— Ну где ты там возишься?! — заорал он в проем двери на слугу и застыл, глядя на появившуюся фигуру.

Перед ним стоял недавний пленник, весь перемазанный кровью, с бурым мечом в руке. Глаза его горели безумным темно-красным огнем.

— Не ожидал? — Он тяжело прислонился к стене, оставляя кровавые разводы.

Вильм сглотнул.

— Я… я могу…

— Да ничего ты не можешь. Вещи мне мои верни. — Зэсс устало сполз по стенке чуть ниже. — И давай поживее, мне еще отсюда выбираться и выбираться.

Они называли себя вольной армией, хотя до армии там было как до Жемчужного моря. С кем воевала эта армия тоже не было понятно. И, если откинуть красивое название, оставалась кучка все тех же головорезов, шатающихся по объездным дорогам и собирающих все, что плохо могло себя защитить.

Двадцать человек разношерстного сброда, нападющего на тех, кого он превосходил числом не менее, чем в два раза. Обычно, они забирали негустую добычу, пользовались женщинами, убивая только тех, кто сам лез на клинок. Иногда, они брали заложников, если видели, что можно получить неплохую цену. Но такая рыба попадала в их сети нечасто. Сейчас же ситуация осложнялась состоянием одного из вольной армии.

Глата приходилось тащить на носилках или везти на разваливающейся телеге, единственной, везущей весь скарб «армии». Кабан пропорол ему бок, и тот гнил, принося хозяину сильные мучения. Не будь он в «армии» с самого начала, его давно бы уже бросили где-нибудь в лесу. Но, являясь одним из зачинателей, он был «достоин сопровождения до последней своей минуты». Так говорил Щербатый.

Из-за Глата отряд двигался намного медленнее, что ставило под угрозу промысел «вольных» при наличии рядом солдат, которыми уже наводнились ближашие окрестности. Поэтому, отряд медленно выходил из опасных земель, где за ними уже начали охоту, двигаясь по заброшенным дорогам.

Скур возвращался к своим «вольным» как раз после того, как вернул одного из удачно захваченных пасынков местного торговца, когда Зэсс с Тайгой попались ему на пути. Торговец дал хорошие деньги. И Скур находился в прекрасном расположении духа, позволяя себе разгул.

Камни, полученные от Тайги, он никому не показал, обозначив ее как пленника, за которого можно получить неплохой выкуп. Она подозревала, что делиться уже полученным он ни с кем не собирался.

За неимением лучшей клетки, на ночь ее привязывали к телеге, где обычно лежал Глат, а днем кривой Огги, самый молодой из всех, должен был присматривать за ней. Кривой, он на редкость был зрячим, когда дело доходило до стрельбы из лука. И, если поначалу у Тайги проскакивала мысль о побеге, то после нескольких убитых Огги кроликов, она поняла, что лучше пока оставаться на месте, если не хочешь получить по стреле в зад.

Днем она выполняла все поручения, высказанные Огги, и должна была помогать ему во всем. Менять повязки Глату, таскать хворост, готовить нехитрую снедь, чистить посуду и все то, что может потребоваться. А ночью она не могла заснуть от стонов раненного и от стойкой вони гниющего заживо человека.

Столько раз, лежа очередной бессонной ночью, она пыталась представить, что будет дальше. Когда они дойдут, наконец, до города ее «матери», сулящей золотые горы каждому, кто вернет ее дитя. Если она не сбежит раньше, то, узнав об обмане, Скур точно расправится с ней. Или продаст работорговцам. Или в дом утех. Но сейчас она была уверена, что Огги сумеет выследить ее раньше, чем она отойдет на приличное расстояние от лагеря. К тому же, Тáйга совсем запуталась в направлениях и понятия не имела, где она сейчас и куда идет. С таким же успехом, она могла поплутать и выйти обратно к вольной армии, которая ее толком спохватиться не успеет.

Не сказать, что относились к ней из рук вон плохо. Иногда даже перепадала кость с остатками мяса. Огги охотно трепался, не спуская при этом с нее глаз. Да и остальные мало обращали на нее внимания, как на предмет побоев или издевательств.

