Однако в те мгновения, когда О’Салливан привел его взглянуть на необычную и неожиданную пассажирку, капитан Хамблби был трезв как стеклышко. Его единственный пораженный желтухой глаз изумленно уставился на маленькую девочку; изумился же капитан потому, что кожа ее была не черной, а светлой, как слоновая кость. И волосы ее были светлые. Застарелая грязь на волосах не могла скрыть их золотисто-рыжего цвета, а прелестные и изящные запястья и лодыжки словно бы принадлежали какой-нибудь леди, с которыми капитан изредка встречался дома, в Англии.
— Кто она такая, черт побери?! — воскликнул Хамблби. — И откуда?
Огромный, светловолосый, бородатый О’Салливан был очень набожным человеком, несмотря на то, что находился в команде судна, занятой таким бесчеловечным делом. Он перекрестился.
— Бог свидетель, я случайно натолкнулся на нее меньше часа назад.
— Ну-ка, объяснись! — потребовал капитан. О’Салливан рассказал, что незадолго до того, как показалась земля, он, обходя трюм вместе с одним из стражников, натолкнулся на умирающего старого негра, красивого, благородной наружности, с седыми вьющимися волосами. Первый помощник и понятия не имел, каким образом старик оказался среди нескольких сотен людей много крепче и моложе его и почему был включен в партию невольников, взятых на борт корабля во Фритауне[4]. Наверное, его забрали потому, что он знал английский язык, решив, что это может повысить невольничью цену. А может, потому, что с ним находился, судя по всему, его внук — мальчик с голосом, напоминающим звук флейты. Старик упросил работорговцев разрешить ему взять ребенка с собой.
«Продайте его вместе со мной, масса», — умолял старый негр, поднимаясь на борт, и слезы текли по его щекам. Похоже, он души не чаял в мальчишке и ни за что не хотел разлучаться с ним.
О’Салливан мигом сообразил, что малыша с таким мелодичным голосом можно продать за хорошую цену какой-нибудь красивой леди.
В последнее время и здесь, в колониях, и в самой Англии малолетние мальчики-рабы стали предметом повального увлечения в высшем свете. Богатые дамы платили за них весьма щедро.
— Вот я и оставил их вместе, скованных цепью, и совсем забыл о них, сэр, — продолжал О’Салливан.
— Ну и какое отношение имеет черный мальчишка вот к этому? — грозно перебил своего помощника капитан, указывая на съежившуюся фигурку.
Девочка, сгорбившись, забилась в угол и дрожала от страха. Ее глаза быстро перебегали с одного мужчины на другого, а вид у них был весьма и весьма зловещий.
О’Салливан поспешил продолжить свой рассказ. Капитан, наверное, помнит, сколько рабов заболели, умерли и были выброшены за борт. И этот старый негр уже сорок восемь часов назад заболел окончательно. А лихорадка и голод, жестокое обращение с пленниками, характерное для любого судна, идущего в открытом море в 1797 году, доконали его. Он невыносимо страдал от жестокости охранников, и только в О’Салливане виделось ему что-то человеческое и внушающее доверие. Перед самой своей кончиной он подтолкнул к ирландцу плачущего черного «мальчугана» и попросил его позаботиться о ней.
Да, ребенок оказался девочкой. Старик, опасаясь за нее, скрывал это, одевал как мальчика и ни на секунду не выпускал из поля зрения. Однако теперь пришлось сказать правду.
— Но, черт побери, ребенок-то — белый! — проревел капитан.
— Истинная правда, — проговорил О’Салливан, почесывая затылок. — Перед отплытием хитрый старик покрыл всю кожу девчушки какой-то краской. И одна из трудностей в том, — добавил он, — что девочка — квартеронка[5].
