Гарольд, не медля ни минуты, объявил набор в государственное ополчение. Что делалось тогда следующим образом: разламывали пучки стрел и рассылали обломки по всем городам, селам и местечкам. К Гурту были посланы гонцы с приказом тотчас же собрать свои войска и вести их форсированным маршем в Лондон.

Сделав эти распоряжения, Гарольд поехал к матери, смущенный и печальный.

Гита была уже предупреждена о всем случившемся Гаконом, который решился принять на себя ее упреки Гарольду. Он искренно любил графа и старался предупредить все, что могло бы огорчить его или повредить ему. Он против воли должен был постоянно играть роль предвозвестника горя, на которого он походил отчасти своим прекрасным мрачным лицом, никогда не оживлявшимся улыбкой.

С плеч Гарольда свалилось целое бремя, когда Гита встретила его с распростертыми объятиями.

– Я знаю, что тебя постигла неудача, – воскликнула она, – но знаю и то, что это не твоя вина… Не горюй: я довольна тобой, Гарольд!

– Хвала Водену за это, матушка!

– Я рассказал твоей матери, что Вольнот полюбил клетку, что он рад плену, – проговорил Гакон, стоявший с скрещенными на груди руками перед пылавшим очагом. – Бабушка утешилась моими словами, – добавил он мрачно.

– О, нет, – возразила Гита, – я еще раньше утешилась словами судьбы, перед твоим приездом я умоляла Бога – вопреки моему давнишнему страстному желанию – удержать Вольнота на чужбине.

– Как?! – спросил Гарольд с изумлением.

Гита отвела его в глубину комнаты и прошептала:

– Неужели ты думаешь, Гарольд, будто я во время твоего отсутствия только и делала, что сидела в кресле и любовалась рисунками обоев?!.. Нет, я ежедневно совещалась с Хильдой и проводила с ней целые ночи у могилы усопшего витязя. Мне известно, что ты подвергся страшным опасностям, что ты избег, только благодаря своему уму, заключения и смерти. Знаю и то, что если б Вольнот вернулся сюда, то прямо лег бы в кровавую могилу… Вольнота держал в Нормандии его гений-хранитель.

– Ты все это узнала от Хильды? – спросил Гарольд задумчиво.

– От Хильды, от оракула, от мертвеца!.. Взгляни на Гакона: разве не видна уже печать смерти в его безжизненных глазах и на его крепко сомкнутых устах?

– Это просто печать неутомимой работы его мысли, следствие плена и одиночества, – возразил Гарольд. – Конечно, ты видела и Юдифь – что с нею?

– Она осталась такой же, какой была раньше, – ответила гита, симпатизировавшая любви сына, между тем как Годвин проклял бы ее. – После твоего отъезда она сильно грустила и сидела по целым часам как статуя, смотря вдаль. Она предвидела твое возвращение ранее Хильды. Я сидела у нее, в день твоего приезда, когда она внезапно вскочила и воскликнула: «Гарольд вернулся в Англию!» Удивленная этим, я спросила, почему она так думает. «Я чувствую это по дуновению ветра и по колебанию земли», – ответила она… это доказывает существование в ней чувства еще превыше любви к тебе, Гарольд. Мне были знакомы два брата-близнеца: каждый из них постоянно чувствовал, что происходит с другим, во время разлуки – так и Юдифь знает всегда, что делается с тобой, потому что ее душа – близнец твоей души. Ступай теперь к ней, Гарольд. Ты найдешь у нее Тиру, которую я поручила заботам Хильды… бедняжка что-то стала худеть в последнее время. После зайди опять ко мне, если можешь, чтобы известить меня о здоровье Тиры.

– Зайду, матушка. Да ты вообще не беспокойся о Тире: Хильда весьма опытна во врачевании больных. Позволь поблагодарить тебя, что ты не упрекнула меня за неудачу…, за то, что я не в силах был сдержать свое слово. Радуюсь, видя твою покорность судьбе!

Гарольду не скоро удалось доехать до римской виллы, потому что улицы были переполнены людьми, желавшими приветствовать его.

– Теперь нам нечего больше опасаться, – говорили они друг другу, Гарольд вернулся в Англию!

Граф с открытой головой, медленно подвигался вперед, весело раскланивался на все стороны и ласковыми словами отвечал на радостные приветствия народа.

Наконец он выехал из города и уже приближался к вилле, когда услышал за собой лошадиный топот. Оглянувшись, он убедился, что его догоняет племянник.

– Что тебе нужно Гакон? – спросил он, придерживая коня.

– Мне нужно твое общество! – ответил лаконично Гакон.

– Благодарю. Но я прошу тебя вернуться к матушке, потому что желаю ехать один.

