Бернат — я знал — понимает меня с полуслова. Я смотрел на них будто издалека, словно из другой жизни. Я больше не принадлежал им, а они больше не были моими. Они напоминали марионеток, я понимал, что их объединяет страх и стыд, но при всем этом от них исходила какая–то холодная уверенность. Они уже приняли решение: они пустились в путь той же ночью. Это был долгий путь — они должны были пересечь весь Лангедок, спуститься в долину Роны, пройти через города, даже названий которых ни ты, ни я никогда слыхом не слыхивали. Достичь великого города Лиона, где тогда находился понтификальный суд. Выиграть время. Получить у Монсеньора Беренгера Фредоля, главного исповедника папы, письма об отпущении грехов, которые могут защитить их от преследований инквизитора Каркассона. Этот мудрый совет дал своему бальи Мессир Жиллет, и они отчаянно ухватились за эту соломинку, за этот последний шанс, который они боялись упустить!

Раймонду Пейре — Сабартес, спросившему меня еще раз от имени всех собравшихся, не хочу ли я присоединиться к ним, я тогда просто ответил, что не имею ни средств, ни желания. Мало того, я даже нарушил их елейную атмосферу лицемерного сокрушения своими меркантильными интересами. Я сказал ему, что хорошо было бы, если б перед Вашим бегством, Вы заплатили мне те шестьдесят су, которые должны еще с тех времен, как я стал у Вас пастухом. Но я, разумеется, согласился заняться всеми их несчастными животными столько времени, сколько потребуется; пасти их вместе с отарами Раймонда Пейре и Раймонда Маулена. А они уже собирались. Вся эта отара кающихся верующих. Они отправились еще до рассвета, на мулах Раймонда Пейре. На следующее утро мессир Жиллет де Вуазен, сеньор Арка, наложил секвестр на их отары. Слушай внимательно, Бернат. Он публично обязал меня стеречь всех этих овец, под его защитой и покровительством, с помощью юного слабоумного Маулена. Больше он мне ничего не сказал, но я и так все понял. Это было единственным средством избежать того, чтобы в отсутствие кающихся инквизитор Каркассона не наложил бы свою руку на их стада, и между прочим, чтобы он не особо интересовался пастухом этих стад, то бишь мной. Он ведь мог доверить пасти эти стада любому пастуху из Арка, лучшему католику, чем я. Я прекрасно знал, что означают эти действия мессира Жиллета по отношению ко мне. Эффективную, но молчаливую защиту. Которая продлится до тех пор, пока не вернутся наши кающиеся.

Бернат Белибаст издал какой–то безрадостный смехшок, и движением головы отбросил назад длинные черные пряди, упавшие ему на лоб.

— Можно ли поверить, что всё это было ни к чему! — сказал он. — Предприняв это дорогостоящее и опасное путешествие, они даже не обратили внимания, что всего лишь через несколько дней наши добрые люди, не простившись, покинули общество инквизитора и бежали из Мура Каркассона! И не выдали никого, ни в Арке, ни в Кубьер!

Они свободны, наши добрые люди! Меня охватило злорадство. Несчастный Раймонд Пейре! Бернат повернул ко мне худое лицо, совсем как у подростка, несмотря на иссиня черную бороду, которую он энергично перебирал пальцами. Но только теперь я увидел его усталый и опустошенный взгляд. Ведь он утратил всё, что до сей поры составляло его жизнь.

— Пейре! Пейре! А мой отец тоже должен был поступить, как они, и мои братья Раймонд и Арнот? Ах, Пейре, ведь эти хищники нацелились на наш дом в Кубьер. С двух сторон. С одной стороны архиепископ, который хотел арестовать моего брата Гийома. С другой стороны инквизитор, просвященный Гийомом Пейре — Кавалье. И никто на свете не может нас больше защитить…

Его печаль отдалась во мне резкой болью, поразила меня в самое сердце. Я обнял его за плечи, а мысли лихорадочно проносились у меня в голове. Что я мог ему сказать? Машина запущена, ее рычаги и колесики движутся, и она собирается нас раздавить. Даже если двое мужественных добрых людей, Жаум из Акса и Андрю из Праде, ускользнули от внимания стражей и бежали из тюрьмы Каркассона, чтобы вновь уйти в подполье, на что им надеяться? Теперь пойдут по их следам. Гийом Пейре — Кавалье, а может, и другие верующие вслед за ним, начнут говорить, называть имена. Опять последуют аресты. Все хотят спасти свою шкуру и свободу. Спасти свое добро, хлеб для своих детей. Потому, если хорошо подумать, разве не было у них, наших добрых верующих из Арка, причин идти искать отпущения грехов у папы?

