Вторник 19 октября 1943
Этим утром, поднявшись к Пикассо, вижу только хмурые лица. Шофер Марсель кусает губы; исчезла улыбка с симпатичной мордашки его домработницы Инес; Сабартес как в рот воды набрал… Словно вокруг покойника, столпились они у грубого деревенского стола, заваленного бумагами, в единственной теплой комнате мастерской. При виде меня Пикассо, обычно такой дружелюбный, едва кивает. Лицо напряжено, лоб нахмурен – он мечет вокруг себя инквизиторские взгляды. Что происходит? Я теряюсь в догадках.
ПИКАССО (с трудом сдерживая гнев). Исчез мой карманный фонарик! Я оставил его здесь, вот на этом стуле… Я в этом аб-со-лют-но уверен. Но сейчас его нет! А раз так, значит, его кто-то взял! Я целую ночь искал его повсюду… Это не-до-пус-ти-мо, чтобы какой-то предмет мог вот так исчезнуть в моем доме! Я ре-ши-тель-но требую, чтобы он был найден!
Все молчат. Никто не смеет и рта открыть. Один Сабартес, давным-давно привыкший к перепадам настроения своего друга, воспринимает вспышку гнева с философским хладнокровием. Наклонившись ко мне, он тихо, со свойственной ему невозмутимостью, произносит:
– Наверняка он сам его и потерял… Засунул куда-нибудь и забыл… А теперь обвиняет всех вокруг… Это на него похоже… Уж я-то хорошо знаю…
Появляется Кристиан Зервос, издатель журнала «Кайе д’Ар». Уже некоторое время он ходит под впечатлением от великолепных рисунков Пикассо и вынашивает план издать их в виде альбома. Пикассо открывает тяжелую папку из испанской кожи, украшенную, как церковные ворота, металлической окантовкой и заклепками и – один за другим – достает оттуда рисунки.
ПИКАССО. Мне повезло: я сумел достать про запас великолепной японской бумаги. Стоило бешеных денег! Но без нее я не смог бы сделать эти рисунки. Японская бумага мне страшно понравилась… Она такая плотная, что даже когда по ней скребешь изо всех сил, глубинный слой едва чувствуется.
Чувственность, которую возбуждала в нем эта бумага, вызывала в его сознании вожделенные образы женских тел – гибких, податливых, горячих… Соблазнительный материал всегда играл немалую роль в его творческом процессе.
Перебрав с Зервосом все рисунки, Пикассо сказал:
– Вы хотите их издать? Очень хорошая идея. Но публиковать надо всю серию, без изъятий. И еще я советую вам сделать репродукции того же размера, что и оригиналы. Великолепный получится альбом, как мне кажется…
Зервос хочет унести всю серию. Пикассо предпочел бы подержать их еще у себя: он с трудом расстается со своими произведениями. А пока что он считает и пересчитывает рисунки. Зервос насчитал сто двадцать; у Пикассо получается сто двадцать один. Выясняется, что прав был он.
Среда 20 октября 1943
Стол, еще вчера покрытый пылью, тщательно вымыт. Каталоги, брошюры, книги, пачки писем протерты, подобраны по размеру и сложены в аккуратные стопки. Появляется Пикассо: он с удовольствием рассматривает мое удивленное лицо.
ПИКАССО. Всю прошедшую ночь я опять искал свой фонарик… Терпеть не могу, когда кто-то таскает мои вещи. И поскольку мне хотелось выяснить все до конца, я стал разбирать эту кучу на столе. Может, фонарик завалился куда-нибудь вглубь? Поэтому я все почистил, навел порядок…
БРАССАЙ. А фонарик?
ПИКАССО. Нашел… Он оказался наверху, у меня в туалете.
У Пикассо в городе дела, и он уходит. Вскоре появляется какая-то женщина с тщательно перевязанным пакетом под мышкой. Она хотела бы видеть Пикассо «лично», чтобы показать ему кое-что, для него безусловно интересное… Если нужно, дама готова ждать до вечера…
Когда через пару часов Пикассо возвращается, она развязывает пакет и достает оттуда небольшую картину:
– Господин Пикассо, – говорит она, – позвольте показать вам одну из ваших старых работ.
И Пикассо, который всегда волнуется при виде своих давно потерянных из виду картин, растроганно рассматривает небольшое полотно.
