– Неужели ты думаешь, что я еще так неопытен в осадах, что глаз мой не различит башен?.. Высоки и массивны они, хотя кажутся отсюда тоньше матч и ниже столбов, стоящих по дороге, – сказал де-Гравиль.

– На этом утесе и в этих укреплениях находится Гриффит с небольшим отрядом валлийцев. Он не ускользнет от нас; корабли наши сторожат все берега, а войска наши занимают все проходы. Лазутчики не дремлют ни днем, ни ночью. По всем холмам расставлены наши часовые: если бы Гриффиту вздумалось сойти, сигнальные огни вспыхнут на всех постах и окружат его огненным кольцом… Из страны в страну шли по следам его… пробираясь через леса, ущелья и болота, от Гирфорда до Карлеона, от Карлеона до Мильфорда, от последнего до Снеудона, и успели-таки загнать его в эту твердыню, сооруженную, как говорят, повелителями ада. Битвы и стычки причинили-таки немало ему вреда. Ты, по всей вероятности, видел следы его там, где стоит камень, возвещающий победу графа Гарольда.

– Этот Гриффит – храбрый витязь и настоящий король, – произнес с восторгом де-Гравиль; – но признаюсь, что касается меня, то я отношусь с состраданием к побежденному герою и чту победителя… Хотя я еще не совсем успел ознакомиться с этой дикой страной, однако из виденного могу судить, что только вождь, обладающий неутомимой твердостью и очень знакомый с военным искусством, мог покорить страну, где каждый утес равносилен неприступной крепости.

– В этом, кажется, хорошо убедился твой земляк граф Рольф, проговорил молодой тан с улыбкой, – валлийцы разбили его наголову и по весьма простой причине: ему непременно хотелось употреблять коней там, где никакой конь не в силах взобраться, и одевать людей в тяжелые доспехи, чтобы драться с людьми увертливыми как ласточки, которые то шмыгают по земле, то возносятся за облака. Гарольд поступил разумнее: он обратил наших саксонцев в валлийцев, научил их ползти, прыгать и карабкаться, как их противники… Это была в полном смысле птичья война, и вот остался орел, один в своем последнем гнезде.

– Походы, кажется, развили в тебе дар красноречия, мессир Годри, проговорил рыцарь с видом покровительственного одобрения. – Однако мне кажется, что немного легкой конницы…

– Выбралось бы на этот утес? – перебил тан с усмешкой, указывая на вершину Пенмаен-Мавра.

Рыцарь взглянул и замолчал, но подумал про себя:

«А ведь этот Сексвольф вовсе не такой дурак, как я предполагал!»

Заходящее солнце окрашивало золотистым светом широкую Конвайскую бухту. Тогда тут еще не было великолепного дворца Эдуарда Плантагенета, составляющего ныне предмет величайшей гордости всех валлийцев, но зато там находилась грубо выстроенная крепость, окруженная развалинами какого-то древнего города; напротив этих развалин, на громадной горе Гогарт, величественно возвышались руины столицы одного из римских императоров, несколько веков тому назад разрушенной молнией.

Все эти остатки прежнего римского величия придавали этой местности торжественный характер, в особенности если принять еще во внимание, что в этих развалинах укрывался храбрый король, потомок одного из древнейших северных родов, ожидавший тут приближения своего последнего часа.

Не эти мысли бродили в голове наблюдательного де-Гравиля, осматривавшего прелестную картину, расстилавшуюся перед ним.

«Тут гораздо больше римских развалин, чем у саксонцев, – думал он. – А если настоящее поколение не в состоянии поддержать, хоть немного, прошлую славу, то его в будущем ожидает один позор, одно угнетение».

Вокруг крепости был прорыт ров и насыпан высокий вал; ров сообщался с двумя реками: гриффинской и конвайской. Лодка, в которой ехал де-Гравиль, причалила у вала. Рыцарь ловко выскочил на него и через несколько минут был проведен к Гарольду.

Граф сидел перед простым столом, внимательно изучая карту пенмаен-маврских гор. На столе горела железная лампа, было еще довольно светло.

– Да здравствует граф Гарольд! – произнес де-Гравиль по-саксонски, входя к Гарольду. – Его приветствует Вильгельм Малье де-Гравиль и несет ему вести из-за моря.

Граф встал и подставил вежливо рыцарю свой стул, так как другого не было в комнате. Облокотившись на стол, он ответил на норманнском языке, которым владел очень недурно.

