Пикассо поворачивает так и этак небольшое бронзовое изваяние – ищет подходящий свет. В этот момент появляется Поль Элюар… С того момента, как он, в 1926-м, написал свое первое стихотворение «Посвящается Пабло Пикассо», между ними завязались дружеские отношения, ставшие еще теснее после сближения Пикассо с сюрреалистами: именно он иллюстрировал первые сборники Элюара. В 1936-м поэт прочитал в Барселоне публичную лекцию о Пикассо, где сделал обзор его живописи. Однако настоящее творческое партнерство между ними возникло во время гражданской войны в Испании, перевернувшей их сознание и вызвавшей сдвиг в искусстве обоих. Перед лицом стремительно развивавшихся событий оба высказали свою позицию. Великие строчки, написанные Элюаром, явно перекликались с Герникой. Их «вкус к жизни», их влияние и мощь, их стремление переплавить страдания и боль в радость творчества стали доминантой этой дружбы. Для этих двух людей – самого реалистичного из художников и самого пластичного из поэтов, – которые не могли представить себе жизни без любви, искусство являлось проявлением жизни и ее лицезрением, а вовсе не воображением или мечтой. Творчество, выросшее из физических ощущений, требует опоры на реальность и избегает всего эфемерного…[48]
* * *
Элюар только что возвратился из Лондона, и ему хочется многое нам рассказать. Он купил несколько статуэток с Кикладских островов и очень счастлив… Я замечаю, что если бы мне пришлось выбирать из всего мирового скульптурного наследия, я бы без колебаний взял одну из кикладских богинь: эти изваяния так аскетичны, так очищены Эгейским морем от всего лишнего, что представляют, на мой взгляд, самую суть пластического искусства…
ЭЛЮАР. Рынка произведений искусства в Лондоне практически не существует… А налоги огромные. Денег ни у кого нет. И позволить себе «безумства» люди не могут… Поэтому у иностранцев есть возможность найти там очень интересные предметы и по сходной цене. Мне попался прекрасный рисунок «голубого периода»… Всего за восемьдесят фунтов… Но денег у меня не было… Ролан Пенроуз предложил одолжить мне эту сумму… Но в конце концов купил его сам…
НЮШ. А мне так хотелось иметь ваш рисунок «голубого периода»…
Приходит издатель книг по искусству, и Пикассо показывает нам серию гравюр, сделанных для него…
ЭЛЮАР (издателю). Можете радоваться! Пикассо что-то делал специально для вас… Обычно, чтобы что-то от него получить, приходится просить не знаю сколько раз, натереть мозоль на языке и истоптать не одну пару обуви… Впрочем, вы и сами это знаете… Книга, можно считать, готова: есть все – офорты, виньетки, все, что нужно!
Издатель, обращаясь к Пикассо:
– Нам остается урегулировать одну вещь. Сколько я вам должен?
ПИКАССО. Вы серьезно? Предлагаете пройти в кассу? Ну, пошли!
И он увлекает издателя в соседнюю комнату. Через несколько мгновений они появляются.
ПИКАССО. Все в порядке…
ПОЛЬ ЭЛЮАР. Однако мы не слышали, чтобы работал кассовый аппарат…
ПИКАССО. Скоро услышите… Я установлю аппарат со звонком… И, надеюсь, он будет звонить часто…
Я был счастлив повидать Поля Элюара. Со времени работы в «Минотавре» у нас установились дружеские отношения… Он присылал мне книги с дарственной надписью.[49] Но я редко виделся с ним во время оккупации; в последний раз это было в ноябре 1943-го, когда он собирался перейти в Свободную зону. У меня было несколько его стихотворений, размноженных на ротопринте, которые передавались из рук в руки, и книга «Поэзия и Правда» с отпечатанным красным шрифтом заголовком. Однако мне неизвестно, какое именно участие он принимал в движении Сопротивления, где действовал смело, если не сказать безрассудно… Как и Пикассо, Элюар не хотел покидать Париж.
