По наружности дом Леофрика, владевший теперь сильнейшими уделами, Мерцией и страной Восточных Англов, стал важнее дома Годвина; потому что в последнем только Гарольд владел значительным графством, братья же Гарольда получили прежние небольшие графства; но не имей даже графства, Гарольд все-таки был бы первым в Англии по своему уму и характеру. Он сам по себе был настолько велик, что не нуждался ни в каком пьедестале.

Наследник основателя дома всегда получает в глазах света больше значения, чем предшественник его, если только он сумеет поддержать это значение и пользоваться им. Продолжая начатое прежде его, он не рискует ежеминутно наталкиваться на врагов или подвергнуться несправедливым упрекам. Так и Гарольд был избавлен от всех врагов, стоявших на пути отца, и не имел на своем имени ни малейшего пятна. Даже Тостиг должен был вскоре сознаться, что Гарольд имеет перед ним громадное преимущество, и уступить ему дорогу. Он убедился, что все могущество дома Годвина сосредоточивалось лишь в Гарольде и что без помощи его ему, Тостигу, никогда не придется удовлетворить свое честолюбие.

– Отправляйся в свое графство, – сказал ему Гарольд, – и не сетуй, что Альгара предпочли тебе. Подумай, что было бы очень неприлично, если бы мы забрали в наши руки все владения в Англии. Старайся всеми силами заслужить любовь твоих вассалов. В качестве сына Годвина ты со временем можешь добиться многого, если только будешь поступать разумно и умеренно. Надейся на Гарольда, но и на себя уповай: тебе недостает лишь терпения и настойчивости, чтобы быть равным первому графу Англии. Перед трупом отца я дружески обнял его врага; так не отдадим ли мы его памяти лучшую дань уважения, если и мы с тобой будем любить друг друга?

– Я не подам больше повода к вражде, – ответил Тостиг покорно и спокойно уехал в свое графство.

Хильда стояла на холме, любуясь прекрасным заходом солнца. Невдалеке от нее сидела Юдифь и лениво выводила по воздуху какие-то знаки. Молодая девушка сделалась еще бледнее с тех пор, как видела в последний раз Гарольда, а во взгляде ее выражались та же апатия и безысходная грусть.

– Видишь, милая, – обратилась к ней Хильда, – солнце опускается в бездны, где царствует Рана и Эгир; но на следующий день оно снова явится к нам из золотых ворот востока. А ты, едва вступившая на жизненный путь, воображаешь, что солнце, скрывшись за горизонтом, никогда больше не обрадует нас своим сиянием; в ту минуту, когда мы с тобой разговариваем, твое утро приближается, и мрачные тучи проясняются.

Рука Юдифи медленно опустилась; она тревожно взглянула на пророчицу.

– Хильда, ты жестока! – проговорила она почти гневно, между тем как щеки ее вспыхнули ярким румянцем.

– Не я жестока, а судьба, – ответила вала. – Но люди не называют судьбу жестокой, когда она улыбается им; зачем же ты упрекаешь меня в жестокости, если я предвещаю тебе радость?

– Для меня не существует радости! – возразила Юдифь жалобно.

Она помолчала немного и продолжала, изменив голос:

– Я должна высказать, что у меня теперь на душе, Хильда… слушай. Я упрекаю тебя, что ты испортила всю мою жизнь, потому что вскружила мне голову своими бреднями…

– Продолжай! – произнесла Хильда спокойно.

– Разве ты не напевала мне, что моя жизнь и судьба тесно связаны с существованием… с судьбой Гарольда? Если бы ты не уверила меня в этом, я никогда не стала бы наблюдать за выражением его лица и дорожить каждым его словом, будто сокровищем каким… Я не смотрела бы на него, как на часть самой себя, я с радостью вступила бы в монастырь… и мирно сошла бы в могилу… А теперь, теперь, Хильда…

Молодая девушка замолкла.

– Ты ведь хорошо знала, – начала она снова, – что обольщала мое сердце несбыточными надеждами, что закон вечно разлучал нас… что любить его было преступлением.

