– Ну, что касается твоего опасения, будто тебя не поймут, то это сущие пустяки, – сказал Гарольд, очевидно обрадовавшийся предложению де-Гравиля. – Гриффит же не тронет ни одного волоска на твоей голове – в этом будь уверен. Но, дорогой сир, не воспрепятствуют ли нанесенные тебе сегодня раны выполнить твое намерение? Путь, предстоящий тебе, хоть не долог, но чрезвычайно труден… а верхом ехать тебе будет нельзя: придется идти пешком.

– Пешком? – повторил рыцарь тоном разочарования. – Признаться, я этого не предвидел!

– Довольно! – произнес Гарольд, отвернувшись от него. – Не будем больше говорить о невозможном.

– Нет, граф, скажу тебе, с твоего позволения, что я никогда не изменяю своему слову… Положим, что разлучить норманна с его конем так же трудно, как разделить пополам одного из тех достойных удивления центавров, о которых мы читали в детстве, но это не помешает мне сейчас же отправиться в отведенную для меня комнату, чтобы немного призаняться своим костюмом… Пришли мне только оружейника, который нужен мне, чтобы исправить панцирь, поврежденный лапой этого короля, так хорошо названного Гриффитом.

– Принимаю твое предложение с искренней благодарностью, – сказал Гарольд. – Когда ты приготовишься в путь, то зайди опять сюда.

Де-Гравиль встал и быстро, хотя и чуточку прихрамывая, вышел из комнаты. Одевшись как можно роскошнее и надушившись, он снова вернулся к Гарольду, который теперь был один и встретил его весьма дружелюбно.

– Я тебе более благодарен, чем мог выразить при посторонних, – сказал граф. – Скажу тебе откровенно, что желаю, во что бы то ни стало, спасти жизнь Гриффита, а как сообщить это моим саксонцам, которые ослеплены национальной враждой и поэтому не способны отнестись беспристрастно к этому несчастному королю? Я не сомневаюсь, что ты, как и я, видишь в нем только храброго воина и гонимого судьбой человека. Следовательно, ты можешь сочувствовать ему.

– Ты не ошибся, – сказал немного изумленный де-Гравиль. – Я уважаю всякого храброго воина, но как королю не могу сочувствовать Гриффиту, потому что он сражается вовсе не по-королевски.

– Ты должен простить ему этот… недостаток: предки его также сражались с Цезарем, – сказал Гарольд смеясь.

– Прощаю ему ради твоего милостивого заступничества, – произнес де-Гравиль торжественно. – Продолжай однако.

– Ты пойдешь с одним валлийским жрецом, который хоть и не принадлежит к партии Гриффита, но уважается всеми своими земляками. Он понесет перед тобой жезл в знак того, что ты идешь не с дурным намерением. Когда вы дойдете до ущелья, граничащего с рекой, то вас, без всякого сомнения, остановят. Пусть тут друид переговорит с часовыми, чтобы вас допустили беспрепятственно к Гриффиту в качестве моих послов. С Гриффитом будет говорить опять-таки жрец, и так как тебе трудно будет понять его слова, то ты только наблюдай за его движениями. Как увидишь, что он поднимает жезл, то ты поскорее сунь в руку Гриффита этот перстень и шепни ему по-саксонски: «Повинуйся ради этого залога. Ты знаешь, что Гарольд не поступит с тобой по-изменнически. Исполни его требование: без того ты погибнешь, потому что твои подданные уж давно продали твою голову»! Ты должен заранее стать ближе к нему, но если он после твоих слов начнет расспрашивать тебя, то скажи, что ты больше ничего не знаешь.

– Вижу, что ты поступаешь по-рыцарски, – проговорил тронутый де-Гравиль. – Фиц-Осборн точно так же поступает с противниками… благодарю тебя за твое доверие. Я тем более рад быть твоим послом, что ты не требуешь от меня, чтобы я вычислил численность его гарнизона и подметил силу укреплений.

– За это нечего хвалить меня, благородный норманн, – возразил Гарольд с улыбкой. – Мы, простодушные саксонцы, не имеем понятия о ваших тонкостях. Если вас поведут на вершину горы, в чем я, впрочем, сомневаюсь, то ведь у друида есть глаза, чтобы видеть, и язык, чтобы рассказать виденное. Признаюсь тебе: мне уже известно, что сила Гриффита состоит не в укреплениях, а в суеверии наших людей и отчаянии его подданных. Я бы мог завладеть этими вершинами, но только пожертвовав громадным количеством воинов и убив всех врагов, а я желал бы избежать и того и другого.

