Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Я все же городской житель. Если бы не Зетта, мне бы никогда не пришло в голову купить дом в деревне. Это она искала его и нашла. Нам повезло, что мы попали на «Приёре». Сент-Илер – последняя деревня, окруженная зеленью, она расположена как раз на границе области Бос, которая простирается от округа Этамп до Орлеанского леса. А дальше – одни пшеничные поля, скучная, однообразная равнина… Как вам известно, в субботу моя галерея открыта только с утра. И каждую неделю после ее закрытия мы отправляемся в Сент-Илер и остаемся здесь до вечера понедельника.
Мы сидим на террасе – пьем аперитив. Канвейлер знакомит нас с двумя своими свояченицами. Берта замужем за художником Ласко, он тоже здесь. Их дочь вышла замуж за художника Вилато, племянника Пикассо. Я интересуюсь, есть ли у Канвейлера новости от Пикассо.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Мишель и Зетта виделись с ним две недели назад и нашли, что он в прекрасной форме. Продолжает заниматься линогравюрой… Сейчас он вырезает серию портретов бородатых мужчин, похоже, получается очень хорошо… А я говорил с ним вчера вечером, и он тоже сказал, что доволен результатом. Когда я ему позвонил, он собирался пойти с Жаклин на каннский пляж. Они купаются каждый день. В конце октября и в свои восемьдесят лет – потрясающе, правда? Особенно для человека, который всегда волновался по поводу своего здоровья! В молодости он был уверен, что у него чахотка. Он подозревал у себя чуть ли не все болезни, которые существуют на свете. А на самом деле никогда серьезно не болел. Страдал только от головных болей. А знаете, как он лечился? С помощью кошачьей шкуры! Я много раз видел, как он лежал, прикрыв плечи меховой шкуркой. Он работал так много, что создавалось впечатление, что он себя изматывает. На самом деле это не так: он следит за своим самочувствием, бережет себя. И сейчас часто ходит к своему врачу на медосмотр – кстати, к тому же, который лечил Матисса. Если он чувствует утомление, то может пролежать в постели два-три дня…
БРАССАЙ. Он уже окончательно переехал в свое новое поместье в Мужене?
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Окончательно? Трудно сказать. У Пикассо не может быть ничего окончательного. Во всяком случае, сейчас ему там нравится. Его «Нотр-Дам-де-Ви» – прелестный дом, очень уютный и удобный, там несколько ванных комнат. Пикассо пристроил к нему еще одно помещение – предполагаемую мастерскую. Он сам однажды с гордостью объявил мне, что в каждой комнате есть белый телефон. Дом очень современный, что бросается в глаза сразу: входная дверь снабжена микрофоном – посетитель должен назвать себя. А все владение окружено высоким забором, скрывающим от любопытных взглядов…
БРАССАЙ. А «Калифорния»?
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Почти все его вещи остались там. И время от времени он ездит туда, чтобы что-то забрать. Но если ему вдруг хочется там заночевать, он может это сделать: постели стоят застеленные.
БРАССАЙ. А что же с его владением в Вовенарге?
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Оно великолепно, но слишком просторно и сурово… Даже пейзаж там навевает печаль… Когда я попал туда в первый раз, то сказал ему об этом. Он ответил: «Слишком просторное, говорите? Я найду, чем его заполнить. Слишком суровое? Но не забывайте, что я – испанец, и печаль – чувство мне близкое…» И все же он так и не полюбил те места настолько, чтобы там поселиться. Что же касается Жаклин, то ее просто пугает этот замок – уединенный, мрачный, настоящий дом с привидениями.
БРАССАЙ. Пикассо хотелось иметь свой Эскуриал…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Отчасти вы правы… Каприз. Он иногда останавливается там, когда едет в Ним или Арль на бой быков. Экс-ан-Прованс – это как раз по дороге.