Но тут гнев опять вскипел у меня в груди. Нет! Эти мысли недостойны истинного верующего. Для меня невозможно так унизиться. И невозможно предать свою веру. Они скажут, что можно ведь отречься лишь на словах, и спасти главное. Но все знают, что невозможно добиться прощения Церкви Римской, если не приносить ей жертвы. Если не доносить. Если не предавать своих. Бернат, Бернат, ни твой отец, Эн Белибаст, ни твои братья, никогда на это не пойдут.

И сам Бернат тоже стал беглецом из–за ереси. Через несколько дней после ухода верующих Арка, дом Белибастов в Кубьер подвергся обыску. Все взрослые мужчины и женщины были арестованы: Эн Белибаст, старик–отец, его сыновья Раймонд и Арнот, его жена и две невестки. Только Бернат смог избежать этой мышеловки. Он в это время провожал обоих беглых добрых людей в Кийан. Он больше не вернулся в Кубьер, где на его дом уже был наложен арест господином архиепископом, а земли и отары конфискованы. Он только знал, что двух его золовок, Эстеллу и Гайларду, а также его мать, довольно быстро отпустили. Беглец из–за ереси, Бернат. А ведь он еще и переживает за меня.

И этим вечером, когда наступала тьма, и землю накрывала ночь, мы обнялись, как двое братьев. И я ему сказал, что мы еще встретимся. Я не знал, сколько еще времени я смогу оставаться на землях Арка. И во мне еще не пропало желание пуститься в далекий путь, к высоким вершинам. Там, среди своих овец, я не боялся ничего. И я знал, что там мне легко переждать любые несчастья. Мы еще встретимся.

— Я пойду в Сабартес, — повторил Бернат. Мне нужно в Монтайю, поговорить с твоим отцом. Я расскажу ему обо всем, что произошло здесь, в Кубьер и Арке, и обо всем, что случилось с тобой. Еще я хочу увидеть твою сестру Гильельму. Что теперь за будущее у нас, у меня и у нее? Но не бойся, я ни на кого не навлеку опасности. Передо мной открыта дорога, и эта дорога служения добрым людям, — это лучшее, что я могу сделать. И я буду пытаться как можно дольше избегать ловушек, расставленных Монсеньором Жоффре д’Абли…

Три месяца. Эта странная ситуация длилась три месяца, всю осень, ведь кающиеся не возвращались в Арк до самой середины декабря.

Из предосторожности я старался жить на горных пастбищах долины, бродя по полям, которые удобряли животные. Чаще всего я спал вместе с отарой, всё откладывая срок возвращения в загоны для скота, для зимовки и окота. Приходя в Арк запастись провизией, я вежливо здоровался со всеми людьми, которых встречал, но избегал втягиваться в беседы или заходить к кому–нибудь домой. Однако люди, которых я видел, не были мне так уж близки. Я внезапно осознал, что мы, жители Арка, всегда были разделены между собой. Люди из Сабартес водили знакомства только с теми людьми из Разес, на которых можно было положиться. А теперь для меня было слишком поздно — и опасно — искать в Арке новых дружеских связей. Кто знает, какое из этих молчаливых семейств уже готово донести на меня, как на соучастника тех, кто бежал, чтобы признаться? Однажды я вновь зашел в дом Раймонда Пейре. Там была только Госпожа мать с погонщиком мулов Каталой и маленькой Бернадой, глядевшей на меня испуганно. Они приняли меня радушно. Старая дама была печальной. Убитой горем.