— Пейре, Пейре. — это был Бернат Белибаст.

Бернат, самый дорогой друг моей юности, брат моей души. Он пришел поговорить со мной о двух исчезнувших из этого мира людях. О моем брате Гийоме и сестре Гильельме. Добавить последний штрих к чистому и светлому образу их памяти. А потом тоже умереть. Добавить и свою память, и свое ясное лицо к тем первым двум. И он также пришел дать мне последний знак. Вот почему я хочу так много сказать тебе о нем, Гийом Маурс, потому что ты не очень хорошо его знал. Тот день мы провели с ним вместе и проговорили еще всю следующую ночь — и пили вино из моей фляги. Бернат очень похудел, он был изможден двумя годами бродяжничества и отчаяния. Но он все еще хранил эту особую красоту сыновей сарацинов, красоту дикого черного волка, всегда готового к прыжку.

Однако он казался мне словно выжженным изнутри. Ужас слишком часто смотрел ему в лицо; он им дышал, он его глотал. И теперь этот ужас словно проглядывал из каждой поры его кожи, чувствовался с каждым биением его пульса.

Он рассказал мне о последнем годе жизни доброго человека Фелипа — который также был последним и для моего брата Гийома. Это было время мужества и страстной веры, когда они ходили по земле д'Айю и Сабартес. Это было около двух лет назад. В июне 1309 года Бернат и Фелип прибыли из графства Ампурдан, что возле моря, не очень далеко от Барселоны. Это было после того, как они трое бежали из Мура Каркассона, встретили меня на пастбище Планезес, пересекли брод Расигуэре, прошли графство Руссильон и горы Альбере, и, наконец, нашли убежище. Бернат и Фелип оставили доброго человека Гийома Белибаста с другими беженцами из Сабартес — братьями Марти из Жюнак. Они — Фелип и Бернат, хотели вернуться в Тулузен, узнать новости о Церкви, о Мессере Пейре из Акса, других добрых людях, обо всех друзьях. Встретить Гильельму. Вырвать ее, вырвать всех, кого только удасться, из ловушек тулузской Инквизиции, увезти их в безопасное место, по другую сторону Пиренеев. Бернат и Фелип несколько недель провели в Сабартес, ожидая проводника. И таким стал мой брат Гийом Маури, который вместе в Бернатом сопровождал и защищал доброго человека Фелипа и ходил с ним повсюду, то к просящему утешения умирающему, то к добрым верующим, запуганным расследованиями и плачущим в тоске. Гийом Маури пытался быть повсюду, где проходил добрый человек, последний свободный добрый человек в Сабартес. Именно за это Церковь, которая сдирает шкуру, и лично ее инквизитор Жоффре д'Абли, дорого заставили его заплатить через несколько недель, в застенках Каркассона.

Потом, в конце лета 1309 года, когда капкан Инквизиции Каркассона захлопнулся вокруг Монтайю, вокруг всех наших родных, Бернат и Фелип прибыли в Лаурагэ, в Лантарес. Там они встретили добрых людей Гийома Отье и Пейре Санса из Ла Гарде, но узнали, в ужасе и оцепенении, что капкан тулузской Инквизиции захлопнулся и здесь. Что расследование инквизитора и его агентов уничтожили почти всю подпольную сеть Церкви; что были арестованы целые семьи, целые деревни — и что Монсеньору Бернарду Ги удалось поймать Старшего, Мессера Пейре из Акса. Потом Гильельму. Мою сестру Гильельму, которая пыталась изо всех сил спасти доброго христианина. Гордую девушку. Любовь Берната.

У Берната на лице двигались желваки, когда он рассказывал мне о своих бедствиях той зимой, когда умирала Церковь. Той зимой черного безумия, когда после ареста Гильельмы, после ареста почти всех добрых людей и юного Рамонета Фабре, который отрекся из страха, и даже Фелипа, с которым он почти не расставался, он, чтобы выжить, сделался бродягой, вором и почти разбойником — но все же не упускал из виду того, что происходило в страшной пучине Инквизиции. Он вернул себе человеческое достоинство в день Пасхи 1310 года, когда явился к кафедральному собору Тулузы и стоял у костра Мессера Пейре Отье и семнадцати вновь впавших в ересь верующих, у костра, которым Монсеньор Бернард Ги укреплял набожность христианского народа этого города.

