Слезы медленно катились по ее щекам. Печально вздохнув, она вытерла их, зная, что супруг придет в ярость, увидев ее заплаканной.

Он подошел к ней и остановился рядом. Жадными пальцами начал расстегивать пуговички на ее жакетике. Лицо его горело от возбуждения, отчего она пришла в ужас.

— А ты такая симпатичная штучка, — шептал он. — Жаль, что ты к тому же еще и сосулька.

Она стояла оцепенев. У нее почти не было сил сопротивляться. Да и к чему это приведет? Разве будет от этого какая-нибудь польза? Ведь она стала его женой и у нее были перед ним определенные обязательства. Так ее учила мать.

— Неужели вы не можете промолвить хоть слово благодарности за все то, что я сделал для вас? — свирепо проговорил он, уставившись на нее своими черными глазами.

— Благодарю вас, — тихо произнесла она.

В страшном гневе он оттолкнул ее от себя… с такой неистовой силой, что она пошатнулась и упала. Она тихо лежала на ковре из шкуры белого медведя, закрыв лицо руками, утопавшими в бесчисленном множестве смятых фиалок. Но она не плакала.

Спустя два месяца, холодным ноябрьским утром, Флер поднималась по винтовой лестнице, ведущей в студию Певерила. Несмотря на свою молодость, она поднималась очень медленно. Ей никак не удавалось побороть телесную и душевную усталость, охватившую ее с тех пор, как она вышла замуж за Сен-Шевиота.

Сейчас она чувствовала себя значительно лучше, чем обычно, ибо барон отсутствовал. Он поскандалил со своим главным егерем по поводу какого-то инцидента на охоте. Замок был переполнен джентльменами, весь последний уик-энд наслаждавшимися охотой. Целый день лес оглашался выстрелами из охотничьих ружей. Однако после ссоры Сен-Шевиот, пребывая в прескверном настроении, отбыл в Лондон. Флер знала, что в столице он большую часть времени проводил в клубах, играя в карты, или ужинал с любовницами. Ей было известно, что у него много любовниц. Он сам рассказал ей об этом, к ее стыду и ужасу.

— Мужчина не может жить с куском льда, — сказал он ей как-то ночью. — И я без труда нахожу себе привлекательных женщин, которые считают меня восхитительным любовником.

На это Флер промолчала. Она молчала всякий раз, когда он вел себя оскорбительно. Ее спокойное, всепонимающее лицо, полное муки, всегда приводило его в бешенство.

Один, только один раз он извинился перед ней после особенно неприятной сцены, происшедшей между ними. Тогда она пристально посмотрела ему в глаза, смотрела долго, презрительно и наконец воскликнула:

— О Господи! Наступит тот день, когда призраки моих любимых родителей восстанут из своей водяной могилы, чтобы преследовать и терзать вас! Вот увидите, ваше чудовищное поведение не останется безнаказанным!

И тут он отпрянул от нее, ибо был крайне суеверен.

После примерно двух недель безуспешных попыток привыкнуть к новой жизни в замке Флер согласилась позировать молодому художнику для портрета. Она видела его довольно часто или в доме, или прогуливающимся по окрестностям. Ей не удавалось остановить его, чтобы побеседовать. Его беспредельная деликатность вкупе с несколько мальчишеским достоинством нравились ей. Казалось, он единственный обитатель замка, который мог ей понравиться и к кому она испытывала уважение. В целом ей не нравились все слуги барона. И ей пришлось потратить совсем немного времени, чтобы уяснить для себя, что домоправительница ее враг, причем самый ярый.

Вскоре Фиби сменила некая француженка лет тридцати по имени Одетта; с резкими чертами лица, острая на язык, она относилась к тому неприятному типу женщин, которых никогда не нанимали в имении Пилларз. Однако Одетта была искусной вышивальщицей и прекрасно ухаживала за гардеробом миледи. Это удовлетворяло Сен-Шевиота, так что Одетта осталась в замке. Одной из многочисленных обременительных обязанностей Флер было часто менять наряды — такова прихоть барона. И она с горечью думала о том, что постоянно наряжается, как кукла, лишь для того, чтобы позабавить его.