– Я заметил, когда ехал сюда, что ты не всегда так жалеешь людей, сказал отважный рыцарь.

– О, сир де-Гравиль, долг иногда запрещает нам быть человеколюбивыми, – ответил немного побледневший Гарольд твердо. – Если не запереть этих валлийцев в их горах, то они понемногу подточат вею Англию, как волны подтачивают берег. Они тоже беспощадно поступают с нами… Но большая разница в том, сражаешься ли с сильным врагом, или же побиваешь его, когда он лежит перед тобой связанный по рукам и ногам. Видя, что я имею дело только с горстью осужденных на смерть героев, которые уже не могут больше противостоять мне, видя несчастного короля, лишенного всякой возможности дать мне отпор, и сделав все, что я должен был сделать для своей родины, я делаюсь снова человеком.

– Иду, – сказал рыцарь, склонив голову так же почтительно перед графом, как перед своим герцогом, и направился к двери. У порога он остановился и, взглянув на перстень, данный ему Гарольдом, проговорил:

– Еще одно слово, если это не нескромность. Ответ твой, может, быть, придаст больше силы моим убеждениям, если они окажутся нужными… Какая тайна кроется под этим залогом?

Гарольд покраснел и, очевидно, затруднялся с ответом, но потом произнес:

– Вот история перстня: при штурме Радлана попала мне в руки Альдита, супруга Гриффита. Так как мы воюем не с женщинами, то я проводил эту госпожу к ее супругу. При прощании она дала мне этот перстень, и я попросил ее сказать Гриффиту, что если я, в минуту величайшей его опасности, перешлю ему этот перстень, то он должен смотреть на него как на залог того, что жизнь его будет сохранена мной.

– Ты думаешь, что Альдита теперь находится со своим супругом?

– Не знаю этого наверное, но подозреваю, что так.

– А если Гриффит все будет упорствовать в своем решении?

– Тогда ему не миновать смерти… хотя и не от моих рук, – прошептал Гарольд грустно. – Да хранит тебя Воден.

В самой отдаленной части предполагаемого замка на вершине пенмаен-маврских гор сидел несчастный король Гриффит. Неудивительно, что слухи, относительно устройства этого укрепления были весьма различны. Ведь и теперь самые ученые изыскатели древностей сильно расходятся во мнениях даже тогда, когда дело идет просто об измерении остатков какого-либо здания. Едва ли нужно заметить, что описываемое нами место в то время выглядело иначе, чем теперь, но и тогда уже почти все было разрушено, что позволяло самой причудливой фантазии полную возможность разыграться и строить причудливые предположения относительно первоначального вида и назначения этих развалин.

Местопребывание Гриффита ограничивалось овальной стеной из песочного камня, вокруг которой шли четыре другие стены, отстоявшие друг от друга на восемьдесят шагов. Эти стены были толщиной около восьми футов, но не одинаковой высоты. На них возвышалось нечто вроде круглых башен, покрытых грубыми крышами. Из этого укрепления был только один выход – прямо в ущелье, извивавшееся между горами. С другой стороны возвышались громадные груды различных обломков, развалины каменных домов, бретонские жертвенники и гигантские янтарные столбы, воздвигнутые когда-то в честь солнца.

Все свидетельствовало, что тут существовал некогда город кельтов, поклонников учения друидов.

Осужденный Гриффит лежал распростертым на каменных плитах возле устроенного из камней на скорую руку трона, над которым был приделан изорванный и полинявший бархатный балдахин. На этом троне восседала Альдита, дочь Альгара и супруга Гриффита. Из двадцати четырех должностных лиц, обыкновенно всегда окружавших эту королевскую чету, большая часть уже сделалась добычей ворон и червей, но оставшиеся в живых еще добросовестно исполняли свою обязанность. На почтительном расстоянии от короля и королевы стоял так называемый главный сокольничий, держа на руках страшно исхудалого сокола. Неподалеку от него виднелся мужчина с жезлом в руках, который должен быть наблюдать за тишиной и порядком, а в углу сидел бард, наклонясь над своей разбитой арфой.