– О, дядя, не гони меня!.. Я как будто чужой в этой Англии, а в доме твоей матушки чувствую себя совершенно осиротелым. Я посветил тебе всю жизнь… Отец оставил меня тебе, и я ни на шаг не хочу разлучаться с тобой: будем вместе и в жизни и в смерти!

Страшно сделалось Гарольду при этих словах. Первоначальная нежность его к племяннику уменьшилась под влиянием мысли, что именно он подбил его произнести важную клятву. Потом он опять начинал думать, что несправедливо сердиться за совет, без которого его ожидала самая печальная участь.

– Принимаю твою доверчивую любовь, Гакон, – ответил он по возможности мягко. – Поезжай, пожалуй, вместе со мной, только не взыщи, если я буду неразговорчив: уста невольно смыкаются, когда на душе невесело.

– Знаю… я сам не люблю болтать пустяков. Есть три предмета, которые всегда молчат: раздумье, судьба и могила.

Разговор прекратился, и каждый из всадников предался своим мыслям. Наступили сумерки. Воздух делался особенно ароматным, везде слышалось жужжание насекомых и пение птичек.

Гарольд постоянно подъезжал к вилле со стороны холма, который был тесно связан с его воспоминаниями. Когда Гакон увидел перед собой печальные развалины, он произнес вполголоса.

– Все по-прежнему: холм, могила, развалины…

– Разве ты был здесь раньше? – спросил Гарольд.

– Да, батюшка водил меня маленького к Хильде. Перед своим же отъездом я сам забрел сюда… и тут, у этого жертвенника, великая пророчица севера предсказала мне мою судьбу.

«Ага! И ты поддался ее влиянию,» – подумал Гарольд и произнес вслух:

– Что же она предрекла тебе?

– Что моя жизнь связана с твоей, что я избавлю тебя от большой опасности и разделю с тобой же другую, которая будет страшнее первой.

– О, юноша! Все эти предсказания могут только предупредить об угрожающей опасности, но не в силах предотвратить ее. Чаще же всего они лживы и им не следует доверяться ни одному разумному человеку… Полагайся единственно на Бога и себя – тогда ты никогда не ошибешься!

Гарольд с усилием подавил вздох, соскочил с коня и пошел на холм. Достигнув вершины, он остановился и удержал за руку последовавшего за ним Гакона.

Возле развалин сидела прелестная невеста Гарольда, рядом с очень молодой девушкой, смотревшей ей задумчиво в глаза. В. последней Гакон узнал Тиру, хотя он видел ее всего один раз – в день своего отъезда из родины: лицо ее с тех пор очень мало изменилось, исключая того, что оно стало бледнее и серьезнее.

Юдифь пела о жизни, смерти и возрождении баснославного Феникса, которым занимались преимущественно в то время саксонские бояны.

Дослушав песню до конца. Тира проговорила:

– Ах, Юдифь, кто бы побоялся костра Феникса, если бы знал, что из огня возникнет обновление?!

– Дорогая сестра ведь подобно Фениксу, мы тоже воскреснем от смерти, ответила Юдифь.

– Но Феникс снова увидел все, что ему было близко… он полетел по полям и лугам, которые были ему, вероятно, дороги по воспоминаниям… Разве и мы опять увидим все дорогие нам места, Юдифь?

– Как бы ни было нам дорого какое-нибудь место – оно теряет для нас всю свою прелесть, когда мы не видим на нем любимых нами, – возразила Юдифь. – Если мы встретимся с ними в нашей загробной жизни, мы не станем, конечно, сожалеть о земле.

Гарольд не мог больше удержаться от пламенного желания прижать Юдифь к груди: он быстрым прыжком очутился возле девушки и, с криком радости, крепко обнял ее.

– Я знала, что ты придешь сегодня вечером, Гарольд, – прошептала Юдифь.

Между тем как Гарольд, взяв Юдифь под руку, отошел с ней в сторону, рассказывая все пережитое им в Нормандии и выслушивая ее кроткие утешения, Гакон присел к Тире. Они невольно симпатизировали друг другу, потому что оба были постоянно печальны и задумчивы не по летам. И странное дело! Эти молодые люди разговорились о смерти и ее принадлежностях: саване, могильных червях, тлеющих костях и страшных привидениях. Говорили они и о том, как трудно, должно быть, душе расставаться с телом во время молодости, когда весь мир кажется таким прекрасным и еще так много желаний остались неудовлетворенными. Они представляли себе, какой тоскливый взгляд бросает умирающий на окружающее его. Они упомянули о страданиях души, против воли исторгнутой из тела и отправляющейся в новый мир. Наконец оба смолкли. Потом Гакон сказал после короткой паузы: