Теперь его единственной целью было скопить деньги, которые платили ему Сен-Шевиот и его друзья за портреты, и в конце концов уехать из замка, чтобы начать независимую жизнь. Он не хотел вечно пользоваться гостеприимством и покровительством барона.

В оформление опочивальни для невесты он вложил всю душу и сердце. Миссис Д., совершенно слепая к красоте, сейчас стояла посреди спальни, тупо думая только о том, как это все расточительно и глупо. Да, для Матильды Динглефут не было места в этой сказочной комнате, которая совершенно не гармонировала с убогой фантазией свирепой дамы.

Все вокруг было в белых, утонченных и сияющих тонах — полная противоположность цвету темного вина, который так любила бывшая баронесса. Стены были обтянуты тончайшим атласом цвета слоновой кости, прошитым серебряной нитью. На полу распластался огромный ковер, выделанный из шкуры белого медведя. Высокие окна, которые выходили на зеленую гладь леса, тонущую в голубом тумане долины, обрамляли белоснежные портьеры из бархата, подвязанные серебряными шнурками.

Огромная кровать с пологом на четырех столбиках была перекрашена в белое и занавешена прозрачными, как паутина, занавесями. В изголовье раскачивались на серебряных цепях раскрашенные купидончики, и каждый держал в пухлой ручке серебряную лампаду, которую ночью зажгут для невесты. Постель была покрыта белым атласным покрывалом с изысканными кружевами ручной работы, напоминавшими пену. На пышных квадратных подушках были вышиты имена молодоженов: Дензил и Флер. Имя Флер ласкало слух молодого художника. Оно было красиво, и он рисовал его в уме в виде прекрасного цветка, который непременно напишет. Конечно же, его светлость прикажет ему написать портрет своей молодой жены. И портрет новой баронессы займет свое место в галерее среди портретов предков Сен-Шевиота.

В опочивальне находилась только одна картина, висевшая над камином. Она была заключена в позолоченную рамку, называлась «Мадонна и дитя» и принадлежала кисти великого Рафаэля — одно из многих сокровищ этого сказочного дома. Певерил приказал слугам перенести ее из галереи и повесить в опочивальне так, чтобы ее можно было видеть с постели.

Миссис Д. хмыкнула и уперлась руками в бока.

— Да что он думает, что ее светлость тут же соизволит родить наследника… он решил превратить замок в детскую для сопливых малышей?

Она полагала, что его светлость пренебрег свободой и женился ради того, чтобы иметь наследника, другой причины не видела.

Она также представила себе, что больше здесь не будет шумных пиров, толп знатных господ, собирающихся на охоту или играющих в карты. Теперь миссис Д. придется подавать молочный супчик и ходить с набожным видом, как и всем остальным. Увы, все это означало, что старые добрые времена в Кадлингтоне закончились!

Смежные комнаты были будуаром ее светлости (его светлость занимал апартаменты в противоположном конце коридора). И здесь Певерил Марш тоже позволил в полной мере разыграться своему творческому воображению. Стены комнаты были отделаны светлой древесиной. Предыдущий цвет стен был оливково-серым, как и бархатных занавесей, и обшивки дивана и кресел. Возле окна стояло невысокое бюро эпохи королевы Анны, за которым ее светлость может писать, если ей будет угодно. Рядом возвышался книжный шкаф, книги для которого выбрал сам Певерил — в основном это были сочинения поэтов. До обеим сторонам камина резного дерева висели портреты родителей невесты. Украшений здесь было немного — парочка фарфоровых статуэток и два серебряных канделябра. К преогромному неудовольствию миссис Д., Певерил убрал большинство старинных литографий и картин, восковые цветы в стеклянных витринах, бюсты предыдущих Сен-Шевиотов — все дорогие воспоминания бывшей баронессы, которая длительное время тяжело болела и надолго оставила запах тления в этих апартаментах. Теперь все это исчезло и окна были распахнуты навстречу солнечному свету. На памяти миссис Д. здесь почти никогда не было свежего воздуха. Неделю назад миссис Д. все еще надеялась: его светлости не понравится то, что он увидит в обновленных комнатах. Однако Сен-Шевиот одобрил все это с некоторыми оговорками. Несколько дней назад он приехал для окончательной инспекции и сказал Певерилу:

— Неужели вы считаете, что молодой леди понравится такая бедность украшений и такое простое убранство? Черт возьми, это слишком холодно и, на мой взгляд, слишком целомудренно.