– Что против вас будет закон, то мне было известно, – ответила Хильда, – но закон безумцев для мудрого есть то же, что паутина, растянутая на кустарнике, для крыльев птицы. Ты, действительно, родня Гарольду, но родство это очень дальнее и, что бы ни говорили жрецы, но союз ваш должен осуществиться, как только для него настанет день, определенный для него. Не печалься же, Юдифь: любовь твоя к Гарольду не преступление, и препятствия к вашему счастью будут устранены.

– Хильда, Хильда, да я готова сойти с ума от радости! – воскликнула Юдифь в каком-то упоении, причем восторг, испытываемый ею, так преобразил ее лицо, что Хильда невольно отступила от нее, как перед каким-нибудь небесным видением.

– Но эти препятствия устранятся нескоро, – заметила вала.

– Что ж за беда?! – воскликнула Юдифь. – Я ничего не требую, кроме надежды… Я буду счастлива, если сделаюсь его женой даже у края могилы!

– Если так, то взгляни: вот снова загорается заря твоей жизни! проговорила Хильда.

Юдифь обернулась и увидела между столбами языческого храма предмет ее дум, то есть Гарольда. Видно было, что он еще не вполне оправился от постигшего его недавно удара; но поступь его была такая же твердая, как и прежде, а осанка сделалась более самоуверенной.

– Опять исполнилось мое предсказание, что мы снова увидимся после солнечного заката, Гарольд, – сказала Хильда.

– Вала, – возразил Гарольд сурово, – я не буду отрицать твоих предсказаний рассудком, ибо как отрицать могущество, начала которого нам неизвестны? Но прошу тебя, Хильда, не принуждать меня ходить во мраке; я люблю иметь дело с естественными предметами и чуждаюсь сверхъестественного; вообще – всего, чего ум мой не в силах постичь. Я желаю прямого пути без всяких хитростей.

Пророчица смотрела на графа задумчивым взглядом, который выражал благоговение и грусть, но не сказала в ответ ни одного слова. Гарольд продолжал:

– Оставь мертвых в покое, Хильда… Они не могут повлиять на нашу судьбу… С тех пор, как мы виделись в последний раз, дорогая Юдифь, я перешагнул через широкую пропасть, но и через узкую могилу… Ты плачешь, Юдифь? О, твои слезы лучшее для меня утешение!.. Хильда, выслушай меня: я люблю твою внучку, люблю ее с того дня, когда впервые взглянул в ее голубые очи, и она любит меня. Я расстался с ней, потому что законы наши препятствуют нашему браку, но и в разлуке мы оба чувствовали, что любовь наша никогда не угаснет; кроме меня никто не будет супругом Юдифи, и кроме нее никто не сделается моей супругой. Теперь я свободно могу располагать собой, и, вследствие этого, я пришел, чтобы сказать тебе, Хильда, в присутствии Юдифи: «Позволь нам еще надеяться, что мы когда-нибудь да соединимся узами брака!» Я надеюсь, что со временем на английский престол взойдет король, который не будет следовать советам жрецов и даст мне разрешение на брак с твоей внучкой. Может быть, придется еще долго ждать, но это не может испугать нас: мы молоды, а любовь терпелива, и мы можем ждать.

– О, да, Гарольд, – воскликнула молодая девушка, – мы будем ждать!

– Разве я не говорила тебе, – сказала торжественно вала, – что судьба Юдифи неразрывно связана с твоей?.. Поверь, что я употребила все свои знания на то, чтобы проследить судьбу моей внучки, и знай, что настанет день, хотя не скоро, когда ты достигнешь высшей степени славы и, вместе с тем, соединишься с Юдифью навсегда. Это случится в день твоего рождения, который постоянно приносит тебе счастье. Напрасно жрецы ратуют против звезд: что в них написано, то несомненно верно… Так надейтесь же, дети, и не унывайте!.. Теперь я соединяю не только ваши руки, но и ваши души.

Во взоре Гарольда блеснул луч внезапного счастья, когда он взял руку своей невесты; но она невольно содрогнулась и крепко прижалась к нему, как бы ища у него защиты: на мгновение ей показалось, что она видит перед собой лицо того, которого, по предсказанию Хильды, ей было суждено увидеть еще раз в жизни; в воображении ее мелькнула статная, но вместе с тем и грозная фигура Вильгельма норманнского. Когда Гарольд прижал ее к себе мощной рукой, минутный страх ее уступил место неизъяснимому счастью.