Тем памятным утром солнечные лучи слабо освещали серую, подернутую рябью морскую поверхность. В аллеях парка, окружавшего миниатюрную крепость Люсьена, цвели первые нарциссы. Дом был построен в двенадцатом веке и перестроен во время царствования королевы Анны. До этого он какое-то время принадлежал главному констеблю[33] порта. Когда маркиз приобрел дом, ему пришлось потратить огромные деньги на улучшение интерьера. И теперь это жилище просто сверкало богатством и роскошью, его украшали привезенные из имения в Фонтенбло произведения искусства. Когда-то дом назывался Колн-Хауз, но, как только в нем поселился Люсьен, был переименован в Бастилию, к чему местные жители отнеслись иронически. Дом выглядел довольно неприветливо снаружи и своими серыми стенами, возвышающимися над утесом, и узкими окошками напоминал тюрьму. Даже после того, как Люсьен превратил этот дом в один из самых роскошных и знаменитых замков на английском побережье, он решил оставить его название — Бастилия. Оно забавляло его.

Де Шартелье не держал в качестве слуг англичан. Он привез весь обслуживающий персонал из Франции. И у него не работали женщины, если не считать одной, которая стирала и гладила, украшая своим присутствием дом Французского Дьявола.

И только в последний год Бастилия могла похвалиться английским служащим. Это был молодой человек по имени Обри Беркетт, чрезвычайно образованный и бескорыстный. Вначале он прибыл к маркизу, чтобы составить опись его библиотеки, однако остался в доме в качестве постоянного секретаря.

Молодого Обри совершенно не беспокоила загадочная репутация его работодателя. Напротив, он преклонялся перед огромной эрудицией своего сдержанного хозяина. Сам обладая академическим складом ума, Обри с удовольствием служил у маркиза. В свою очередь, именно в таком человеке и нуждался Люсьен, ибо Обри Беркетт был немногословен и никогда ни с кем не обсуждал личных дел хозяина. К тому же он не задавал вопросов. Словом, на него можно было во всем положиться. Однако молодой человек обладал и еще одним ценнейшим качеством: он многое видел и слышал и информировал хозяина обо всем, что тот хотел узнать, а именно — о происходящем в Лондоне во время отсутствия маркиза. Ибо Люсьен имел одну слабость — он желал знать о делах других, в то время как о его делах не должен был знать никто.

Позавчера Обри вернулся из Лондона с известием, что некий джентльмен, Мигель Лопес, с испанской кровью и скандальной репутацией, открывает тайный аукцион, где будет выставлена красавица невольница, которой только что исполнилось шестнадцать лет.

Об этом незаконном аукционе уже стало известно в определенных кругах. Обри узнал о нем по секрету от одного приятеля, тоже секретаря аристократа, который на днях проиграл в карты половину своего состояния и одолжил значительную сумму у Лопеса. Мигель приглашал на аукцион только тех людей, которым мог доверять. Аукцион должен состояться завтра, ближе к полуночи. И никто, не облеченный «высочайшим доверием», не будет в нем участвовать. Ибо невольница квартеронка относилась к «украденной собственности», и чрезвычайно важно, чтобы ее владелец никоим образом не узнал о предстоящей сделке. Имя девушки было неизвестно, однако все посвященные знали, что она невиданной красоты, а также удивительно эрудирована. Такая информация заставила Люсьена призадуматься. Сначала он решил было махнуть рукой на эту информацию как на бесполезную, но затем вдруг почувствовал, что мысль об аукционе постоянно преследует его. Ведь он любил приобретать самые необычные вещи. У него была не только коллекция уникальных старинных и современных часов — позолоченных, золотых, серебряных, бронзовых и с разнообразным боем, — но также и собрание редких европейских вееров. Он обладал коллекцией очень редкого оружия, относящегося к дохристианской эпохе, китайского и египетского, еще у него был аквариум с редкими и красивыми рыбками. И он любил иногда сидеть в полумраке и наблюдать, как разноцветные, переливающиеся при свете свечей всеми красками создания бесцельно снуют в глубине хрустального водоема.

