Я потрясен новизной его пластических экспериментов. Роль Пикассо сводится здесь к тому, чтобы соединить давно знакомые материалы и образы, сообщив им новый смысл и предназначение. Рука художника – большой палец скульптора, разминающего глину и оставляющего на ней отпечатки – здесь полностью отсутствует. Творец не вмешивается напрямую, он лишь позволяет своим персонажам формировать себя самим. Он не дает воли своей руке – и какой руке! искусной и терпеливой! – которой не терпится рисовать, гравировать, писать, лепить…
Однако, странным образом, эта рука – вытесненная и запрещенная – присутствует здесь не только как субъект, но и как объект в многочисленных слепках и оттисках, как будто Пикассо перенес на руки все внимание, с которым он некогда относился к своему лицу. С левой руки он сделал «с натуры» целую серию гуашей, пастелей и рисунков углем еще лет двадцать назад. Здесь же я вижу ее оттиски на мягком гипсе и слепки сжатого кулака на могучем запястье, словно сосредоточившем в себе всю энергию художника. Я вижу также муляж правой руки, сделанной, полагаю, кем-то другим. Она вздымается как символ мощи и величественной соразмерности: мясистая ладонь, чувственно выпуклый холм Венеры, волевой большой палец и его собратья, так тесно прижатые один к другому, что через них не проходит дневной свет. И в то же время какая ясность и отчетливость в глубоких линиях, разрезающих эту широкую ладонь творца, где доминирует линия удачи, восходящая, как ракета, все выше и выше – прямо к основанию среднего пальца.
Сабартес ошибся. А Пикассо оказался прав: вместе с ним мы достали из ящиков не меньше пяти десятков скульптур. Он говорит:
– Ну вот, видите? Вам будет чем заняться!
Издатель, слегка озадаченный масштабами, которые принимает будущая книга, если в нее включить всю эту пластику, шепчет мне, указывая на некоторые «оттиски»: «Не могли бы вы их исключить, мне кажется, это не так важно…» Пикассо, услышав его, протестует: «Да нет же, нет, все это, напротив, очень важно! И я ка-те-го-ри-че-ски настаиваю, чтобы они фигурировали в вашем издании…»
Пикассо снова может обедать в «Каталане». После месяца вынужденного простоя его любимый ресторан сегодня опять открывает свои двери.
Вторник 13 июня 1944
Собираясь позвонить в дверь, слышу за ней громкие голоса: «Ноги моей здесь больше не будет! Так и передайте Пикассо! Если он – Пикассо, то я – Ортис де Сарате! И хочу унести отсюда свою картину!»
Передо мной человек, охваченный приступом ярости, успокоить которую не в состоянии ни хладнокровие, ни дипломатические способности Сабартеса… Этот испанский художник хотел написать портрет Пикассо: «Ты придешь ко мне, когда захочешь, и я буду позировать, – сказал ему тот. – Мне бы хотелось иметь свой портрет, написанный тобой…» И Ортис де Сарате принялся за работу. На первый сеанс Пикассо пошел вполне охотно, за ним должны были последовать другие. «Ты можешь оставить здесь полотно и краски – завтра мы продолжим…» Начатый портрет был повешен на стену, несколько недель назад я его там видел. Ортис де Сарате пришел на следующий день, и Сабартес ему сказал: «Пикассо очень занят. Но ты все же подожди…» И он ждал – час, два, все утро. «Приходи завтра, будет поменьше народу…» Художник пришел на следующий день, и еще через день, он ходил целую неделю, и не одну. Сегодня утром, потеряв терпение, этот легко возбудимый человек взорвался. Он кричал, он вопил. Размахивая руками, он бил себя в грудь: «У меня тоже есть своя гордость, свое самолюбие! Если Пикассо желает иметь портрет кисти Ортиса де Сарате, то пусть приходит ко мне, адрес ему известен! Эта комедия длилась слишком долго!» Он потребовал обратно свое полотно, краски, кисти. Забрал все, хлопнул дверью и убежал как сумасшедший…
Сабартес сказал мне: «Мы еще легко отделались…»
Явился фабрикант красок, он сиял. Ему удалось найти подходящее поместье, чтобы выменять за него натюрморт. «Я просто счастлив! – воскликнул он. – Эта картина мне ужасно нравится. Это, безусловно, самая прекрасная картина из написанных Пикассо в последнее время».
