— Я иду к ней, к моей возлюбленной Фауне, — были его последние слова.

Маркиз де Шартелье в свое время переименовал ее в прекрасную Елену. Однако Гарри до последнего вздоха называл ее Фауной. Фауна… незабываемое имя, и даже сейчас его вспоминала ее дочь, в конце концов, пусть и слишком поздно, все же узнавшая об африканской крови матери.

У Маршей не было детей. Хотя Флер очень хотелось обзавестись семьей, она после трагических событий прошлого понимала, что ей нельзя думать о детях. Никогда. Флер любила одного человека — Певерила — и часто говорила ему об этом. Но иногда эмоциональный и любящий муж Флер задумывался о том, не оставило ли отсутствие детей чувства опустошенности в ее душе. Он понимал, что где-то в закоулках ее памяти навеки сохранилась глубочайшая скорбь из-за того, что несчастный малыш родился мертвым.

Сейчас Флер, склонившись к нему, сказала тоном, не терпящим возражений, словно ее внезапно озарило некое великое знание:

— Она ждет ребенка… да, да, Певерил, отпечаток материнства уже на ее лице. Эта женщина, с которой я совсем недавно разговаривала, ждет ребенка, и, по-моему, все складывается отнюдь не лучшим образом.

— Ну полно вам, ангел мой, — с улыбкой произнес Певерил. — У вас просто разыгралось воображение. Кроме того, подобные мысли почти всегда возникают при виде молодоженов.

— И тем не менее, — решительно произнесла Флер, — это так. Вот увидите. И знаете, дорогой, мое самое страстное желание состоит в том, чтобы вы пригласили лорда Чейса к нам в Пилларз. Да, вижу, он не нравится вам. Мне тоже, но я должна сделать все возможное, чтобы стать другом молодой леди Чейс. Вскоре вы узнаете, как сильно она нуждается в дружбе.

— Ваше желание — закон для меня, — произнес Певерил, нежно коснувшись губами прохладной щеки жены.

Но до какой степени Шарлотта нуждалась в дружбе Маршей и какова была истинная причина инстинктивных опасений Флер, ни Певерилу, ни кому-либо еще не могло даже присниться во сне.

Август стал для Шарлотты месяцем, наполненным всевозможными переживаниями.

Затем наступил сентябрь.

К счастью, шансов заметить ее беременность было совсем немного. Шарлотта больше не затягивалась в корсет, а умелая портниха шила ей новые свободные элегантные платья, вовсе не теряющие шика. Спустя две недели после чаепития в Клуни все опасения Шарлотты, что соседи холодно примут ее, улеглись. Отовсюду к молодоженам приходили приглашения. В их честь устраивались роскошные званые обеды и ужины. Шарлотта боялась этих приемов, но вынуждена была сопровождать супруга. Конечно, подобное времяпровождение с его условностями не могло радовать Вивиана, однако оно тешило его самолюбие. Ему не приходилось больше опасаться, что женитьба на Шарлотте разрушит его светскую жизнь. Похоже, эта красивая и умная женщина производила на всех прекрасное впечатление.

Если же Вивиану угодно было развлечься на свой лад, к его услугам всегда гостеприимный дом миссис Грешем, надежно укрытый в лесу среди могучих развесистых деревьев. Однако именно сейчас он стал проявлять намного больший интерес к азартным играм, нежели к женщинам, и нещадно проматывал деньги. Внешне соблюдая все приличия и ведя себя очень скромно перед матерью, он мог широко пользоваться ее кошельком.

Шарлотта чувствовала себя прескверно, постоянно опасаясь, что кто-нибудь из светских дам все-таки прознает о ее состоянии.

Однако, когда эти страхи поуменьшились, ее начали преследовать еще большие страхи — за здоровье свекрови. Сейчас леди Чейс часто подзывала ее к своей постели и подолгу не отпускала, будто чувствовала: поскольку она сделала то, что от нее требовалось, теперь могла умереть в любую минуту.

Доктор Кастлби ежедневно являлся к ней утром и вечером. Из Лондона приезжали два выдающихся специалиста в области медицины — лишь для того, чтобы сообщить Вивиану, что для бедной леди Чейс больше ничего нельзя сделать. Она становилась все слабее и слабее, и ее кончина была вопросом нескольких недель.

