Но зрители, похоже, этого не замечали. А после монолога об отце: «Голда! Ради благополучия семьи… Измени имя! Пожалуйста!» — некоторые аплодировали ей стоя. Она не догадывалась, что из-за ее наготы фраза эта приобретала особую пикантность.

И все равно они требовали, чтобы она сняла обычный бюстгальтер, потом прозрачный бюстгальтер. Она и сняла, в самый последний момент, но шквал аплодисментов заставил ее выйти на сцену, и кланялась она с голой грудью.

В полуночном представлении она приберегла фразу об изменении имени для финала, а от аплодисментов едва не рухнул потолок.

Мелу она понравилась. Он предложил ей контракт еще на четыре недели, и она проработала в клубе весь январь.

Наконец пришло время прощаться.

— Позволь дать тебе совет, — сказал ей Мел, когда они в последний раз обедали в «Casa Pantera». — Зрители на тебя идут. У тебя есть класс. И все же сразу видно, что ты из Нью-Йорка. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю. Тебе бы изменить репертуар. Если ты это сделаешь, на следующий год я готов принять тебя еще на шесть недель.

Когда она приехала во Флориду с новой программой, «Casa Pantera» не потянула ее расценок. В 1943 году она работала в загородном клубе около Кадмена, штат Нью-Джерси, в клубах Ньюарка, Филадельфии, Бостона. Из Бостона поехала в Рейли, Северная Каролина, оттуда — в Ковингтон, Кентукки, где шесть недель, в первый и последний раз за свою карьеру, в конце представления стягивала трусики и представала перед зрителями абсолютно голой. Из Ковингтона она отправилась в Чикаго, где ее творческая судьба круто переменилась.

В чикагском клубе она работала с джаз-оркестром. В легкой блузке или бюстгальтере из прозрачного темного материала. Этот наряд не скрывал ее грудь, но разоблачаться ей не приходилось. И матерчатый фиговый листок заменили прозрачные черные трусики с непроницаемой для света вставкой в промежности. Чулки и пояс только подчеркивали стройность ее ног. Ослепительная белизна ее кожи в сочетании с черным смотрелась особенно эффектно. Как и светлые волосы, выбивающиеся из-под черной шляпы.

Постепенно она уходила от «нью-йоркского» стиля. Он поняла, что имел в виду Мел Шмидт. Собственно, и выразился он более чем прямолинейно. Кроме как в Нью-Йорке, зрители, собиравшиеся на выступления Гленды Грейсон, не хотели слышать еврейский юмор. Из уст комиков-мужчин — пожалуйста, комиков-женщин — пусть будет, но уж совсем он неуместен в исполнении полураздетой певицы-танцовщицы.

Она начала экспериментировать с выпивкой. Как скажется на ее выступлении стаканчик-другой-третий? Выяснилось, что спиртное ничуть не мешает, по крайней мере, ей так казалось.

Джиб ее фотографировал. Она отказалась позировать голой до пояса, так что на черно-белых, восемь на десять дюймов, фотографиях желающие могли любоваться ею в самом скромном наряде: непрозрачных бюстгальтере и трусиках. Иногда ее имя упоминалось в газетах. Джиб собирал эти вырезки и рассылал их вместе с фотографиями потенциальным работодателям.

В Чикаго в сорок пятом году она отказалась от короткой черной жилетки, заменив его удлиненным, в мелкую полоску, пиджаком. Теперь зрители могли видеть ее грудь, лишь когда она расстегивала пуговицы пиджака, если не надевала бюстгальтера. Обозреватель одной из чикагских газет написал: «Очаровательная, интересная молодая артистка, которой совсем не обязательно раздеваться, чтобы завоевать любовь зрителей. Возвращайся к нам, Гленда Грейсон».

С тех пор она больше не выставляла грудь напоказ. Более того, решила, что костюм, состоящий из пояса, чулочков и шляпы безнадежно устарел и вел в тупик.

— Своей грудью ты заработала много денег, крошка, — спорил с ней Джиб. — Может, напрасно ты решила ее спрятать? Как бы тебе не пришлось вновь возвращаться в Катскилл, днем обслуживать клиентов за столиками, а вечером получать пять процентов от заработанного. Этому парню из «Casa Pantera» не зря нравился черный пояс. В сочетании с твоей кожей — это фантастика.

Двадцатого сентября сорок шестого года в ее гримерную постучались. Она впустила незнакомого мужчину, который не замедлил представиться:

— Меня зовут Сэм Стайн. Вот моя визитная карточка.

Она прочитала:

СЭМЮЭЛЬ Л. СТАЙН

Агенство талантов.

Лос-Анджелес. Нью-Йорк. Лондон.

На следующий день они встретились за ленчем. Пошел с ней и Джиб Дуган.

Лысый толстячок с крохотным личиком сразу взял быка за рога.

— Я могу организовать вам выступления в Далласе. С руководством клуба все обговорено. Три недели. По тысяче долларов. Потом Хьюстон. Далее Новый Орлеан. К концу турне можно будет говорить о Лос-Анджелесе. А если подработать вашу программу, я смогу открыть перед вами двери любого клуба.

— Да что там подрабатывать? — возмутился Джиб.

— Прежде всего, мы должны ее одеть, — ответил Сэм Стайн. — С таким талантом девушке не обязательно бегать по сцене полуголой. Это во-первых.

— Что еще? — спросила Гленда.

— Очень уж беззубые у вас шуточки. Нет в них изюминки. Да, зрителям они нравятся, но, я думаю, вы способны на большее. Больно уж все на поверхности, как в голливудских фильмах. В вашей биографический справке написано, что вы работали в клубах Нью-Йорка. С таким багажом вас бы там не пустили на порог.

— У меня есть и другие миниатюры, — ответила Гленда.

— Давайте послушаем. Мы можем подняться в мой «люкс»?

— С таким «товаром» у нее возникнут сложности с контрактами, — пробурчал Джиб.

— Вы ее агент?

— Официально, нет. Но я помогаю ей в переговорах с владельцами клубов.

— Тогда предоставьте мне заботу о контрактах.

Двумя месяцами позже, в Далласе, Гленда вышла на сцену в обтягивающем белом платье с блестками. Она произнесла несколько новых острот. Спела песни из мюзиклов «Сумасшедшая девчонка», «Порги и Бесс», «Крошки в объятиях», «Веселый корабль». И наконец, из «Все проходит».

Потом, бросив микрофон пианисту, который ловко поймал его, рывком скинула белое платье и швырнула его на рояль, оставшись в переливающемся ярко-алом трико, в котором и станцевала под музыку из фильма «На цыпочках». После чего, вскочив на стул, произнесла длинный монолог, использовав фразу: «Голда, ради благополучия семьи, измени имя! Пожалуйста!» Закончила она песней из «Все проходит».

Сэм Стайн приобрел для нее все необходимые разрешения. Купил ей пластинки, чтобы она послушала, как исполняют эти песни звезды. Зрителям она понравилась. Администрация в нее просто влюбилась. Но на следующее утро Сэм пригласил ее к себе в номер, и они принялись за работу. Он убрал одну песню и заменил ее другой. Он вычеркивал репризы и предлагал более интересные.

Он изменил ее костюм. Теперь под белое платье она надевала простое черное трико и черные прозрачные чулки на кроваво-красных подвязках. Верхняя часть ног при этом оставалась голой. И контраст между белоснежной кожей и черным материалом костюма создавал потрясающий эффект. Вернул Сэм и черную шляпу. Гленда брала ее с рояля и надевала на белокурые локоны.

Владельцы клуба с радостью продлили бы ее контракт еще на три недели, но ее уже ждали в Хьюстоне. Три недели спустя, как и обещал Сэм, они перебрались в Новый Орлеан.

— Осталась еще одна проблема, Гленда. — Они сидели за ленчем в лучшем ресторане Нового Орлеана. Сэм показывал на бутылку.

— Я же нервничаю, Сэм.

— Естественно, нервничаешь. Как же ты можешь не нервничать. А когда ты перестанешь нервничать? Став звездой номер один? Нет. Могу тебе сказать, что нервничать ты будешь всегда. Такую уж ты выбрала профессию.

— В Хьюстоне в последнюю среду ты была не в форме, — добавил Джиб. — Мягко говоря, не в форме.

— Заткнись! — рявкнула она на Джиба. — Что мне, по-твоему, делать? Бросить пить?

Сэм покачал головой:

— Сначала уменьшить дозу. Чуть-чуть после выступления, чтобы сбросить напряжение, прийти в себя. Чуть-чуть за ленчем. Но уж никак…