Тáйга поняла, что пинки выпадают на ее долю тем чаще, чем больше она попадается на глаза или обозначает себя. Поэтому, она старалась быть неприметной и очень тихой.

Изредка, она все же вспоминала своего спутника, который хотя и был к ней равнодушен, заботился о своей попутчице. Но вспоминала она его лишь засыпая, как нечто давно ушедшее. Тáйга научилась вычеркивать людей из своей жизни. Чтобы продолжать жить дальше. Что случилось — того не изменить. Целая вереница людей, значимых и близких для нее, прошли мимо. Одних забрали Боги, других, как Тира, лорда Дартмуда и Ти, она больше никогда не увидит. Стоит ли грустить об этом? Поддайся она воспоминаниям, и жить станет совсем невмоготу. Она зачеркнула всех, оставляя для себя лишь врагов. О них можно и нужно помнить. Такая злость позволяет жить. Она питает и ведет вперед. О врагах можно помнить, можно вспоминать и думать целыми днями. Такие воспоминания не причиняют боль.

Глат прожил еще неделю. Наверное, когда он был здоров, он был очень сильным. Настолько долго он боролся со смертью, пожирающей его живьем.

В последний день, он, наконец, открыл глаза и вполне осознанно посмотрел на Тайгу, отдирающую его вонючие повязки. Харкнул кровью, осыпал ее проклятиями и умер, пустив кровавую струю ртом.

Наверное впервые она видела смерть так близко, и так отвратительна она была. Ее тонкий мальчишеский визг был прерван Горелым, хорошим ударом отправившим ее с телеги.

— Заткнись!

Вольная армия с облегчением похоронила своего солдата. Избавившись от обузы, они стали двигаться гораздо быстрее, высматривая по дороге подходящую добычу.

Изменилось и положение Тайги. Отпала надобность все время находится в телеге, подле умирающего, а значит, она гораздо чаще стала попадаться на глаза остальным. Увеличилось число пинков и оплеух, щедро отписываемых ей от всех подряд. Так продолжалось ровно до того дня, как они проходили мимо небольшого городка.

Большая часть «вольных» отправилась в город менять или продавать добытое добро, оставив Тайгу под присмотром Огги. Туда же отправился и Скур. А уже по возвращении его, все поменялось.

Скур вернулся из города крайне довольный. Как подозревала Тáйга, причиной тому могли послужить ее камни, цену которым он, наконец, узнал. Так или иначе, но внезапно, он воспылал добрыми к ней чувствами, накрепко привязав к себе в качестве то ли оруженосца, то ли вечного помощника. Теперь он не отпускал юношу от себя ни на шаг, таская повсюду, начиная охотой и заканчивая своими вылазками в местные деревни и на разбой, а когда спал, то привязывал ее к себе веревкой. Скур явно рассчитывал на хорошую награду, и от этого все чаще ей становилось страшно.

Сбежать не представлялось никакой возможности, а Гунхал рано или поздно должен был появиться на горизонте.

— Ты, малец, сам не понимаешь как тебе повезло, — Скур был добрым после очередной охоты. Они подстрелили двух зайцев и теперь Тáйга шла, неся мягкие жирные тушки. — Так бы жил у матери под юбкой, света белого не видел. А теперь, ты мир посмотрел. Узнал какова она, настоящая жизнь. Бабу потискал, корешок помочил. И вернешься под юбку, зная, что там делать. — он заржал над своим остроумием. — Один хрен из тебя ничего путнего не выйдет. Мужиками становятся, а таким как ты…

Он вдруг остановился, и Тáйга чуть не налетела на него, уронив зайцев.

Взгляд Скура был прикован к маленькому домишке, построенному в небольшом холме. Скорее вырытом в этом холме. Но Скур смотрел не на дом, а на молодую женщину, перебирающую грязную одежду у домишки.

Тáйга замерла, почуяв неладное. Город давно остался позади, вместе со своими шлюхами, куда не забывал наведываться этот детина. Равно, как и большая деревня, которую они прошли днем. На отшибах, в подобных домишках, обычно селились охотники со своими семьями. Нередко, по несколько семей. Этот для двух семейств был маловат. Но внутри могли оставаться еще люди. Скур же устремился к девушке, что-то напевающей себе под нос и не замечающей опасности.