Вот история, которую поведал старик первому помощнику капитана. История странная и захватывающая, даже в корявом пересказе О’Салливана. Старик был вождем одного из крупных племен, считался в своей деревне королем. Тридцать лет назад деревню посетил миссионер с женой-итальянкой. После внезапной смерти мужа от оспы итальянка решила остаться во Фритауне. Она стала женой вождя. От этого брака родилась дочь, прекрасная полукровка, которая, в свою очередь, вышла замуж за ирландца вероотступника, прибывшего из графства Донегал (откуда родом и сам О’Салливан). Этот ирландец был благородного происхождения (правда, умирающий негр не смог вспомнить, как его звали), но давно отказался от своего имени и родни и прожил в африканской деревне десять лет. У него родилась дочь, а жена скончалась при родах. Вскоре ирландец, горький пьяница, упился до смерти.
Девочка-квартеронка и была плодом этого необычного союза. Наполовину ирландка, на четверть итальянка и на четверть африканка. Со свойственными отцовскому племени золотисто-рыжими волосами, светлой кожей и изящными руками и ногами, доставшимися ей, наверное, от бабушки. И только великолепные черные глаза и ресницы перешли к ней от деда, как напоминание о негритянской крови, текущей в ее жилах.
— Разрази меня гром! — пробормотал капитан Хамблби, пристально всматриваясь в маленькую квартеронку. За двадцать лет, проведенных в море, он ни разу не встречался ни с чем подобным. Да такого просто не бывает! А между тем его первый помощник продолжал рассказывать о том, как старый негр скончался и был брошен на съедение акулам вместе с остальными покойниками и как он, О’Салливан, отмыл плачущего и сопротивляющегося ребенка от краски и грязи и наконец увидел, кто перед ним на самом деле — эта маленькая девочка где-нибудь вполне могла бы сойти за европейку.
— Дай ей Господь голубые глаза, она была бы настоящей ирландской красавицей, — заключил О’Салливан, вытирая тыльной стороной ладони нос. — Клянусь Богом, в графстве Донегал, я видал женщин очень похожих на нее, с такими же огненными волосами и молочно-белой кожей, сэр.
Эта лирика вызвала у капитана Хамблби глумливый смешок, однако он тут же прекратил смеяться и поближе подошел к маленькой трясущейся фигурке, завернутой в рваное тряпье.
Девочка пронзительно вскрикнула и закрыла лицо великолепно вылепленными руками, с пальчиками изумительной красоты. Хамблби хотел коснуться ее, но тут же отдернул руку. Его прошиб пот. Он не помнил, чтобы когда-нибудь прежде колебался перед тем, как дотронуться до женского тела. Так отчего же сейчас он вдруг стал таким чувствительным? Может, оттого, что кожа девочки была такой белой, а сама она — еще совсем ребенок? Или потому, что у капитана Хамблби были свои дети?
Как бы то ни было, присутствие этой квартеронки на «Мореходе», ее яркая красота — явная угроза порядку на корабле, полном изголодавшихся по женщине мужчин. Причем далеко не таких совестливых и человечных, как О’Салливан.
Хамблби с хмурым видом отошел от трясущейся пленницы. Выход был только один.
— Зачерни ей лицо и снова одень, как мальчишку, — распорядился капитан. — Не хочу слышать, что у тебя нет ничего под рукой. Значит, придется сшить какую-нибудь одежку. И держи ее так до Бристоля. Спрячь волосы под шапку и глаз с девчонки не спускай. Пусть будет все время при тебе, следи, чтобы ее никто не обидел.
О’Салливан выпучил глаза.
— Боже правый… — заикаясь, пробормотал он.
— А будешь спорить, переломаю все кости, — пригрозил капитан.
— Да, да, конечно, сэр, — тихо произнес О’Салливан и, дернув себя за бороду, краем глаза посмотрел на приглушенно всхлипывающую девочку. Та выглядела достаточно жалко, и О’Салливану становилось понятно душевное состояние этого хрупкого существа. Отмывая ее в запертой каюте, пряча от любопытных взоров, он обращался с ней грубовато-добродушно, как со своим собственным ребенком. Он, как и капитан, был человеком семейным. Однажды девочка так сильно укусила его за руку, что выступила кровь. Пришлось довольно-таки сильно отшлепать ее, чтобы добиться необходимого послушания.
О’Салливана мало радовало то, что на него свалилась такая ответственность, да еще на всем протяжении долгого путешествия до Англии. Однако приходилось признать, что приказ капитана отличался дальновидностью и благоразумием.