Нет больше равнины нет смеха
Смолкла последняя песня
Над расползшимся грязным полем…
Несколько недель назад, случайно войдя в кафе на бульваре Сен-Жермен, я наткнулся на них с женой: Нюш стала еще бледнее, а у Элюара прибавилось седины. И руки у него дрожали сильнее прежнего… Он радостно сообщил, что после нескольких месяцев оккупации, проведенных на улице Бак, в квартире, где его укрывали надежные друзья, он смог наконец вернуться к себе домой. Почему бы мне не прийти к ним в гости? Договорились на завтра. Элюар живет в одном из самых унылых кварталов Парижа, где сплошь грузовые терминалы, склады, газохранилища, пирамиды угля, кокса и шлака. Словом, он живет в Шапель. Уроженец Сен-Дени – усыпальницы французских королей, превратившейся сегодня в рабочее предместье, в царство заводов, фабрик и красных знамен, – Элюар пел почти с гордостью: «Я родился за ужасным фасадом…» В Шапель поэт обрел атмосферу своего детства – нашел «красоту в зловещем», как сказал бы Превер. Неподалеку расположен канал Сен-Мартен, пересекающий его родные места… А «парижского пешехода» Леон-Поля Фарга он может считать своим соседом…
Обычный дом на улице Маркс-Дормуа, трехкомнатная квартира на четвертом этаже – здесь живет Поль Элюар: храм искусства и поэзии в самом сердце Ла Шапель. Дорогая для Элюара троица зовется Макс Эрнст – Кирико – Пикассо. Автор романа-коллажа «Женщина о 100 головах»,[50] с которым Элюар познакомился в 1920-м в Кёльне, представлен здесь «Человеком с завязанными глазами» и портретом Гала. Высокий манекен среди необычной архитектуры являет собой художника, изобразителя застывших тел и пустынных итальянских площадей эпохи портиков, задумчивых, погруженных в безмолвие. Очарование де Кирико, под властью которого долго находились сюрреалисты, может сравниться лишь с тем влиянием, которое производил на них Лотреамон – другая «точка отсчета» их движения. Тайна, непредсказуемость, смутные мечтания, смешанная с тоской тяга к неведомым мирам – они находили все это в его произведениях – странных, загадочных, «сюрреалистических». Культ де Кирико родился во время войны 1914-го, в тот день, когда Андре Бретон, проезжая на автобусе по улице Боеси, обратил внимание на витрину Поля Гийома, где был выставлен «Мозг ребенка». Он купил картину, и с тех пор его сподвижники могли восхищаться ею у него дома. Кроме того, у Элюара были знаменитые «Манекены розовой башни» и «Прощание поэта». Тем сильнее оказалось замешательство сюрреалистов, вылившееся в гневную реакцию, когда Де Кирико, в результате психического сдвига, редкостного в анналах художественного творчества, отрекся от своей «метафизической» живописи и принялся ее хулить. Столь резкий разворот они восприняли как бесчестье, как гнусное предательство.
Однако со времени моего последнего посещения на этих стенах картин Пикассо стало заметно больше, теперь они преобладают, и среди них я вижу портрет Нюш, датированный августом 1941-го – настоящий шедевр. Пикассо изобразил это воздушное создание со всей легкостью, со всей мягкой нежностью, на какую только был способен, словно ища в ее миловидной грации отдохновения от переживаемого ужаса. Грудь Нюш, хрупкое тело девочки-подростка, тонкая шея, головка с непокорной шевелюрой, глаза, окаймленные длинными ресницами, детский рот с легкой улыбкой на губах – все пронизано воздухом и светом. Словно проявившись на жемчужно-сером фоне, подруга Элюара предстает здесь бесплотным, неземным существом…[51]
Впрочем, у Элюара немало и других картин. Сальвадор Дали – любопытная серия ранних рисунков; Шагал – неожиданный натюрморт в красно-синих тонах, датирован 1912-м: «Стол с бутылкой».[52] Полотно художественного критика, англичанина Роланда Пенроуза, представителя сюрреалистического движения в Англии, свидетельствует о том, что в свое время он тоже пережил момент увлечения живописью. Пикассо и Элюар гостили в его поместье в Швейцарии. Пенроуз был женат на Ли Миллер, прекрасной американке времен монпарнасских безумств, ученице и модели Ман Рэя, чей портрет, полный юмора и фантазии, Пикассо написал в 1937-м.