ПИКАССО. Да, это Пикассо… Подлинник… Я написал это в Йере, где проводил лето 1922-го.
ПОСЕТИТЕЛЬНИЦА. Могу я попросить вас поставить на ней свою подпись? Владеть настоящим Пикассо, но без подписи автора обидно, согласитесь! Когда люди видят эту картину у нас, им может прийти в голову, что это копия…
ПИКАССО. Меня постоянно просят ставить подпись на старых полотнах… Это смехотворно! Ведь я всегда метил свои картины тем или иным способом. И были времена, когда я ставил свой знак на обороте картины… Все мои произведения эпохи кубизма, примерно до 1914 года, помечены моим именем на обратной стороне рамы… Я знаю, что гуляет история о том, будто бы в Сере мы с Браком решили не подписывать больше свои картины… Но это не более чем легенда! Просто нам не хотелось ставить подпись поверх полотна, чтобы не нарушать композицию. Скажу больше: я и впоследствии, по той или иной причине, иногда метил свои картины с изнанки. И если вы не видите моей подписи и даты, мадам, значит, они под рамой…
ПОСЕТИТЕЛЬНИЦА. Но если эта картина ваша, господин Пикассо, не будете ли вы настолько любезны, чтобы поставить на ней свою подпись сейчас?
ПИКАССО. Нет, мадам, исключено! Если я подпишу ее сейчас, то совершу подлог. Это будет моя подпись 1943-го, перенесенная на полотно, написанное в 1922-м… Нет, мадам, сожалею, но я не могу ее подписать…
Дама, смирившись, упаковывает своего Пикассо, а мы продолжаем разговор о подписях. Я спрашиваю, как получилось, что он принял фамилию своей матери: Пикассо.
ПИКАССО. Так меня звали друзья в Барселоне… Эта фамилия казалась всем более необычной, более звучной, чем Руис. Скорее всего, я ее принял именно поэтому. А знаете, что привлекало меня в этой фамилии? Думаю, что сдвоенная «с» – для Испании это редкость… Ведь Пикассо – имя итальянского происхождения, вы же знаете. А имя, которое ты носишь и считаешь своим, имеет большое значение. Вы представляете меня, носящего фамилию Руис? Пабло Руис или Диего-Хосе Руис? Или Хуан-Непомуцен Руис? Ведь при рождении мне дали множество имен, я даже не знаю, сколько именно… С другой стороны, обращали ли вы внимание на сдвоенную «с» в фамилиях Матисс, Пуссен, Таможенник Руссо?..
И тут Пикассо спрашивает, не по той ли самой причине – из-за сдвоенной «с» – я выбрал для себя военный псевдоним Брассай?
– Так назывался мой родной город в Трансильвании, – объясняю я, в его названии есть сдвоенная «с», но возможно, это обстоятельство тоже повлияло на мой выбор…
Из букв алфавита большая «S» самая грациозная.
«Интересно, что же такого, будоражащего воображение, есть в линиях буквы S, чью эстетическую мощь художники давно испытали на себе, причем до такой степени, что английский живописец Хогарт в своей книге «The Analysis of Beauty»[31] превозносит ее очертания как самые совершенные, и называет их «линией красоты»? На выполненных им самим гравюрах, иллюстрирующих книгу, он приводит множество примеров ее влияния, которое прослеживается в контурах человеческого тела, в формах цветка, в гармоничной непринужденности складок на драпировке, в изящном силуэте мебели» (Рене Юиг, «Могущество образа»).
Пришел еще один посетитель: поэт Жорж Юнье. Он где-то нашел одну из старых картин Пикассо, написанную гуашью, и хочет ее купить:
– Это одна из самых прекрасных вещей, сделанных гуашью: деревенский праздник, все танцуют – и женщины, и мужчины. За нее просят сто пятьдесят тысяч франков…
ПИКАССО. Вообще-то это не так дорого! Я ее хорошо помню. Я написал ее в Хуан-ле-Пен. Там изображен праздник на Леринских островах, в Санта-Маргарите… Там были и старики… И все танцевали почти нагишом… Здорово, да? Я советую тебе ее купить… Это будет выгодная сделка…
Жорж Юнье уходит покупать картину. Я показываю Пикассо свои двадцать «округлостей»: серию обнаженной натуры, сделанную десять лет назад. Все тела – сплошные изгибы и выпуклости. Пикассо раскладывает их на полу.
