Вскоре он уже работает на пять специализированных издательствах, забрасывая их словно целый писательский цех, небольшими романами «бульварного жанра», под доброй дюжиной псевдонимов. Микетт, Арамис, Жан дю Перри, Люк Дорсан, Жермен д’Антиб. Гонорары за произведения всех этих писателей шли неизменно по одному адресу: Париж, площадь Вогез, 21, Жоржу Сименону.

В каждой серии были свои табу. В некоторых издательствах не допускалось слово «любовница» и во всех персонажи печатной продукции не «занимались любовью», а лишь «соприкасались губами». Только в самом дерзком романе могла идти речь о «любовном объятии». Не трудно представить, как далеко уходила за рамки принятого «формата» фантазия автора, только что посетившего бордель и пишущего о «трепетном соприкосновении губ». От судорог смеха его спасало лишь отсутствие чувства юмора.

В серии для молодежи хорошо шли путешествия. Жорж покупает энциклопедию «Большой Ларусс», с помощью которой колесит по всему миру, проходя чреду бесконечных приключений. Рукописи охотно брали, с узкими костюмами навсегда было покончено.

Сим не мог ездить на метро — подземелье угнетало его, ведь на поверхности была жизнь и всегда случалось много такого, на что стоило поглазеть. Он не уставал изучать Париж. Тогдашние Большие бульвары были излюбленным местом гуляний парижан. Вереницы экипажей, открытых фиакров с нарядными господами, террасы кафе, полные народу, пестрая толпа гуляющих — вот она — «человеческая комедия»! У каждого большого кафе была своя клиентура — Сименон уяснил и это. Он изучал оттенки типажей женщин, ассортимент магазинов в разных районах. Сидел в барах с цинковыми стойками с простыми роботягами, захаживал и туда, где требовался светский антураж. Длинные ноги часами носили по улочкам неутомимого наблюдателя. А иногда весьма кстати были автобусы, имевшие в начале двадцатых годов, открытую площадку. Здесь можно было курил трубку, разглядывать шумные улицы и весьма эффектно представить собственную персону. С 1925 года Сименон ни разу, ни в одной стране мира, не пользовался общественным транспортом. Но тогда…

…Он сидел на задней открытой площадке автобуса и «производил впечатление». Автобус, идущий по Большим бульварам, обгонял открытые экипажи, и то дама в элегантной шляпе, то господин в цилиндре оглядывались, что бы лучше разглядеть франта. Разглядев, пренебрежительно фыркали:

— Чудак с Монпарнаса!

«Чудак» — мягко сказано. Небрежная поза, нога заброшена на ногу, дабы продемонстрировать отчаянно рыжие ботинки и супер–модные брюки цвета лососины, проходившего в тот сезон под названием «розовое дерево». Брючины были такой ширины, что закрывали носки туфель. В сочетании с пальто яростного цвета электрик, картина слепила глаза. Вдобавок, пышноволосый блондин небрежно курил трубку, и его серые глаза окидывали прохожих с удалью принимающего парад командира.

Порой за автобусом привязывались уличные мальчишки и все больше удивленных лиц оборачивалось вслед победно восседавшему красавцу, когда автобус углубился в рабочий район.

— Эй, Сименон! — выскочил из толпы на остановке коротышка Этьен. — Я подсяду — такая встреча! — Он запрыгнул на подножку и протиснулся к Жоржу. — Выглядишь — атас!

— Запал я на твои розовые штаны. Пришлось настрогать несколько лишних рассказюлек и прикупить такие же. Полный фурор на Монпарнасе!

Пассажиры автобуса откровенно разглядывали странную пару: — прыщавый коротышка, присоединившийся к экстравагантному курителю трубки, вырядился в клоунское пальто: огромная черная клетка на свекольном фоне! Цирк, да и только, если учесть оранжевую широкополую шляпу.

— Я в отпаде! — восхищался Этьен своим «учеником», — эти американские башмаки с квадратными носами — писаюсь от зависти! Я тоже их приметил, но, видишь ли, мне без каблуков никуда.

— Причем — из настоящей оленьей кожи!

— Приказчик по секрету сообщил мне, что американцы шьют не из оленьей, а из собачьей.

— О! Это совсем круто! — косясь на любопытствующих, Сим вытянул ногу, — красота!

