В целом, грубость в обращении с женщиной никуда не исчезли (даже на уровне умозрительных представлений) — исключение могла составлять лишь крайне ограниченная сфера аристократического общества. Но нужно заметить, что даже в этой среде куртуазность была всего лишь этическим проектом, идеалом, предложенным в качестве образца для подражания. В действительности все обстояло иначе; женщина, отправлявшаяся в путь без охраны или прикрытия, становилась законной добычей (это видно даже из романов Кретьена де Труа), а ее положение, будь то замужняя дама или нет, оставалось крайне шатким, презираемым, зависимым и даже низведенным до связи с дьяволом[667]. Церковь одновременно выказывала ей и уважение, и презрение — конечно, женщину, как и мужчину, в равной степени ожидало спасение на небесах, но на «грешной земле» ее ожидало недоверие и уподобление злу[668]. Мы крайне далеки от равноправия полов, как подчеркивают это многие историки, занимающиеся изучением права[669].

Некоторые утверждают даже, что правовой статус женщины из аристократического семейства, относительно благоприятный в XI и XII вв., деградировал в XIII в., после «золотого времени», которое пришлось на период 1180–1230 гг., то есть, заметим, на эпоху расцвета лирики трубадуров и куртуазной культуры[670]. Брак освобождал женщину от одной зависимости, но навязывал другую, путем союза, скрепленного в силу политических причин и пренебрегавшего личными чувствами[671]. Браки по любви были достаточно редким явлением, но еще реже они оказывались таковыми для женщин. Понятие «любовь» использовалось лишь в отношении внебрачных связей. В XII в. согласие родителей не являлось основным условием законного брака, но влияние семьи все же оставалось решающим: даже без угроз с ее стороны девушка, как правило, не осмеливалась, из-за почтительного страха, отказать избраннику, которого предлагали ей родители[672]. Так, в частности, обстояло дело в аристократической среде: девичья свобода сокращалась по мере роста ее социального положения. На прелюбодеяния женатого мужчины закрывали глаза, тогда как неверность замужней женщины, напротив, сурово порицали и наказывали, в силу не только моральных, но и социальных и экономических причин: основной обязанностью женщины аристократического рода было обеспечить сохранение вотчины в роду, произведя на свет младенца мужского пола. Следовательно, у нее не должно быть иных партнеров, кроме мужа[673]. Именно эти социальные и нравственные требования оказывались пружинами, приводящими в движение фабулу многих литературных произведений. Они не только определяли сюжет — они заставляли задуматься, поразмышлять об этой проблеме: вот в чем секрет огромной популярности таких произведений у публики.

Помимо этого, во времена Алиеноры произошло очень важное изменение в брачных стратегиях: к 1180 г. стало заметно послабление в вопросах, касавшихся женитьбы младших сыновей; долгое время в этом вопросе проявляли нерешительность, поскольку его решение неизбежно вело к раздроблению семейного наследства. Начиная с этой даты и далее, в XIII в., младшие дети, «башелье», становятся менее настойчивыми — как в действительности, так и в литературных произведениях[674]. Социальные последствия такой практики значительны, как справедливо заметил Жорж Дюби: миниатюризация жилища аристократа, распространение крепостей, быстрый рост знати, ограниченной строгими критериями происхождения, снабженной титулами и геральдическими символами, которые обеспечивали ее превосходство, увеличение числа «дворян», не посвященных в рыцари, и т. д.[675] Результатом этого оказалась и новая постановка вопроса о природе и функциях брака и любви. Любовь гедоническая, плотская, пренебрегает духовным союзом; любовь духовная, схоластическая и монашеская, отвергает телесный союз; наконец, любовь куртуазная пытается объединить эти два представления в союзе духовном и телесном[676]. Для большинства историков такой синтез оказывается невозможным, поскольку духовные и религиозные авторитеты осуждали все плотское — такая точка зрения господствовала и в катарской ереси, и в католической ортодоксии.

Согласно теологам и моралистам того времени, брак был основан Богом как средство против плотского вожделения. Желание и любовь в браке внушают подозрение — по крайней мере, так считал святой Иероним, чье мнение разделяли и дополняли Петр Ломбардский, Грациан и Петр Певчий: тот, кто любит свою супругу слишком пылко, согрешает еще больше, нежели в акте прелюбодеяния[677]. Для Уггучио Пизанского, умершего в 1210 г., сексуальное влечение в браке — непоправимый грех, который должно искоренять; безгрешное соитие в браке невозможно, простительным этот грех считается лишь тогда, когда он совершен с единственным намерением продлить свой род; в противном случае это смертный грех.

Соединение церковной доктрины, осуждавшей любовь даже в браке, и аристократической концепции, согласно которой этот брак был лишь социальным контрактом, объединявшим два дома и исключавшим любовь, находит отголосок в понятии куртуазной любви, разработанном в литературе той эпохи. Авторы куртуазных романов были далеки от того, чтобы решить вопрос об отношениях между любовью и браком, однако проблема была заявлена, и это важно. Подобная литературная проблематика не могла не иметь последствий в реальной действительности[678]. А потому крайне сложно поверить в то, что куртуазная любовь, описанная в литературе, оставалась чистейшей игрой разума, абстракцией, не имевшей связи с реальностью. Остается лишь определить масштабы и границы этого явления.

Основоположником куртуазной любви во французском королевстве принято считать деда Алиеноры, герцога Аквитанского Гильома IX. Несмотря на непристойное, а порой и похабное остроумие его первых поэм, в своих других произведениях он выразил то, что понемногу охватывало умы современного ему общества, начинавшего придавать большее значение любви и женщине. По мнению Рето Беццолы, этот феномен появился на свет благодаря стечению нескольких факторов, оказавших воздействие сначала на южные регионы, где действовали трубадуры. Особую роль в этом случае сыграли два фактора; эмансипация феодального общества по отношению к Церкви, обесценивавшей женщину, и материальный достаток, способствовавший смягчению нравов. С этого момента женщина стала ставкой в борьбе клириков и мирян, в борьбе идеологической, которая нашла свое отражение в литературе, в знаменитом «Споре клирика и рыцаря», уже озвученном Гильомом IX. Не стоит недооценивать смысл и социологическую значимость этого спора, рассматривая его лишь в качестве занятной, пародийной и гривуазной игры общества[679]. В этом обсуждении, послужившем предлогом для многих литературных произведений на всем протяжении XII века и последующих веков, и клирики, и миряне описывали в выгодном свете достоинства, присущие дамам. Уже в начале XII века Гильом IX соединил все эти элементы в гениальной концепции, превратившей даму во вдохновительницу любви и добродетели; тем самым Гильом Трубадур наметил путь, который привел последующие поколения к понятию куртуазности, куртуазной любви и рыцарства, тесно с ней связанного[680].