Втайне Шарлотта надеялась, что надвигающееся несчастье повлияет на молодого супруга и откроет в нем лучшие стороны его души. Сама же она была так опечалена мыслями о скором уходе из жизни любимой покровительницы, что слезы не высыхали на ее глазах. Однако Вивиан воспринимал все это с присущей ему беспечностью и равнодушием. Несколько раз он даже отчитал Шарлотту за то, что она плакала.

— Смерть придет к любому из нас, а моя мать уже немолода, — высокомерно промолвил он. — Ее час настал. И вы не сможете ничего исправить, бродя по окрестностям замка и обливаясь слезами. А ваш покрасневший нос и опухшие веки я нахожу просто неприличными!

Шарлотту вновь поразили необычная жестокость и развязность молодого мужа.

— Неужели вы не любите вашу матушку? — вскричала она, глядя на него в полном недоумении. — Неужели вы не чувствуете горя?

— Моя дорогая Шарлотта, мама еще не умерла, — протянул он в своей обычной манере. — Я берегу свои слезы для этого печального события.

— Вы чудовище! — шепотом проговорила она.

В ответ он просто расхохотался.

За леди Чейс ухаживали две опытные сиделки, одна из них — симпатичная женщина — очень привязалась к больной. Ее хорошо знали в определенных кругах, ибо она была медсестрой в Крыму вместе с Флоренс Найтингейл[29]. В присутствии мисс Паркинсон Вивиан всегда сидел около постели матери и был само обаяние. Он брал белую тонкую руку больной, вздыхая, целовал ее и тихо произносил ласковые слова, которые могли бы тронуть кого угодно, в особенности женщину. Мисс Паркинсон с нежностью смотрела на этого красивого и учтивого молодого человека. И рассказывала о нем своей товарке, говоря, что не видела более нежного и любящего сына, чем лорд Чейс.

— А красив он, как ангел, — романтически вздыхала мисс Паркинсон.

Однако на саму умирающую не производили впечатления представления, которые устраивал ее сын. Увы, с приближением смерти чувства леди Чейс обострились и любовь к единственному сыну, некогда горевшая в ней, сменилась подозрительностью и презрением. Когда он что-нибудь говорил ей, она выслушивала его в полнейшем молчании. День за днем, когда ее навещала Шарлотта, умирающая замечала, как заострились и побледнели черты лица молодой женщины, как она печальна, несмотря на все усилия выглядеть веселой и бодрой. Элеонора Чейс понимала, что все стало еще хуже — женитьба не изменила Вивиана и не могла изменить. Самым горьким и мучительным для Элеоноры было осознавать, что ей придется оставить Шарлотту нести свой крест в одиночестве. И теперь, в этот ранний утренний час, лежа без сна, она спрашивала себя, правильно ли поступила, заставив Вивиана жениться на Шарлотте. Да, она спасла доброе имя девушки. Ребенок родится в законном браке. Но было ли это сделано к лучшему?

Если бы только она могла умереть с чувством, что ее сын будет добр к Шарлотте. Если бы только…

Внезапно леди Чейс услышала крик.

Она попыталась сесть в постели, но ее изможденное, слабое тело лишь покрылось холодным потом.

— Что случилось? Что? — задыхаясь, проговорила она, сбросила с себя шаль и уселась прямо, дрожа и напрягая слух. Ночная сиделка ушла вниз, чтобы принести печенье для утреннего чая. Ханна еще не вставала. Ведь было только начало шестого утра.

Снова резкий, пронзительный крик пронесся по всему огромному дому. И тут леди Чейс узнала голос. Это кричала Шарлотта… крик раздавался из комнат, принадлежащих молодоженам.

Леди Чейс схватилась за сердце.

Что случилось? Какая беда? Шарлотта заболела? В последнее время она выглядела очень скверно; не могло ли это означать, что назревает выкидыш? Если это так, то одна из сиделок должна немедленно бежать к ней, а слуга — отправиться за доктором Кастлби!

И снова раздался пронзительный крик, а следом за ним — смех. Даже не смех, а громоподобный маниакальный хохот. Кровь застыла в жилах миледи.