На пути свободной и взаимной любви героев, любви полной и «настоящей», стремящейся вовсе не к платоническому, а к всеобъемлющему чувственному и сексуальному союзу, встают различные препятствия, создаваемые обществом того времени: «экономический» брак одного героя или принудительный брак другого; ревнивый старый муж, навязанный юной девушке; расстояние, разделяющее влюбленных; экономическая или социальная пропасть между ними; требования родителей или опекунов; различные социальные законы; права, присвоенные себе могущественными людьми; всевозможные обычаи и табу; и т. д. Во всех этих случаях Мария (как и большинство писателей в отношении Тристана и Изольды или Ланселота и Гвиневеры) принимает сторону влюбленных, выступая против социальных, моральных или религиозных установок, стремящихся разлучить их, но при условии, что героев связывает «настоящая» любовь, бескорыстная и основанная на прочном чувстве. Иными словами, та любовь, чьи основные характеристики уже выявил Р. Шнелл, проанализировав корпус литературных произведений, приступавших к этой теме[736]. Брак и любовные отношения в этом случае не обязательно являются противоречащими друг другу понятиями, но предпочтение все же отдается любви.

Любовная проблематика, на мой взгляд, неотделима от породившей ее социальной действительности. Куртуазная любовь, безусловно, никогда не существовала в качестве концепта, но размышления и «куртуазный» дискурс о любви красноречиво свидетельствуют о беспокойстве, зародившемся в аристократической среде того времени. Эти дискурсы, в частности, касаются места, отведенного в жизни «любви-чувству», роли, которую должна играть в ней женщина, а также способа примирить «всеобъемлющую» любовь, признанную самоценной, с той формой брака, которая принята в знатной среде и навязана церковной моралью[737]. Понятие взаимной любви приобретает значимость в глазах образованной части общества и даже завоевывает сторонников в женоненавистнической среде церковных писателей. Поэты и писатели воспевают ее как идеал — особенно те из них, кто трудится при дворе, где играют роль (как бы ее сегодня ни отрицали) такие женщины, как Алиенора Аквитанская или Мария Шампанская. Это отнюдь не случайность[738].

Приобретая все большую силу и значимость в ходе литературного распространения, эти дискурсы вливаются в основную проблему, волнующую умы просвещенных людей XII в: проблему личности, его свободной воли, свободы выбора. Любовная проблематика уже заявила о себе (по крайней мере, в практическом плане) на примере отношений Абеляра и Элоизы. В то, что Алиенора оставалась в стороне от этих вопросов, поверить сложно, даже отрицая то, что она внушила любовь Бернарту де Вентадорну или, что еще более проблематично, Джауфре Рюделю[739]. Факт остается фактом: аристократическое общество XII века, не колеблясь, связывало Алиенору со спором о куртуазной любви; по мнению Андрея Капеллана, королева даже внесла свой вклад в составление ее правил.

В период с 1174 по 1200 гг. (или в 1185 г., как часто утверждают) некий клирик, представленный в манускриптах как «Андрей, капеллан короля», составляет трактат о любви (Keamore), во многом напоминающий труд Овидия, но при этом содержащий в себе множество аллюзий и отсылок к литературным произведениям современников. Долгое время его считали «трактатом о куртуазной любви» (таково заглавие его французского перевода), собравшим воедино правила поведения, коих следует придерживаться, чтобы заслужить подобную любовь. Авторский замысел, породивший крайне противоречивые интерпретации, по-прежнему остается неразгаданным, поскольку ни одну из существующих версий невозможно принять без оговорок.

Произведение Андрея посвящено его другу Готье, которого отождествляют с Готье Немурским, пользующимся симпатиями двора Филиппа Августа в 1190 г.; трактат, составленный в ответ на просьбу последнего, представляет собой развернутую доктрину любви в ее различных формах. Две первые книги обсуждают и систематизируют темы, очерченные нами выше. Так, любовь для автора — это наивысшая ценность, источник всех благ, корень всех добродетелей. Главенствующее положение в любви принадлежит женщине: возлюбленный должен относиться к ней как к сюзерену, быть учтивым и обходительным, ухаживать за ней, проявляя сдержанность, осторожность и терпение, оставаться преданным ей. Ибо настоящая любовь лишь усиливается, встречая на своем пути препятствия; она теряет свою ценность, если цель достигнута слишком быстро; таким образом, чересчур торопливый возлюбленный и слишком «доступная» дама могут прослыть недостойными дворов любви. По причинам того же порядка из этого списка исключена супружеская любовь — в ее основе заложено право, обязательство, но не свободный выбор: нельзя испытывать влечение к тому, чем ты владеешь.

Любовь, описанная Андреем Капелланом, обладает всеми свойствами, намеченными выше. В ней нет ничего платонического, однако она отличается осмотрительностью, поступательным движением, терпением. Женщина, за которой ухаживают, отдается не сразу: взгляд, поцелуй, объятия, ласки и, наконец, слияние душ и тел — естественный, но не обязательный (во всяком случае, отсроченный) результат. Андрей даже разграничивает две формы любви: первая — amorpurus, волнующая душу и позволяющая любовные игры, которые мы назвали бы предварительными или эротическими, но исключающая соитие; вторая — amormixtus, которая допускает и включает в себя такое завершение. Автор замечает, что ему предпочтительней первый вид любви, поскольку отказ от физического обладания продлевает желание и страсть до бесконечности. Amormixtus (как и брак, но в значительно меньшей степени) умеряет или подавляет желание любить; amorpurus, напротив, усиливает его и поддерживает.

Последние уточнения порой сбивали с толку исследователей, принимавших этот трактат за тривиальное пособие, описывающее эротические и даже контрацептивные приемы[740]. Такая ограниченная и карикатурная точка зрения слишком далека от авторского замысла. Любовь, воспетая Андреем, не только плотская: в ней задействованы все свойства человеческого существа, от физических до духовных параметров. Все эти качества — чувство меры, искренность, контроль над собой, мудрость, рассудительность, здравый смысл, скромность и сдержанность — можно определить одним словом: куртуазность. Иначе говоря, ключевыми словами этой книги становятся sapiens и prudens, понятия, далекие от простого эротизма.

Андрей говорит о любви как о всеобщем природном законе: никто не может избежать ее, в том числе и клирики, ибо они тоже люди, а потому не стоит осуждать их, когда они предаются ей или ее добиваются. Напротив, женщины, по его мнению, должны предпочитать их мирянам, поскольку клирики в большей степени склонны к утонченной и нежной любви, они лучше знакомы с правилами этикета и способны проявить нежное участие гораздо лучше, нежели грубые и неотесанные рыцари. К тому же, продолжает автор, защищая свое дело, для отлучения клириков от любви нет никаких оснований, так как Церковь запрещает предаваться любви всем мужчинам, а не исключительно клирикам. Эта аргументация, часто упускаемая из виду, на мой взгляд, поможет найти ключ к данному произведению.

Две первые книги, бесспорно, представляют собой апологию светской любви, оставляя в стороне любовь божественную. Автор повествует об искусстве возвысить мирскую любовь до наивысшей степени утонченности и силы, поставить ее выше простого совокупления, которому предаются животные и приравненные к ним социальные классы: крестьяне, вилланы и большая часть бюргерства. Любовь — это наивысшее благо, при условии, что это настоящая любовь.