Бертомью Буррель сразу же согласился нанять его, и они ударили по рукам без особых церемоний. Ему действительно нужен был пастух. Вот так все это и случилось. Пейре знал, что от него ожидают. И ему предложили хорошую плату. Жена хозяина, Эксклармонда, дочь старого Арнота, рассматривала Пейре с интересом, воскликнув, что знавала его еще ребенком в Монтайю. Пейре было известно, что она de la entendensa, стоит на дороге Добра, и что она подруга славной Себелии Бэйль, как и ее невестка, Беренгария, молодая жена ее сына Арнота. Тем же вечером Пейре нашел время, чтобы ненадолго заглянуть в дом подруги добрых людей — и там его ожидала радость, утешение и благословение доброго христианина Гийома Отье, который прятался за завесой, скрывавшей вход в маленькую комнатку на самом верхнем этаже. Поскольку дама удивилась, увидев его в городе, молодой пастух объяснил ей, что завтра он отправляется догонять отары Бертомью Бурреля, в Тортозу.

Тортоза…

Пейре знал только, что это очень далеко на юге, по другую сторону гор. Тортоза, еще дальше, чем епархия Таррагоны, на землях королевства Арагон. Он уже слыхал это название, все пастушки из Монтайю слышали его, и не только в Монтайю, но и в Разес, и в Фенуийидес. Пастухи из Сабартес и Сердани, которые каждый год пересекали перевалы и огибали вершины, говорили, что там, внизу, далеко на юге, в долине реки Эбре, между Фликсом и Тортозой, находится древняя земля сарацин, лучшие зимние пастбища, которые только можно себе представить. Луга и унавоженые поля, способные прокормить все отары, которые пригоняют туда пастись от Пючмаль до Маладеты.

Тортоза… Однажды весенним вечером Бернат тоже шептал это название в мечтаниях их юности, в Кубьер. Еще перед тем, как пришло Несчастье. Тортоза.

Конечно же, Пейре не знал дороги. После Пючсерда, знаменовавшей для него конец обитаемого мира, он нуждался в указателях, чтобы не заблудиться. Хозяин рассказал ему о кое–каких ориентирах, дал названия местностей, которые он старательно запомнил. Названия городов и деревень, имена его друзей–скотоводов, у которых можно остановиться, и которые укажут дорогу дальше. Он поспешил пуститься в путь. Это путешествие стало тяжелым испытанием, даже для такого человека, как он, молодого и полного сил, неутомимого ходока, привыкшего к длинным переходам по трудно проходимой местности. Особенно тяжело было преодолеть ворота Пьюморен в глубоких снегах середины зимы. К счастью, проход через перевал был протоптан копытами нескольких караванов мулов и ногами путешественников, прошедших здесь после того, как выпал прошлый снег. И там, наверху, над Оспиталет Сен — Сюзан, где находилась граница графства Фуа, выпрямившись, вгрузнув в снег по колени, завернув обе руки в баранью шкуру и опираясь на посох, он смотрел своими ясными глазами на горные расщелины, жмурясь от жалящего белого света, и испытывал чувство величественного триумфа и ликования. Как будто он достиг своего королевства.

Приближаясь к вершине перевала, он обернулся к ослепительно голубым вершинам, замыкающим высокогорную долину Арьежа. Он знал, что эта его эйфория иллюзорна, но наслаждался ею с еще большей силой, словно в легком опьянении. Он все повторял себе, что здесь — ближе всего к небу, вне досягательства любой Инквизиции, он парит над всякой ложью и подлостью этого мира. И отсюда он всегда, когда будет нужно, может спуститься в низину, чтобы видеться с добрыми людьми и защищать их и добрых верующих, его братьев. Но здесь, под небом — его настоящее убежище. Пройдя еще дальше, преодолев немалое расстояние с начала своего путешествия, он сказал себе, что, в конце концов, этот горный барьер оказался не таким уж и непреодолимым, а более доступным, чем он думал, даже зимой. Когда он был ребенком, ему казалось, что за этими горами заканчивался мир. А теперь он практически карабкался над облаками, вровень с вершинами этих гор. Раньше он думал, что эти облака улетают прямо в небо. Но теперь он знал, что по другую сторону гор его ожидает мир, привычный для него мир пастбищ, долин и городов. И там есть таверны, храмы, попы и часовни. И говор их не очень–то отличается от того, к которому он привык.