Юноша покраснел и произнес:

— По-моему, целомудренность должна нравиться невесте, сэр.

Эти слова вызвали приступ громкого смеха у барона, однако он пожал плечами и сказал:

— Должна нравиться, говорите? Что ж, посмотрим. В любом случае, признаю, вы добились поразительного эффекта. Никогда прежде Кадлингтон не мог похвалиться столь необычным оформлением.

Утром Певерил поднялся наверх с огромной охапкой лилий. Он поставил их в серебряную позолоченную вазу на столе, поблизости от шезлонга, на который была наброшена белая испанская шаль. Садовники срезали и приготовили для Певерила огромное количество фиалок, которые он должен принести сюда, как только молодожены появятся возле замка. Разбросать их по кровати и на полу было идеей Певерила. Ведь его светлость намекнул, что фиалки — любимые цветы невесты.

— Сущий вздор! — таково было мнение миссис Д. Она круто повернулась спиной к поэтичной спальне невесты и направилась вниз, в огромный вестибюль. Слава Богу, что этому мальчишке не дозволено совать свой нос в эту часть замка. Здесь благодаря Небесам все было, как прежде.

Наверху, в своей студии Певерил Марш много размышлял о молодой невесте, которая скоро прибудет в свой новый дом. Со всей силой накопившихся в нем романтических чувств он приветствовал этот день и час. В последнее время Марш пребывал в состоянии некоторой подавленности, постоянно думая о том, когда же наконец у него будет достаточно денег, чтобы зажить самостоятельно, встретиться один на один с миром. Несмотря на все преимущества и выгоды Кадлингтона, ему все же здесь не нравилось. Однако сегодня его подавленность сменилась чувством радостного ожидания.

Мрачная башня была его одиноким домом. В круглом помещении студии по-прежнему стоял запах застарелой плесени и сырости. Старинные облупившиеся стены были наполовину прикрыты картинами и эскизами. Обстановкой служили убогая койка, стол, два стула с высокими спинками и мольберт. Башня имела восемь узких окон. Певерил никогда не занавешивал их. Ему нравилось разглядывать открывающийся перед ним ландшафт и при свете солнца, и в сумерках, и в дождь, и в снег. Он завороженно следил за облаками, медленно плывущими по небу, а иногда наблюдал за тем, как небеса внезапно разверзались и на землю обрушивался страшный ливень. Ранним утром он любил схватить взглядом первый золотой луч солнца, разрывающий темноту и возвещающий о том, что наступил рассвет. Летними ночами он подолгу смотрел на звезды, восторгаясь безграничностью и красотою созвездий. Он был счастлив — и все же несчастлив, — не понимая, что скрывается за его странным беспокойством.

Глядя на залитую солнцем долину, Певерил вдруг увидел темную точку, взбирающуюся по холму по направлению к Уайтлифу. Тишину нарушили цокот копыт и свист кнута. Волнение вспыхнуло в глазах Певерила. Наконец-то — наверное, это карета барона.

Художник повернулся и побежал вниз по винтовой лестнице. Войдя в огромный вестибюль из коридора, соединяющего башню с главным домом, он натолкнулся на миссис Динглефут. Она отпрянула назад.

— Осторожнее, молодой черт!

— Прошу прощения, мэм, — произнес юноша, — но я видел на холме карету его светлости.

Миссис Д. извлекла из глубокого кармана носовой платок и громко высморкалась. Ее маленькие глазки, хитрые и лукавые, как у слона, замигали.

— Возьмите себя в руки, приятель. И нет никакой необходимости сбивать с ног беззащитную даму.

Молодой слуга в ярко-зеленой ливрее замка, натягивая на вспотевшие руки белые перчатки, бочком подошел к художнику. Сделав весьма неучтивый жест в сторону удаляющейся домоправительницы, он тихо произнес: