— У добрых людей ничего нет, — сказал Гийом. — Они такие же бедняки, как и мы. И они нуждаются во всем, не то, что попы. У попов всегда есть крепкая крыша над головой, в закромах — мешки хорошо просеянной муки, чтобы на их столе всегда был хлеб, а в очаге всегда потрескивают сухие дрова, чтобы они могли обогреть ноги. Когда идет дождь или снег, им всегда есть где преклонить голову. Никакая опасность не угрожает им. Это они угрожают тебе, следят за тобой и пасут тебя глазами, куда бы ты не пошел. Это они выслеживают и преследуют добрых людей.

— Добрых людей… — тихо отозвался Пейре.

— Добрых людей, — повторил его брат. — А те всегда только бегут, они в дороге и в дождь, и в снег, и в морозы. Они храбро переносят страдания и опасности, чтобы спасать души верующих. И чтобы достичь Спасения, следует давать им щедрой рукой, ибо во имя Бога ведут они жизнь бедную и святую, в постах и воздержании, служа своим ближним, как апостолы Господа Нашего.

Пейре почувствовал, как на его глаза навернулись слезы, а одновременно его охватил гнев и еще какие–то чувства, которые он даже не мог описать. Он заявил, что пойдет вместе с ними, со своим братом и Гийомом Белотом, сегодня вечером к Гийому Бенету посмотреть на добрых людей. И он принесет им последний моток шерсти, который у него был. Тот, из которого он хотел соткать теплую одежду для зимы — зимы, которую он собирался провести в Арке.

Пейре Маури больше не думал о добрых людях. Он начал новую жизнь. Отныне он вел настоящую жизнь, жизнь мужчины. Он хотел строиться. Ему было восемнадцать, и он чувствовал себя способным на многое. Он давал себе отчет, что потребуется еще много лет, чтобы как следует встать на ноги. А еще, словно жало, его пронизывал черный жгучий взгляд Бернады д’Эсквина. Все эти обещания сытой и спокойной жизни. И если он хочет достичь этой жизни, придется много работать.

Но сначала нужно было выкупить свою свободу. Как все мужчины и женщины в Монтайю, Пейре был собственностью графа де Фуа. Он был его человеком, принадлежал ему телом и добром, de cos et de casalatge, как говорится. Обычай был уже давний. Потихоньку он устаревал, и сегодня граф не считал его ничем иным, как простой формальностью. Без сомнения, жители Монтайю никогда не имели права продать что–либо из недвижимости на территории деревни — это сеньор граф мог решать, как все должно быть обустроено, и определять права и повинности. Однако сеньор граф позволял им селиться, где они хотели, и жениться, на ком хотели. В общем, все эти обычаи были достаточно символическими. Просто требовалось соблюдать древние правила, тем более, что граф терял все права на эмигрантов. Одним сентябрьским вечером, как раз перед Рождеством Богородицы, когда деревня готовилась к празднику, в доме Маури Пейре объявил о своем желании в присутствии бальи и кастеляна Монтайю. Потом соответствующий акт был составлен и заверен нотариусом из Жебец. Сто монет и клятва — вот цена за свободу. Клятва оставаться верным графу, которую Пейре немедленно дал в присутствии кастеляна. Сто су он обязался заработать и выплатить как можно скорее. Он был уверен, что в Арке это не составит труда. Для того, чтобы заселить новую бастиду, мессир Жиль де Вуазен, второй, носящий это имя, хозяин и господин этих земель, которого все уважительно называли мессир Жиллет, подтвердил своей новой хартией все те чудесные привилегии, установленные его покойным отцом: следует платить сеньору, но люди оставались свободными. И никаких дополнительных выплат, за исключением трех несчастных монет за сетье зерна. Свободный выпас повсюду, в том числе и на господских лугах. И многочисленные права пользования: от дерева в лесу до глины для черепиц. Пейре был уверен, что очень скоро он выкупится у графа де Фуа, увеличит собственную отару, у него будет свое поле, и он построит дом. Дом под черепичной крышей, как здесь строят, а не крытый досками или камнями. Дом для его собственной семьи.