Я рассказываю Канвейлеру, как был удивлен, застав недавно в Буажелу семью Пауло…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. После войны, году в 1946-м, Пикассо хотел вернуться в Буажелу. Я поехал с ним. Усадьба оказалась в полном запустении. Все заросло, трава стояла по пояс. Вот тогда он и подумал, не отдать ли ее сыну. Простой, искренний парень. Он мне нравится и жена его тоже.
Я прошу хозяина рассказать мне о Маноло…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Молодость Маноло прошла в ужасающей нищете. Чтобы выжить, он был вынужден мошенничать… На его беду, эта слава сопровождала его всю жизнь и сильно повредила его карьере художника. Но здесь можно вспомнить еще одну жертву собственной легенды – Эрика Сати. У него была привычка давать своим произведениям дурацкие, взятые с потолка названия. И это могло создать впечатление, что и музыка его тоже ничего не стоит… Однако Сати остался великим композитором. И к его музыке отношение самое серьезное. Только сейчас на это стали обращать внимание. Маноло был хорошим скульптором. Да, он ничего не понимал в кубизме, но его творения пронизаны мощью, настоящей крестьянской силой. Вы, конечно, слышали о его жульнических проделках… Я могу вам рассказать еще одну историю, которая случилась со мной лично. С тех пор как он обосновался в Сере, а потом в Кальдесе-ду-Монбуй в Испании, я посылал ему каждый месяц некоторую сумму. Однажды он написал мне, что работает над «очень большой скульптурой», и по этому случаю, просит удвоить сумму месячного пособия, что я и делал в течение нескольких месяцев. А когда он наконец выслал мне свое творение, то вместо «очень большой скульптуры» я получил статуэтку высотой в сорок сантиметров. Я удивился и потребовал у него объяснений. И знаете, что он мне ответил? «Моя скульптура кажется маленькой, потому что женщина сидит на корточках. Если она поднимется, то вы увидите, какая она высокая». Но я на него не сержусь. Впрочем, на него никто не сердился. Маноло был человеком очень обаятельным и остроумным, жизнелюбом, неистощимым на выдумки.
Наш разговор перекинулся на недавнюю поездку Сабартеса в Каталонию. Я спрашиваю у Канвейлера, как идут дела в Музее Пикассо в Барселоне.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Он расположился в великолепном особняке XIV века – дворце Агилар по улице Монкада. Как и большинство зданий в квартале Маре, Агилар был сильно разрушен: раньше его использовали под склад. Теперь здание полностью отреставрировано, и в ходе работ там были найдены фрески XVI века. Пикассо передал музею серию «Менины» со всеми эскизами. В принципе, музей должен был открыться этой осенью. И мы с Сабартесом собирались присутствовать на этом событии. Но по причине наводнения в Каталонии – а возможно, главным образом, из политических соображений – его открыли без особой помпы…
БРАССАЙ. А Музей Пикассо в Малаге?
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Он существует, но там нет ни одного произведения Пикассо! Странная история! Я заезжал туда некоторое время назад. Знаете, что выставлено в его залах? Там висят довольно бездарные картины художников Малаги, друзей дона Руиса, отца Пикассо… Правда, Сабартес собирается передать им свою коллекцию графики Пикассо, представляющую, кстати, очень большую ценность.
БРАССАЙ. А семья Вилато? Она согласна отдать музею Барселоны полотна, которые находятся у них? Родственники Пикассо однажды показали мне свою коллекцию. Я видел несколько ранних полотен Пикассо, таких как «Наука и милосердие», а также кое-что из более поздних произведений.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Семья Вилато небогата. Они не могут передать коллекцию в музей безвозмездно – только продать. И притом их согласие зависит от того, какую сумму им за нее предложат…
Обед накрыт в ярко освещенной столовой. Я вижу висящий на стене натюрморт Пикассо, скульптуру и рисунки Анри Лорана. Одну стену полностью занимает яркая абстрактная фреска Фернана Леже.