— Жаль, что ты не надел пыльник, мы с тобой выглядели бы как близнецы. Смотри, я вывернул подкладку наверх. Потрясная расцветка — сплошной Гоген!

— Мне тоже изнанка больше нравится. Но пыльник остался в шкафу. Ежкин хвост, — да у меня завелся целый гардероб!

— Главное — какой крутой! — Этьен расхохотался, открывая мелкие гнилые зубы. — Скажи мне спасибо — здорово прибарахлились!

Этьен, считавшийся продвинутым модником, по части туалета заходил столь далеко в своих безумствах, что его называли «Шизанутый Тулуз — Лотрек». Если среди богемных чудил появлялось совершенно немыслимо облаченное существо, сомневаться не приходилось — это был Этьен. Именно он навел Сименона на правильное место: ежегодно на бульваре Мальзерб в первую неделю января в известном английском магазине происходила распродажа. Сюда попадали лишь модели, слишком экстравагантные для широкой публики. В первый же день распродажи половина монпарнаских художников выстраивалась в длинную очередь, тянущуюся по улице. Здесь — то Этьен с Симом, отстояв добрых два часа, приобрели двусторонние плащи: одна сторона сделана из непромокаемого материала, другая — цвета красной капусты в крупную черную клетку — из мохнатой шерсти. А еще Сим ухватил пальто агрессивно василькового цвета. Вместе с розовыми брюками и рыжими башмаками получилось то, что надо. Пусть чинные буржуа сворачивают шею — художник едет!

— Видел афишу? Вон, вон она! — перегнувшись через перила, Этьен тыкал пальцем в проплывший мимо афишный столб. — Жозефин Беккер — американка! Огромная шоколадная задница — полный атас! Даже когда я вижу афишу, мне хочется впиться в нее зубами.

— Вчера мы познакомились в «Ротонде». Сегодня пригласил ее на вечерушка к себе. Заходи, но вот куснуть тебе не придется. Эту задницу уже пасу я.

Того, что Европа увидела в начале 20‑х годов, «эмансипе» начала века не могли себе представить даже в самых смелых фантазиях. Героиней десятилетия стала темнокожая джазовая танцовщица Жозефина Беккер. С непосредственностью африканской дивы она считала набедренную повязку из страусовых перьев вполне достаточным нарядом для выхода на сцену. Жозефина оказалась первой, сделавшей свое черное тело достоянием всего мира. Мир, в свою очередь, сделал мадемуазель Беккер телом эпохи. А Сименон сделал тело эпохи своим достоянием.

Как бдительная Тижи могла не замечать пассажи ретиво кабелирующего мужа и его бурную связь с «чернокожей пантерой»? Она убеждала себя в том, что для ревности нет оснований — ведь Сим регулярно и пылко исполнял супружеские обязанности, и самые бурные гулянки не мешали ему отстукивать по восемьдесят страниц в день. В комнате на верхнем этаже Сименоны обставили свое «кафе» — место для частых вечеринок. Окна завесили черным бархатом, соорудили американский бар с толстым стеклом и подсветкой. Сименон достал театральный прожектор, позволявший утраивать разноцветное сияние. Полумрак, громкая музыка, самая богемная компания: представители Монпарнаса, русские балерины, дочь азиатского посла и, конечно, Жозефин Беккер — обезьяноликая, гибкая красавица с умопомрачительным телом. За баром в белой водолазке смешивал напитки, виртуозно жонглируя бутылками, сам хозяин. К трем часам ночи на полу среди черных бархатных подушек свивались обнаженные тела. А с шести утра Сименон садился писать.

«Мы жили для того, чтобы радоваться жизни, ничего не драматизировали и не принимали всерьез, кроме одного — того количества страниц, которое я должен был ежедневно отстукивать на машинке. Писал быстро, с увлечением, особенно приключенческие романы для юношества в «голубую серию». Красная серия — «чувства» — занимала меня меньше, но и тут не надо было сильно напрягаться, существовали шаблоны, от которых не стоило отдаляться. Для «голубой серии» приобрел словарь, с помощью которого с легкостью совершал путешествия по всему миру: хоть на Амазонку, хоть на озеро Титикака. Путешествовать по миру, имея под рукой бутылка белого вина, я начинал в шесть утра и заканчивал после полудня, приканчивая вторую бутылку.