А что скажет красавица? Юный пастух начал потихоньку за ней ухаживать. Но в ненастный сезон, хотя у него было больше свободного времени, это оказалось не так уж легко. Пейре жил у своего кузена Раймонда Маулена, внутри бастиды Арка, возле ворот, выходящих на Аркель, где из окон было видно островерхую крышу донжона мессира Жиллета де Вуазен. Загон для овец, где среди огромной отары его кузена совсем незаметны были его собственные овцы, прилегал к укреплениям, тянущимся вдоль потока Риалсесс. Хутор, где жила Бернада, находился довольно далеко оттуда. Л’Эсквина жили в Азе, на Ослином хребте, как называли это место — длинной гряде острых скал, растянувшихся возле ущелья Эмбу, прямо под перевалом Перрюш. Там, между загородками для овец, теснилось несколько домиков. Было довольно трудно найти свободный вечер и заглянуть туда, особенно начиная с декабря, когда шел окот, и нужно было все ночи проводить в овчарне. Лучше было урвать несколько часов среди бела дня, особенно если гонишь овец пастись в нужную сторону. Однако Пейре не всегда был уверен, что Бернада поощряет его ухаживания.

Странная девушка, вольная и таинственная. У Пейре не было никаких сомнений: она сама его выбрала. Она ясно дала ему это понять своим взглядом, и ему просто ничего иного не оставалось, кроме как ответить на этот взгляд, воспламенивший в нем страстные чувства и неведомые дотоле желания. Ощутив желание в ней, пробудилось его собственное желание, и с неменьшей силой. Он даже не знал, что можно так сильно желать девушку. И если по вечерам ему иногда удавалось приходить к ней, отчего его желание обострялось еще больше, а мечты о планах на будущее становились совсем приятными и дерзкими, именно тогда она могла выкинуть что–нибудь этакое, оставлявшее его в полном недоумении.

Несколько недель спустя он попросил своего кузена Раймонда Маулена поговорить по поводу его, Пейре, с отцом Бернады. Раймонд, конечно, согласился, но без особого энтузиазма. Даже его жена Эглантина и теща Беренгера Маулен, сами родом из Арка и поддерживавшие приятельские отношения с женщинами д’Эсквина, так же, как и недавно поселившийся здесь их муж и зять, не питали особой симпатии к своим далеким соседям с хребта. Особенно к отцу Бернады, человеку еще молодому, но грубому и резкому, имевшему репутацию человека очень злобного нрава, несмотря на демонстративное благочестие, которое он старался выказывать, выстаивая мессу каждое воскресенье в первых рядах молящихся, сразу же за семьей сеньора. Завистливый собственник земель и скота, своих женщин и своих прав, он принял Раймонда Маулена с горделивой усмешкой, и заявил, что пусть сначала этот молодой человек, о котором идет речь, покажет, на что он способен. Вот когда этот бедный пастух, недавно явившийся сюда из своего нищего Сабартес, сможет скопить достаточно добра и заработать денег, чтобы на всё это могла прожить семья, как принято жить здесь, в Разес, вот тогда и посмотрим, останется ли еще к тому времени у д’Эсквина дочь на выданье.

Но Пейре решил не сдаваться. Поскольку ему прямо не отказали, он сделал хорошую мину и старался показываться в доме Бернады так часто, как только мог. Он вежливо приветствовал мать семейства, беседовал с отцом об овцах, давал советы, не останавливался перед тем, чтобы предложить свою помощь и добился, наконец, того, чтобы они эту помощь приняли. Хозяин дома, хмурясь, поднимал на него хитрые глаза, иногда расспрашивал об отце, о братьях, о Монтайю. Сын ткача. Пейре с гордостью демонстрировал прекрасную вещь — синий баландран, который выткал отец и сшила мать. Хозяин зубоскалил, но ничего не говорил по сути. Сидя у очага за прялкой вместе с сестрами и не обращая внимания на мать, Бернада пристально смотрела на молодого человека. Когда он вставал, чтобы уходить, она обычно провожала его до дверей, и даже делала несколько шагов вместе с ним по дороге. И когда он оказывался с ней рядом, то старался обнять ее, прикоснуться к обжигающему теплу ее шеи, а она говорила ему, что в любом случае выбрала бы его, что всё, что ей нужно, это такой вот парень, как он, сильный и гордый. Что она уверена — он способен заработать им обоим на жизнь. Просто никогда не надо открыто перечить ее отцу, вот и всё. Но когда молодой человек, возбужденный ее авансами, являлся на следующий день, она порой отказывалась даже смотреть в его сторону, и он сконфужено сидел в фоганье, обмениваясь какими–то банальностями с ее отцом и матерью. И когда он уходил с их хутора, она даже не делала ему ни малейшего знака поощрения. И такая игра продолжалась долгие месяцы.