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Не исключено, что это его последнее творение. Он написал ее здесь, прямо на стене, недели за две до смерти. Видите, в этом месте краска чуть-чуть подтекла? Леже собирался приехать еще раз и стереть этот подтек. Но все так и осталось. И меня это совершенно не смущает… Леже действительно был мастером декорирования больших стеновых пространств. Но поскольку у него не было заказов, он занимался этим очень редко… Государству не было до него никакого дела… Надо сказать, что во Франции только католическая церковь умеет поощрять современных крупных художников: Матисс, Леже, Руо, Ле Корбюзье. Если хочешь получить общее представление о современном искусстве, надо ехать в Ванс, Роншан, Санселлемо, Роканкур. Великая заслуга отца Кутюрье состоит в том, что он внушал духовенству уважение к этому искусству, но те вели себя двусмысленно, чтобы не сказать враждебно. Задача была не из простых. Ему возражали, и не без основания, что большинство этих художников были людьми неверующими. Но при всем том самое прекрасное, что создал Леже, это, без сомнения, витражи в Роканкуре. Мне кажется невероятным, что это религиозное произведение, созданное коммунистом и атеистом, нимало не оскорбляет чувств верующих… Ни в чем не погрешив против своего искусства и собственных идей, Леже просто взял те элементы распятия, которые ему подходили: молот, гвозди, губку, лестницу и прочее – словом, те предметы, которым он привык придавать красоту…
БРАССАЙ. В храме на плоскогорье Асси он действовал примерно так же. Весь мозаичный фасад посвящен атрибутике, сопровождающей образ Девы Непорочной: престол, венец и т. д. А Пикассо? Вы полагаете, что он сделал бы больше крупных фресок, если бы получал заказы?
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Пикассо – совсем другое дело… Он не очень любит работать по заказу… «Герника», «Война и мир» возникли стихийно. Работать над панно в ЮНЕСКО он согласился неохотно и только по настоятельным просьбам Жоржа Салля. И его труды, надо сказать, не были оценены по достоинству: ни одно из его произведений не принималось так холодно…
БРАССАЙ. В этом виноваты архитекторы! Они предоставили ему очень большое пространство для росписи, но не дали возможности видеть свою работу с достаточно удаленной точки… Вот что коробит в этой истории… Если отойти от панно подальше, то перспективу перекрывают подвесные мостки. А знаете, для чего они установлены? Чтобы туда было удобно ходить электрику, который обслуживает прожекторы, освещающие два соседних зала…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Меня эти мостки тоже удивили… И я поинтересовался у архитектора Бройера, каково их предназначение. Он ответил: «Я сделал это, чтобы “разорвать” пространство…»
БРАССАЙ. Именно этот «разрыв» и не дает возможности получить целостное впечатление от панно…
Д.-А. КАНВЕЙЛЕР. Вы ведь тоже делали панно для ЮНЕСКО.…
БРАССАЙ. Да, «Тростник», семь метров на три. Но мне жаловаться не на что, оно расположено хорошо… Как один из авторов, я присутствовал у Лорана на обеде, данном в честь художников, принимавших участие в оформлении дворца ЮНЕСКО. Там собрались все, кроме Пикассо и Миро. Какая мощная плеяда! Ле Корбюзье, Нерви, Бройер, Гропиус, Зерфус, Эванс; директор ЮНЕСКО произнес тост стоя. Разгоряченный виски и хорошими винами, он стукнул кулаком по столу: «Это сделано! Это существует! И это сделали мы!» – и насмешливо добавил: «А теперь наш друг Жорж Салль расскажет нам, что он на самом деле думает о панно Пикассо…» Слегка удивленный Жорж Салль уже собирался встать, но его опередил Ле Корбюзье: «Все, что могу сказать я, – надеюсь, мой опыт и мое мнение для вас не пустой звук – это то, что панно Пикассо – безусловный шедевр… Неважно, что о нем думают сегодня. Через десять, через двадцать лет эта красота станет очевидной для всех…» И предложил отправить автору поздравительную телеграмму с подписями всех присутствующих. Что и было сделано.