Первую ночь он провел в Пючсерда у Раймонда Борсера, который указал ему прямо на внушительную стену Сьерра де Кади. Ему понадобился целый день, чтобы преодолеть узкие, скалистые и ледяные расщелины, открывавшие путь в ущелье Ллобригат и широкую долину Бага, укрытую снегом. В Бага он ночевал у Бертомью Компаньо. В Бага он вдыхал запахи унавоженной земли и рассматривал образы и каменные скульптуры, вырезанные на портале придорожной церкви. Потом он пошел в Бергедан, и понемногу снег исчезал, и появлялись поля с рыжеватой травой, по которой бродили небольшие отары красивых овец. Вскоре он и впрямь поверил, что приближается к счастливой долине: золотистый свет, охряные поля, изрезанные аккуратными террасами, изящно выстроенные стены из хорошо обработанного камня, голубые дали, гордо вздымающиеся на холмах города. И вот он уже снял шубу и закинул ее себе на плечи, освободил икры от гетр из бараньей шкуры, засунул их в котомку, сбросил капюшон, с жадностью вдыхая остатки исчезающей зимы.

Через несколько дней он уже был в Тортозе.

На излучинах реки, протекавшей по низинной долине Эбре, посреди света, холодного ветра и изумрудных потоков воды, он не уставал восхищаться. Он увидел оливковые деревья с узловатыми стволами, цеплявшимися за бледную землю, раскидистыми ветвями и прозрачной, почти голубой, словно вода, листвой; он был потрясен суровым благородством и невиданной белизной укрепленных деревень, возведенных на скалах, хитроумно продуманной сетью ирригационных каналов, перемежавших фруктовые сады и виноградники. Пастух без отары протискивался сквозь толпу, задевая всех своей шубой, впитавшей запах полей, приветствуя жестом или окликом десятки пастухов, говоривших на всевозможных наречиях — окситанцев из Сабартес и Доннезан, серданьцев, каталонцев из Риполь и других — из Монсеррат, Валенсии, Арагона — но также и сарацин.

Тортоза.

Мавританская цитадель упиралась в небо, равного которому Пейре никогда не видел. В этой январской голубизне угадывались остатки какого–то странного аристократизма, словно пришедшего издалека, свысока спустившегося на густонаселенный город и уже разрушенную огромную мечеть. Пейре шел как во сне, проходя через арочные ворота, поднимаясь по крутым мощеным улочкам, натыкаясь на хижины каменщиков, строивших большой кафедральный собор. Если чуть–чуть повернуть голову, то прямо наверху возвышался великий дворец Суда, который уже покинули султаны, и в котором поселились королевские управители. А вдоль всей длины освещенной солнцем стены рядами высились пальмы, словно веер колыхаясь на ветру.

И тут над беспорядочно шумевшей и толкавшейся толпой зазвучала странная песня, подобной которой Пейре не слышал, и он не знал, что ему хочется — смеяться или плакать.

Сарацинская песня.

Из Тортозы я нес своей сестре Гильельме сарацинское украшение. Это была подвеска из красной кожи, украшенная медными бусинками, висящая на длинном шнурке. На этот раз девушкой, занимавшей все мои мысли, была моя сестра. Будет ли она уже помолвлена, когда я увижу ее этой весной? Но ведь и мне, мне самому, была нужна именно такая девушка, с ясным взглядом и доброй волей. С сердцем доброй верующей, которое могло бы защитить меня, защитить нас обоих от дыхания зла. Но я знал, что пастухи далеких перегонов редко женятся. Им доступна любовь украдкой, мимоходом, на сезон. Да и как строить жизнь беглецу из–за ереси? Что я встречу здесь, по другую сторону гор?