– Чрезвычайно обязан сиру де-Гравилю за то, что он для меня предпринял такое утомительное путешествие. Прежде всего прошу тебя отдохнуть немного и подкрепиться пищей, а потом ты сообщишь мне, что, собственно, доставило мне удовольствие видеть тебя.

– Положим, что не лишнее было бы отдохнуть и закусить чего-нибудь, исключая козлятины и сыра, не соответствующих моему вкусу, но мне нельзя воспользоваться твоим любезным предложением, граф Гарольд, пока я не извинился, что преступил законы, изданные против изгнанников, и не заявил, что чувствую величайшую благодарность к твоим землякам за то, что они относились ко мне радушно.

– Извини, благородный рыцарь, если мы строги к тем, которые вмешиваются в наши дела; когда же иностранец является к нам только с дружеским намерением, то мы очень рады ему. Всем фламандцам, ломбардцам, немцам и сарацинам, желающим мирно торговать у нас, мы оказываем покровительство и радушный прием; немногим же, приезжающим из-за моря подобно тебе из желания услужить нам, мы жмем добровольно и чистосердечно руку.

Немало удивленный таким ласковым приемом, де-Гравиль крепко пожал протянутую ему Гарольдом руку и, вынув из платья крошечный ящичек, вручил его графу и рассказал в коротких, но трогательных словах, о свидании Гуго де-Маньявиля с умирающим Свеном и о поручении, данном ему усопшим.

Гарольд слушал рассказ норманна, отвернувшись от него, а когда он кончил, ответил ему взволнованным голосом:

– Благодарю тебя от души, благородный норманн, за твою услугу!.. Я… я… Свен был мне дорог, несмотря на свои преступления… я еще раньше узнал, что он умер в Ликии, и долго горевал о нем… Итак, после слов, сказанных твоему родственнику… ах!.. о, Свен, милый брат!..

– Он умер спокойно и с надеждой, – произнес норманн, взглянув с участием на взволнованное лицо Гарольда.

Граф склонил голову и ворочал ящичек с письмом во все стороны, не решаясь открыть его. Де-Гравиль, тронутый нелицемерной печалью графа, поднялся со своего места и вышел тихо за дверь, за которой ожидал его служитель, приведший его к Гарольду.

Гарольд не пытался удержать его, но последовал за ним до порога и приказал служителю оказать гостю полное гостеприимство.

– Завтра поутру мы снова увидимся, сир де-Гравиль, – сказал он. Вижу, что мне нечего извиняться перед тобой за то, что я теперь сильно взволнован и не могу продолжать приятную беседу.

«Благородная личность! – подумал рыцарь, спускаясь с лестницы. – Но как ему не быть благородным, когда мать его чуть ли не норманнка!..» Приятель, – обратился он к сопровождавшему его служителю, – я удовольствуюсь всякой пищей, исключая только козье мясо и мед.

– Будь спокоен, – ответил служитель. – Тостиг прислал нам два корабля с провиантом, которым не побрезговал бы сам правитель лондонский. Надо тебе заметить, что граф Тостиг знаток в этих вещах.

– В таком случае засвидетельствуй мое почтение графу Тостигу, петому что я очень люблю полакомиться хорошим кусочком, – сказал шутливо рыцарь.

После ухода де-Гровиля Гарольд запер дверь и вынул из ящика письмо Свена.

Вот что писал умирающий:

«Когда ты получишь это письмо, Гарольд, то твоего брата уже не будет в живых.

Я долго страдал; говорят, что я этим искупил все свои грехи… дай Бог, чтобы это было верно!.. скажи это моему дорогому отцу, если он еще жив: эта мысль утешит его; скажи это и матеря и Гакону… Снова поручаю тебе, Гарольд, своего сына: будь ты ему вторым отцом! Надеюсь, что моя смерть освободит его, даст ему возможность вернуться на родину Не допусти, во всяком случае, чтобы он вырос при дворе врага нашего; старайся, чтобы он вступил на английскую почву в пору юности и душевной непорочности… Когда до тебя дойдет это письмо, ты, вероятно, будешь стоять уже выше нашего отца. Он беспрерывным трудом добился славы, получил ее в награду за терпение и настойчивость; ты же родился вместе со славой и тебе нечего трудиться для достижения ее… Защити моего сына своим могуществом и выведи его твердой рукой из заточения, в котором он теперь находится. Не надо ему ни княжеств, ни графств, не делай его равным себе… я только прошу, чтобы ты освободил его; чтобы вернул его в Англию!.. Надеясь на тебя, Гарольд, я умираю!»