Взойди на мост, склони свой взгляд:
Там льдины прыгают по льдинам,
Зеленые, как медный яд,
С ужасным шелестом змеиным.
Покинув больницу, Гумилев долечивался в Царском Селе, опекаемый сестрой и племянницей (Анна Ивановна весну проводила в Слепневе, где срочно распродавала земли). Настроение было тревожное: повсюду в городе шли аресты придворных «контрреволюционеров». На Страстной неделе новые власти устроили перед окнами Александровского дворца, превращенного в тюрьму для царской семьи, шумные краснознаменные похороны «защитников свободы», погибших во время февральских беспорядков (в частности – при разгроме винных лавок). Дворцовое ведомство, ревниво следившее за образцовой чистотой городских улиц, разогнали, и все вокруг было завалено мусором и подсолнечной шелухой. Вместо обычной пестрой толпы на Оранжерейной и Парковой улицах виднелись одни серые шинели мятежных солдат, чувствовавших себя покорителями вражеской твердыни. Как и все царскоселы, Гумилев предпочитал не появляться им на глаза без особой нужды, сутками просиживая над «Подделывателями» (или «Веселыми братьями» – он еще не решил, как назвать «мужицкую повесть»). «Худой, желтый после недавней болезни, закутанный в пестрый азиатский халат, он мало напоминал вчерашнего блестящего кавалериста, – вспоминал Георгий Иванов. – Когда навещавшие его заговаривали о событиях, он устало отмахивался: «Я не читаю газет». Газеты он читал, конечно… Помню одну из его редких обмолвок на злобу дня: «Какая прекрасная тема для трагедии лет через сто – Керенский».
Думский златоуст Александр Федорович Керенский, ставший министром юстиции Временного правительства, был, действительно, самым заметным и деятельным среди новоявленных российских республиканцев – ему прочили большое будущее. Но визит «Жоржика» в Царское Село был связан, разумеется, не с политикой. Возобновленный «Цех поэтов» упорно, несмотря на все общественные катастрофы, продолжал собираться в «Привале комедиантов», у Радловых и у Михаила Струве. Правда, под впечатлением революционных потрясений, его участники стали горячими поклонниками мистических пророчеств Александра Блока, и бывшему «синдику № 1» теперь приходилось отшучиваться:
– Я чувствую себя по отношению к Блоку как герцог Лотарингский к королю Франции!
На заседании докладчики ругали Брюсова, попытавшегося «дописать» за Пушкина незавершенные «Египетские ночи», а слушатели потихоньку обсуждали между собой роковые события минувшего марта. Разговорившись со Струве, продолжавшим и после переворота служить в Генштабе, Гумилев заметил, что не видит теперь возможности продолжения успешных боевых действий:
– Без дисциплины воевать нельзя!
Озабоченный Струве не возражал, однако неожиданно предложил разочарованному гусарскому прапорщику выполнить некую миссию в качестве уполномоченного высшего российского военного командования на Салоникском фронте.
Французы и англичане высадились в греческом порте Салоники осенью 1915 года, во время разгрома Сербии, пытаясь прийти на помощь отступавшей сербской армии. Но германцы и болгары уже завершали оккупацию несчастной страны, и десанту союзников оставалось только создать оборонительную линию в греческой Македонии, заградив Халкидонский полуостров от войск фельдмаршала Макензена. Образовавшийся плацдарм был в 1916 году укреплен за счет итальянских и русских экспедиционных частей и существенно расширен во время летних боев, образовав новый восточный фронт, доходивший до приграничных сербских городов. На весну 1917 года на Балканах было запланировано решительное наступление, в котором важная роль отводилась русским Особым бригадам, отличившимся в ходе прошлогодней кампании. Из-за февральского переворота в России масштабная операция сорвалась. Тем не менее Временное правительство, демонстрируя верность союзническим обязательствам, готовило в Салоники еще одну свежую артиллерийскую бригаду и инженерные войска. До начала отправки военных караванов из Архангельска нужно было под видом штатского корреспондента газеты «Русская воля» самостоятельно проследовать через Стокгольм и норвежский Берген в Лондон и Париж, далее – в Марсель и, через итальянские портовые города, – в Салоники, с таким расчетом, чтобы предварить прибытие туда российских артиллеристов и инженеров. Речь шла о негласной военно-дипломатической операции Главного Управления Генерального Штаба.
Гумилев очень заинтересовался. Вскоре он был переведен «в распоряжение Начальника Штаба Петроградского военного округа для отправления на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад, действующих на Салоникском фронте». Пришлось изучить политическую ситуацию в Греции, где премьер-министр Элефтериос Венизелос выступал против короля-германофила Константина I, и парламентские интриги в Италии, где либеральная партия Джованни Джиолитти пыталась блокировать итальянское военное присутствие в Салониках. Через несколько недель, проведенных в кабинетах ГУГШа, Гумилев ощутил себя одним из племени тех авантюристов, которые во мраке тайной дипломатии неожиданно меняли ход мировой истории:
Уже не одно столетье
Вот так мы бродим по миру,
Мы бродим и трубим в трубы,
Мы бродим и бьем в барабаны:
– Не нужны ли сильные руки,
Не нужно ли твердое сердце,
Горячая кровь не нужна ли
Республике иль королю?
– Чтоб англичане, не немцы,
Возили всюду товары,
Чтоб эльзасские дети
Зубрили Гюго, не Гете,
Чтоб Джиолитти понял,
Как сильно он ошибался,
Чтоб устоял Венизелос
В борьбе с господином своим.
В последние дни перед отъездом он перебрался из Царского Села в Петроград и ночевал попеременно у Лозинских на Каменностровском и у Срезневских на Боткинской, деля комнату с гостившей у подруги Ахматовой. По рассказам Валерии Срезневской, Гумилев и Ахматова ночи напролет о чем-то спорили и читали стихи: «Слов нельзя было разобрать, но потом раздавался громкий голос Николая Степановича – говорящий какую-нибудь полную иронии по отношению к стихам Ахматовой фразу. Валерия Сергеевна громко спрашивала: «Вы еще не спите? Пора спать!» И Николай Степанович отвечал из соседней комнаты: «Она теперь на месяц отбила у меня охоту ко сну». Вслед за этим раздавался счастливый, радующийся смех Анны Андреевны».
Внешне Петроград после переворота напоминал Царское Село – только солдат было гораздо больше и подсолнечная шелуха вперемешку с мусором гуще покрывала улицы. «Двоевластие» сохранялось, и ожесточенное соперничество «Временного правительства» с «Петросоветом» полностью парализовало даже обычные городские службы. Митинги и манифестации проходили ежедневно. Исключительной популярностью стали пользоваться выступления прибывшего в Петроград из многолетней эмиграции лидера радикальной партии социалистов-«большевиков» Ленина. «Большевики, – вспоминал очевидец, – заняв дворец балерины Кшесинской, собирали около него народ, и Ленин говорил с балкона речи, готовя себе последователей для свержения Временного правительства и захвата власти. Каждый приходивший туда получал по десять рублей. Казна Ленина была загадочная, очевидно, где-то он имел неисчерпаемый источник, так как народу с каждым митингом становилось все больше и больше. Временное правительство не применяло против него никаких мер. Быть может, оно чувствовало себя нестойко в присутствии совета солдатских и рабочих депутатов, а может быть, некоторые его члены сочувствовали Ленину. Ленин в своих речах умел как-то озлоблять народ. После его выступлений часто слышалось: «Довольно, попили нашей кровушки! Сто лет пили. Теперь мы вашу будем пить!»