САБАРТЕС (обращаясь к фабриканту). Счастливчик! Вам неслыханно повезло! Знаете ли вы, что ваш пресловутый «замок» только что был разрушен бомбой? Как раз через несколько дней после подписания сделки! Разумеется, вы можете только посмеяться: вас это больше не касается! Ведь натюрморт вы уже получили!
Я не знаю, шутит Сабартес или нет. С этим странным человеком ничего не поймешь. Возможно, рассказанная история – просто шутка. Он обожает дурачить людей. Розыгрыши – его вторая натура. И шутки, и ужасные новости он произносит всегда с одинаково непроницаемым лицом…
Пришел П. Берес, издатель роскошных альбомов, и с ним еще шесть человек, среди которых я с удовольствием замечаю своего старого друга Раймона Кено. Пикассо проводит свой обычный ритуал – показывает картины, но последние новости о военных действиях оказываются слишком захватывающими, чтобы спокойно говорить об искусстве… События развиваются стремительно, и каждому хочется высказать свое мнение. Французские войска под командованием генерала Жюэна только что взяли Рим, и – сенсационный факт – союзники высадились в Нормандии! Подробностей мы не знаем. Немецкие сводки составлены очень путано, сообщения Би-би-си, напротив, чересчур многословны. Но сквозь помехи глушилок все же удалось выяснить, что только что были освобождены Байё, Изиньи и Карантан. Разумеется, нельзя сказать, что союзники отбили большую территорию, но создается впечатление, что их плацдарм прочен. Что же касается «Атлантического вала», считавшегося неприступной твердыней, то он явно дал трещину…
Пятница 16 июня 1944
Вот уже несколько дней, как мне не дает покоя госпожа М. М. Она хочет продать Эль Греко… И просит меня сообщить об этом «Пабло». Ей кажется, что он будет счастлив его приобрести. На днях, оставшись с ним наедине, я ему это сказал.
ПИКАССО. Да, любопытно было бы взглянуть… Даже если я не куплю это полотно сам, я мог бы найти покупателя… Но есть одна загвоздка: в настоящее время на рынке гуляет много краденых картин… Не зная точно, через какие руки они прошли, можно нарваться на крупные неприятности… И если картина ворованная, нам придется вернуть ее законному владельцу, а поскольку деньги быстро обесцениваются, то сумма, которую нам вернут, может оказаться смехотворной. И хорошо еще, если нас не обвинят в скупке краденого… Ведь в этом случае есть риск оказаться в тюрьме… Надеюсь, что документы на этого Эль Греко в порядке… Лучше всего принести его сюда, в мою мастерскую. Только предупредите меня заранее…
Вчера госпожа М. М. мне позвонила. Этим утром Эль Греко будет у нее. Она нашла кого-то, кто готов привезти его на тачке. Путь от площади Этуаль до улицы Гранд-Огюстен может занять часа два… Теперь остается выяснить, когда Пикассо захочет посмотреть на картину, а после этого сообщить госпоже М. М., что можно трогаться в путь…
Когда я прихожу, Пикассо совершает утренний туалет и предлагает мне подняться к нему. Через дверной проем ванной комнаты я вижу, как он бреется. Его нагая коренастая фигура изогнулась перед зеркалом, он напоминает японского борца сумо, но менее тучного. Я напоминаю ему об Эль Греко. Он вздымает руки к небу.
ПИКАССО. Сегодня очень неудачный день! Просто ужасный! Ко мне придут все актеры из «Желания, пойманного за хвост». И много других людей. Здесь будет жуткая толчея. Я бы предпочел это отложить, ну правда…
Я объясняю ему, что у госпожи М. М. опцион на продажу всего на два дня. Но Эль Греко может остаться здесь на сорок восемь часов, до утра понедельника…
ПИКАССО. Это очень мило, но мне бы не хотелось! А если ночью на мастерскую упадет бомба? Или вы подожжете дом? Картина будет уничтожена, а расхлебывать все это придется мне… Впрочем, почему бы, в конце концов, не привезти ее сегодня утром? Мне не терпится на нее посмотреть. И посетителям будет интересно. Холсты Эль Греко на дороге не валяются…