Люсьен был крайне азартным человеком; увлеченный одним занятием, он мог тут же перейти к другому. Прежде он часто сетовал, что больше ничто не сможет доставить ему удовольствия, ибо в этом мире не осталось ничего неизвестного. Он считал, что ему предстоит изведать лишь глубинные тайны потусторонней жизни.

И вдруг появилось это — что-то необычное, чего пока у него не было: молодая невольница невиданной красоты и незаурядного ума. К тому же, говорят, в ней только на четверть африканской крови.

Теперь де Шартелье не думал больше ни о чем, кроме как о желании присутствовать на этом аукционе и предложить за девушку самую высокую цену, чтобы ее не приобрели другие.

Он с нетерпением ожидал возвращения секретаря, отправившегося из Брайтлинси в Олдгейт. Люсьен наказал Обри засвидетельствовать его почтение братьям Лопес и сообщить им, что некий джентльмен, пожелавший остаться неизвестным, тайно прибудет на аукцион ровно за пятнадцать минут до полуночи и предложит высокую цену за девушку, ибо она весьма заинтересовала его.

И вот наконец возле дома появилась светло-желтая карета маркиза с двумя форейторами и верховым, одетыми в темно-пурпурные ливреи де Шартелье.

Маркиз услышал, как лошади тяжело дышат во дворе, полукругом окруженном стенами Бастилии, и вышел встретить карету.

В противоположность зловещему внешнему виду замка внутренний двор был очень привлекателен. Вдоль стен располагалось множество старинных каменных ваз с пестрыми весенними цветами, росли подстриженные деревья. В центре дворика бил великолепный фонтан. Вода бесконечным потоком струилась изо рта огромного каменного коня, на котором восседал обнаженный всадник с перекинутой через плечо юной девушкой. Ее кудри ниспадали на камни и утопали в воде. Лицо девушки выражало одновременно и ужас, и радость, словно все ее существо разрывалось между страхом перед похитителем и радостью от похищения. Эта статуя была одной из драгоценностей, вывезенных миллионером-маркизом из Фонтенбло. Она всегда нравилась ему, и он не захотел оставлять ее во Франции, посему нанял огромное количество людей и лошадей для перевозки статуи на английский берег. И вот теперь она возвышалась здесь, как бы олицетворяя собой покинутый маркизом континент.

Маркиз наблюдал, как секретарь выходит из кареты и приближается к нему. Обри Беркетт был высоким стройным молодым человеком, наделенным красотой саксонского типа. Парик с косичкой скрывал его светлые золотистые волосы, нежная, как у девушки, кожа имела свойство быстро покрываться румянцем. Он близоруко щурился — его зрение испортилось от длительного чтения при скудном освещении. Он был в скромном темно-сером камзоле с высоким воротником и черной треуголке, с деловым кожаным портфелем под мышкой. Обри тут же извлек из портфеля несколько запечатанных сургучом писем, привезенных хозяину из лондонского дома. Низко поклонившись, протянул их Люсьену.

— Ну, как дела, Обри? — осведомился маркиз. — Все готово для нашего вечернего развлечения?

— Да, милорд, все готово, — ответствовал Обри.

— Нас ждут?

— Да, милорд. Вот что я вам привез.

Он полез в портфель и достал оттуда бархатную маску и темную фальшивую бороду.

— Если ваша светлость наденет это, вас не узнает никто даже из близких знакомых. А я весьма сомневаюсь, что кто-нибудь из них будет там.

С сардонической усмешкой Люсьен де Шартелье повернулся и вошел в дом. Спустя несколько секунд он вернулся уже с бородой и в маске. Обри одобрительно воскликнул:

— Ни одна живая душа не узнает в вас маркиза де Шартелье!

— Превосходно! Прикажи людям сменить лошадей и ливреи, когда мы поедем.

— Хорошо, милорд.

Молодой человек снова поклонился и отправился к грумам отдать необходимые распоряжения.

Некоторое время спустя Люсьен де Шартелье, охваченный странным возбуждением, какого он не испытывал уже много лет, ехал в удобной, обшитой атласом карете по главной дороге, все больше удаляясь от портового городка и серой мрачной маленькой Бастилии и направляясь в игорный дом братьев Лопес, расположенный в окрестностях Лондона.