аллегорической поэме о звездочете-короле, его безумной жене и лесной волшебнице цензура усмотрела… пропаганду инцеста![323] В это время «манифесты» Гумилева («Наследие символизма и акмеизм») и Городецкого («Некоторые течения в современной русской поэзии») уже печатались в «Аполлоне». Повисло предгрозовое затишье.

А потом грянула гроза!

«С необычайным воодушевлением и редкостным единодушием все и вся ринулись душить новое течение, – вспоминала Ахматова. – От суворинского «Нового времени» до футуристов; салоны символистов (Сологубы, Мережковские), литературные общества <…>, бывшая «башня», т. е. окружение В. Иванова и т. д., и т. д., без жалости когтили аполлоновские манифесты. Борьба с занявшими командные высоты символистами была делом безнадежным. Они владели огромным опытом литературной политики и борьбы, мы и понятия обо всем этом не имели. Дошло до того, что пришлось объявить «Гиперборей» не акмеистическим журналом».

Действительно, в февральской книжке «ежемесячника стихов и критики» редакция поместила специальное разъяснение:

«В опровержение появившихся в печати неверных сведений, редакция считает необходимым заявить, что «Гиперборей» не является ни органом «Цеха поэтов», ни журналом поэтов-акмеистов. Печатая стихотворения поэтов, примыкающих к обеим названным группам, на равных основаниях с другими, редакция принимает во внимание исключительно художественную ценность произведений».

Но что оставалось делать, если столичные критики вмиг превратили обоих «синдиков» «Цеха поэтов» в зловещих акмеистических деспотов, дрессирующих литературную молодежь как цирковых гуттаперчевых мальчиков:

– Если ты наш, свой (т. е. в данном случае из «Цеха») – будь написанное тобою непроходимо бездарно, – мы выскажемся в самом благоприятном тоне. Напиши о том же талантливый чужой, не наш, – кроме поголовной брани огулом ничего не заслужишь…

«Цеховая этика не обязывает, видно, к тому, к чему обязывает этика литературная, – сокрушался Виктор Ховин. – Прочтите рецензии Городецкого в «Речи», – какое откровенное и восторженное воскурение фимиама своим товарищам по цеху, и то же самое в рецензиях Гумилева в «Аполлоне». Но что может быть пошлее лишенных всякого критического отношения, но почти циничных в самовосхвалении, «критических отзывов» в «Гиперборее»?» Язвительный фельетонист Виктор Буренин сравнивал «манифесты» акмеистов с гоголевскими «Записками сумасшедшего» («г. Гумилев для него, г. Городецкого, а может быть, и для самого себя, совсем не Гумилев, а не кто иной, как воскресший Адам, прародитель всех людей»), а поэт-юморист Николай Агнивцев горестно вздыхал:

… Есть кубисты, адамисты,
Акмеисты, футуристы,
Лишь… поэтов только нет![324]

Приходилось защищаться. Книга Мандельштама «Камень» появилась под особой издательской маркой «Акме» – чтобы доказать автономность кружка акмеистов от всего «Цеха поэтов»[325]. Срочно готовился особый выпуск «Гиперборея», посвященный символистам – чтобы отвести от акмеистов обвинение в «ненависти к старшим»[326]. В «Цех» немедленно кооптировали разношерстную группу «поэтов вне направлений», преимущественно мистиков-эстетов: антропософа Вадима Гарднера[327], неоязычника-скандофила Владимира Юнгера[328], ученицу писателя-эзотерика Г. О. Мебеса Нину Рудникову[329], приверженца петербургских масонов-розенкрейцеров Бориса Зубакина[330], поклонника античной драматургии Сергея Радлова[331], жеманного резонера Всеволода Курдюмова[332], бравировавшего лихими рифмами и мрачным романтизмом, и даже самобытного философа-стихотворца Алексея Скалдина[333], которого год назад Городецкий лично не допустил в «члены-соревнователи»:

вернуться

323

Арест тиража № 4 журнала «Гиперборей» длился несколько месяцев – до суда, который ничего предосудительного в «Волшебнице» не усмотрел. Предприимчивый Лозинский, получив осенью 1913 г. на руки реабилитированные книжки из типографии, даже сделал из скандальной истории «рекламный повод». «Дорогой Василий Васильевич, – писал он Вас. Гиппиусу, – с удовольствием делюсь с тобою сведениями, только что полученными мною в суде. Дело о № 4 «Гиперборея» прекращено, и арест с него снят еще 1 мая. Теперь необходимо этот № пустить скорее в продажу. Радея о пользах журнала, я очень хотел бы снабдить экземпляры № 4 полоской с надписью «Арест снят». Это полезно не для одного только № 4, а и для всех остальных, бывших и будущих. Это принесет журналу и славу и деньги, которые ему нужны до зарезу. Рекламы авторской – в этом нет никакой. Это всегда дело торгаша-издателя. К тому же имя автора на обложке не стоит. Соблазнительная слава падет всецело на журнал…».

вернуться

324

Н. Я. Агнивцев. «Двухнедельные пророки».

вернуться

325

Очевидно, Лозинский оформил «Акме» как «дочернее предприятие» при издательстве «Цех поэтов» (точных сведений об этом нет).

вернуться

326

«Вчера тебе отправлен комплект «Гиперборея», – писал Городецкий Вяч. Иванову 19 апреля 1913 г. – Ты теперь можешь сам видеть, что это журнал внепартийный. № 8 будет посвящен символистам. Хочу собрать всех. Но без тебя они будут, что Сицилия без Этны, поэтому очень прошу тебя прислать мне поскорее-поскорее свои стихи». В тот же день Городецкий обратился с подобной же просьбой к Брюсову. Но создать «символистский» номер «Гиперборея» не удалось. Из-за ареста январской (четвертой) книжки журнала в работе издателей возникли перебои, и, выпустив в марте № 6 (со стихами Гарднера, Гедройц, Гумилева, Лозинского, Нарбута, Радимова и Судейкина), Лозинский сумел возобновить издание только осенью. Никто из символистов за это время на приглашения к сотрудничеству не откликнулся.

вернуться

327

Вадим Данилович Гарднер (1880–1956) – русский поэт и общественный деятель, сын писательницы Е. И. Дыховой и американского инженера Д-Т. Гарднера. Учился на юриста в Петербурге и Дерпте (Тарту), в 1908 г. дебютировал сборником «Стихотворений», а в 1912 г. издал книгу стихов «От жизни к жизни», положительно оцененную Гумилевым. В № 5 «Гиперборея» появились три его стихотворения. Склонный к религиозно-философским темам в поэтическом творчестве, Гарднер в 1900–1910-е гг. был участником собраний на «башне» и входил в круг революционера и мистика Д. В. Страндена, сотрудника альманаха «Вопросы теософии».

вернуться

328

Владимир Александрович Юнгер (Юнгерн, 1883–1918) – юрист, педагог, литератор; университетский приятель Городецкого и Д. В. Кузьмина-Караваева. Он был знатоком «Калевалы», изучал финский язык и работал над собственным переводом великого эпоса. Воспоминания современников рисуют Юнгера блестящим дилетантом – помимо литературного дара он прекрасно музицировал, с успехом участвовал в любительских спектаклях, был талантливым рисовальщиком. В последние годы жизни Юнгер, ставший жертвой эпидемии «испанки» (легочного гриппа), выступал в «красном Петрограде» с популярными лекциями о символизме и акмеизме. Себя Юнгер причислял к акмеистам, хотя в работе «Цеха поэтов» активного участия не принимал.