Но это возвращенное достоинство могло привести его только к смерти. И глядя мне в глаза, он, Бернат, повторил это слово.

Смерть.

Мне следовало понять, что после всего, что произошло, после этого тулузского костра на Пасху, он выжил только потому, что надеялся встретить меня. Чтобы сказать мне то, что должен был сказать. Он провел еще некоторое время в Лаурагэ, потом неподалеку от Гаскони, в тщетной надежде поговорить с добрым человеком Пейре Сансом — которого Инквизиция до сих пор не могла поймать — а потом решил свернуть на юг, в Разес и Фенуийидес. Где и узнал о смерти на костре за повторное впадение в ересь своего брата Арнота Белибаста — новость еще более ужасную для него, потому что он считал себя виноватым… Он, Бернат, который так считал себя исключительно виновным в том, что прибыл слишком поздно, и не смог ни защитить Гильельму, ни умереть вместе с ней. Теперь он хорошо понимал, какой ужасной неосторожностью было и с его стороны, и со стороны Гийома Белибаста, приходить к их младшему брату Арноту в Кубьер и так компрометировать его, зная, что по их следам идет погоня. Он пересек все Фенуийидес, и наконец в горах Капсир встретил юного Пейре Изаура из Ларната, младшего брата Раймонда Изаура, который бежал первым.

Оба они, Бернат Белибаст, искавший меня, и Пейре Изаура, искавших своего брата, вместе прибыли в Пючсерда, на сезон жатвы в долине Сегре, чтобы наняться на работу. Вот почему он тоже пришел сюда, в этот ярмарочный день, в город пастухов.

— Что за жизнь нас ожидает теперь? — спросил он меня.

Мы сидели, прижавшись друг к другу, поджав колени, опершись спиной о тюки соломы в овине Раймонда Борсера. Мы оба пытались зализывать раны наших истекающих кровью душ и пили вино, которое мой хозяин дал мне для пастухов. Я смотрел на Берната Белибаста, держал его за худую и словно иссохшую руку, но еще полную жизни. Я слушал, как дыхание раздирает ему грудь; я смотрел на резкие движения его головы — которые так хорошо знал — когда он отбрасывал назад длинные черные локоны, падавшие ему на лоб. И у меня появилось острое чувство, что он для меня не просто как брат, а как самый близкий из моих братьев. Что он мне настолько близок, каким никогда не был даже Гийом Маури, самый близкий из братьев по крови. Как это возможно? Я подумал о том, что однажды слышал от доброго человека Фелипа. Об этом родстве душ, урожденных в Боге, более обжигающей близости, чем близость тела и крови телесного родства. Я сказал ему об этом. Он заставил себя улыбнуться.

Какая жизнь нас теперь ожидает? — спросил Бернат.

Жизнь вдов и сирот, жизнь одиночек, лишенных утешения. Жизнь без благословения. Я слышал, как он начал говорить мне о своем брате Гийоме Белибасте. О добром человеке. Он сказал мне, что напал на его след. Что он должен быть где–то в стороне Бергедан. Я ответил ему, что это не очень далеко: по другую сторону Сьерра де Кади, на просторах долины Ллобрегат, ниже Бага. Что я там бывал.

— Там, — все повторял Бернат, — живет и прячется мой брат Гийом Белибаст. Теперь он добрый человек Божий, и говорит голосом Добра.

Я слушал. Я внимательно слушал, что говорит Бернат, потому что хотел идти вместе с ним и юным Изаура, который тоже был добрым верующим. Мы можем уйти, когда закончиться сезон жатвы. Мы встретим доброго человека, а потом наймемся на виноградники в Сервера. Мы всегда сможем заработать себе на жизнь. Мы больше не расстанемся, и не будем больше удаляться от голоса Добра. Мы будем жить вместе, рядом с добрым христианином, с другими добрыми верующими, беженцами из Сабартес. Это будет зародыш жизни, общины, надежды, спасения. Мы всё начнем сначала. Мы снова посеем Добро в этом мире. Будем жить, Бернат?

Жить.

Когда ранним утром в свете розово–голубой зари мы расставались, он протянул руку в сторону Сьерра де Кади, отделявшую нас от его брата, доброго человека, и мы уговорились встретиться через три дня, перед входом в церковь Богоматери, в центре города. А потом я поднялся на пастбища Мора, вернулся к младшим братьям, пастухам и отарам.