Ей не нравился не только ее супруг, но и его друзья. В замок приезжало много народу — иногда Кадлингтон посещали две-три матроны с молодыми дочерьми, которые могли составить приятное общество и были в высшей степени респектабельны. Но эти матроны, казалось, боялись барона (и справедливо, с иронией говорила себе Флер). Ведь как он поглядывал на их дочерей-девственниц! Поэтому самые симпатичные из соседей наведывались в замок крайне редко, а некоторые вообще избегали появляться у барона. И несчастной Флер оставалось обрести только одного скромного приятеля — Певерила, художника.

Раз от раза она все с большим нетерпением ожидала того часа, когда будет ему позировать. Теперь они свободно беседовали друг с другом, находя много общего, — эти два молодых человека, которые были практически ровесниками. Она уже много знала о его жизни, вначале беспечной, но затем превратившейся в череду несчастий и сплошную борьбу за существование. Ее поражала обширность его знаний. Он был очень начитан и к тому же не только художник, но и поэт.

В течение этих двух месяцев, когда поздняя осень постепенно переходила в начало зимы и из-за ненастья Флер не выходила из дома, она стала задумываться о том, что, наверное, больше не смогла бы вынести жизнь в замке без общества Певерила.

И сегодня, достигнув верха лестницы, ведущей в студию художника, она запыхалась несколько сильнее, чем обычно.

Как и Певерил, она видела в башне некое убежище, укрытие от остального мира. И ей, как и ему, было хорошо в студии. В своих покоях она задыхалась от окружавшей ее роскоши.

Певерил, заслышав ее медленные легкие шаги, бросился к двери и распахнул. Когда он увидел поднимающуюся Флер, на его лице появилось удивительное выражение — так человек взирает на святой образ.

В свои девятнадцать лет молодой художник никогда не испытывал большего восхищения, чем то, которое овладевало им всякий раз при виде красавицы баронессы. И никого прежде он не почитал столь глубоко. И если она была погружена в печаль, его тревожили лишь муки любви.

Когда она приблизилась к нему, он низко поклонился и нежно поцеловал протянутую руку. Она была одета так, как ему больше всего нравилось: в простое платье, в котором он и писал ее, из бархата лилейно-белого цвета. Глаза же ее были светло-фиалкового оттенка, и на ней не было ни одной драгоценности. Сейчас она казалась ему не старше пятнадцати-шестнадцати лет. Ее жемчужного цвета кожа и розовые губы были шедевром самой Природы. Когда юноша писал ее портрет, то дрожь чистейшего восторга и радости нередко пронизывала все его тело, словно молния.

Однажды утром барон сказал Певерилу:

— Мне угодно, чтобы портрет миледи излучал веселое настроение. Я не хочу даже намека на слезы! Ибо женщины слишком часто и слишком много плачут!

Певерил пересказал эти слова Флер и ужаснулся тихому невеселому смеху, вырвавшемуся из ее губ. А потом она проговорила:

— Рисуйте меня такой, какой видите, Певерил. Ведь истинный художник умеет изобразить то, что он видит своим безошибочным зрением.

Однако Певерил опасался, что Сен-Шевиоту может не понравиться его работа. И поэтому он очень просил барона не смотреть на портрет до тех пор, пока не завершит его.

Певерил провел Флер в студию. Она устроилась на стуле с высокой спинкой, на котором сидела всегда, когда позировала художнику.

— Вы чувствуете сквозняк, миледи? — заботливо осведомился Певерил.

— Нет, — ответила она. — Мне нравится здесь.

Положив руки на подлокотники стула и скрестив изящные маленькие ножки, она закрыла глаза, а Певерил тем временем опустился перед ней на колени, оправляя складки ее бархатного платья. Он поднял глаза. Эта совершенная головка была опущена подобно цветку лилии, сгибающему своей тяжестью изящный стебелек. Как всегда, он восхищался длиною ее пушистых длинных ресниц. Этим утром тени под огромными глазами были особенно насыщенными. При виде ее опущенных век его сердце больно заныло. О, до чего трагическим был рисунок прекрасных губ! Сейчас и ежедневно он размышлял над тайной, которая ее окутывала. Сомнение и тревога острым ножом вонзались в его доброе нежное сердце, когда он чувствовал, как кровоточат бесчисленные раны ее души. Какая же беда произошла с ней? Что мучило ее? О, что? Он любил ее настолько сильно, что готов был умереть, лишь бы увидеть счастливую улыбку на скорбных устах! Но почти никогда он не видел ее улыбки.