вернуться

329

Нина Павловна Рудникова-Икскуль (1890–1940) – мистическая писательница, вышедшая из кружка последователей влиятельного петербургского эзотерика профессора Г. О. Мебеса, математика и сподвижника Папюса. Учеником Мебеса был и ее первый муж Г. А. Елачич. В 1915 г. Рудникова и Елачич издали поэтический сборник «Люцифер и Антихрист» (1915); ранее она публиковала стихи на «египетские» темы в газете «Новое слово». В 1918 г. Н. П. Рудникова бежала из Петрограда, жила в Эстонии, читала лекции о Великих Арканах Таро, которым посвящено ее монографическое исследование, сотрудничала в эмигрантском альманахе «Оккультизм и Иога». По мнению некоторых мемуаристов и историков, Рудникова обладала экстрасенсорными способностями и была связана с разведывательными службами. С точки зрения литературно-художественной, ее творчество видится малоценным, и вступление в 1913 г. в «Цех поэтов», по всей вероятности, – случайный биографический эпизод.

вернуться

330

Борис Михайлович Зубакин (1894–1938, репрессирован) – историк, педагог, писатель. Еще учеником 12-й петербургской гимназии Зубакин организовал масонскую ложу «Lux astralis» («Свет звезд») и с этого времени был деятельным участником розенкрейцерских обществ Петербурга. Входил в круг Г. О. Мебеса, у которого слушал лекции по математике. В Петербурге, Киеве и Кенигсберге Зубакин изучал средневековую философию, мифологию и археологию; в 1920-е годы преподавал в Московском археологическом институте, состоял в Союзе писателей. Как «участник и организатор мистических кружков, каббалист и чернокнижник» Зубакин в СССР неоднократно арестовывался, подвергался ссылке и был в конце концов расстрелян в Бутово за связь с «фашистской ложей розенкрейцеров» (!!). В автобиографии Зубакин сообщает: «Был при основании «Цеха поэтов» с поэтами С. Городецким, Н. Гумилевым, Б. Верхоустинским, А. Ахматовой и др.». Сведений о его участии в деятельности «Цеха» на настоящий момент не обнаружено.

вернуться

331

Сергей Эрнестович Радлов (1892–1958) в то время был студентом историко-филологического факультета, учеником профессора Ф. Ф. Зелинского, под руководством которого изучал античный театр. В университете Радлов увлекался поэтическим творчеством, выступал в «Обществе ревнителей художественного слова» и публиковал стихи в периодике, однако в середине 1910-х годов отошел и от филологии, и от литературы, обратившись к театральной режиссуре. В историю он вошел как выдающийся революционный режиссер-новатор и создатель Молодого театра в Ленинграде (ныне Театр им. Ленсовета). Активное участие его в работе «Цеха поэтов» ограничивается несколькими месяцами 1913 года.

вернуться

332

Всеволод Валерианович Курдюмов (1892–1956) изучал философию в Петербургском и Мюнхенском университетах и был увлечен символизмом, который воспринимал преимущественно с декоративно-экзотической стороны. Гумилев иронизировал, что эффектные стихи Курдюмова «как бы созданы для декламирования с провинциальной эстрады».

вернуться

333

Алексей Дмитриевич Скалдин (1889–1943, репрессирован), более известный в наши дни как автор мистической прозы, издал в конце 1912 г. сборник «Стихотворений», который был раскритикован Гумилевым в «Аполлоне» («А. Скалдин в своих стихах – двойник Вячеслава Иванова, бедный, захудалый двойник»). В личных беседах со Скалдиным Гумилев советовал дебютанту «писать вещи фундаментальные»: «Содержание для большой вещи, т. е. замысел, требует <у Вас> вместилищ большого объема, а объем постоянно маленький». О вступлении Скалдина в «Цех поэтов» в 1912–1913 гг. настойчиво хлопотал его друг Георгий Иванов. Сам же Скалдин чрезвычайно скептически относился к акмеизму. «Как склеить Нарбута с Ахматовой?» – писал он в одном из писем.

67
{"b":"545956","o":1}