Использование мифа о короле Артуре предоставляло Генриху II три основных преимущества[833]: узаконивание англо-анжуйской династии, причисленной таким образом к ветви британских королей, ведущих начало от троянского рода; противопоставление этого мифа легенде о Карле Великом, которую со своей стороны использовали короли Франции, и возведение его в рамки политического конфликта «Капетинг-Плантагенет»; наконец, объединение элиты общества из различных областей империи Плантагенета посредством общих ориентиров. Такая идеология получила необыкновенное распространение во владениях Плантагенета благодаря ее неотделимой связи с бретонскими легендами, пользующимися в этих областях успехом.

Такое идеологическое присвоение мифа, однако, несло в себе определенную степень риска, поскольку престиж короля Артура, чьим наследником и продолжателем хотел быть Генрих, создавал два неудобства. С одной стороны, отнюдь не все считали, что король Артур умер — в частности, бретонцы верили в то, что король вернется, встанет во главе своего королевства и прогонит захватчиков. Этими чужаками-захватчиками были англосаксы, но они легко могли быть приравнены и к нормандцам, хозяевам острова со времен Вильгельма Завоевателя, и к анжуйцам Генриха II. С другой стороны, Гвиневера, как и Изольда, была королевой-прелюбодейкой, причиной гибели артуровского мира. Обе эти угрозы следовало предотвратить.

Говоря в своей «Истории бриттов» о смертельном ранении короля Артура, перенесенного для исцеления на остров Авалон, Гальфрид Монмутский[834] оставил вопрос об исчезновении короля открытым — в те времена еще не признавали чистилища, а потому участь души после смерти была неясной даже в доктрине ортодоксального христианства[835]. Еще более туманной была ее судьба в кельтских верованиях, никогда не устанавливавших четкой границы между миром мертвых и миром живых. Гальфрид считал даже, что пророчество Мерлина касалось участи Бретани после исчезновения короля Артура: могущество бриттов сломлено, начинается время господства англосаксов, поскольку Бог не желает, чтобы бритты правили островом, пока, согласно пророчеству Мерлина, не явится Артур; но, благодаря своей вере, в будущем бритты смогут вновь завладеть своими землями, что произойдет после победоносного возвращения Артура[836]. В «Жизни Мерлина», появившейся на свет в 1150 г., Гальфрид придает этой интерпретации весомое подтверждение: раненый Артур перенесен на остров Авалон; осмотрев его, Моргана заявляет, что король сможет вернуть себе здоровье, если надолго останется у нее и позволит себя вылечить.

Гальфрид вовсе не является «основоположником» веры в «загробную жизнь» Артура. Создавая свое произведение, в котором он придал бретонскому миру большее значение, снабдив его историческими основами, до того времени отрицаемыми, Гальфрид, по его же утверждению, опирался на древний манускрипт на кельтском языке, который был доверен ему архидьяконом Оксфорда. Но большую часть материала он все же почерпнул из устных народных сказаний, чьи корни уходят вглубь коллективной памяти бретонцев, прославлявших героическую роль своего короля Артура. Когда Вас спустя несколько лет перевел его книгу, он, в свою очередь, упомянул о вере в «возвращение» короля Артура, согласно которой этот правитель не умер: излечившись от ран на Авалоне, он когда-нибудь явится, чтобы править своим народом, который ждет его возвращения[837]. Однако презрение автора к бретонцам и их верованиям, нашедшее свое выражение в рассказе о Броселианде, не позволяло ему испытывать доверие к их легендам[838], даже если Вас, как утверждает Келлер, старался не слишком задевать бретонцев, опасаясь прогневить Генриха II, который стремился помириться с ними[839].

Подобные верования, однако, присущи не только миру кельтов — они нередко встречаются в истории других стран. Так, их можно обнаружить в случае с императором Нероном в I в., затем с императором Карлом Великим, а в XII в. — с императором Фридрихом Барбароссой или графом Фландрским. Такая вера свидетельствует о большой известности исчезнувшей персоны и о надеждах (или опасениях), возлагавшихся на этого героя до его «исчезновения», но так и не исполнившихся. Надежда бретонцев на «возвращение Артура», почитаемая французами «безрассудной», отражена в рассказе Германа Ланского, появившемся в 1145 г.: он повествует о том, как в 1113 г. девять каноников из Лана были отправлены в разные места, дабы собрать средства на восстановление их церкви, пострадавшей от пожара[840]. В Англии, в провинции Девон, куда прибыли священнослужители, местные жители утверждали, что земля эта принадлежит королю Артуру. Они показали каноникам его реликвии, соответствующие «бретонским небылицам». Недоверие, с каким отнесся к их рассказу прислужник каноников, вывело их из себя: они набросились на святотатцев, которых спасло от людского гнева лишь вмешательство будущего епископа Кутанского. Истоки конфликта описаны Германом в следующих словах:

Значимость этого отрывка, подчеркнутая в блестящей статье Ж.-Ш. Кассара[842], не так давно была оспорена Вирджинией Грин. По ее мнению, эти тексты свидетельствуют о том, что в начале XII в. в данном регионе существовали местные легенды и предания о некоем персонаже по имени Артур. Однако рассказ каноников, говорит она, должен быть рассмотрен в контексте столкновения двух систем чудесного, а не в контексте оппозиции, возникшей между скептически настроенным французским духовенством и легковерным народом по поводу все еще живущего Артура. В гораздо большей степени, чем «жизнь после смерти» Артура» (о которой, однако, в тексте было недвусмысленно заявлено), обсуждению подлежит действенность и подлинность реликвий этих двух систем — мощей девы с одной стороны и реликвий короля Артура с другой[843]. Конечно, такая контекстная интерпретация допустима (пусть даже наличие «мощей Артура» более чем сомнительно!), но она все же оказывается обоюдоострой, ибо вера в действенность Артура и Девы Марии покоится на вере в «загробную жизнь» этих двух персонажей и в их способность вмешиваться в дела и поступки смертных. Автор допускает, что бретонцы того времени относились к своим верованиям, легендам и древнейшим рассказам с позиций христианской веры, и сомневается в том, что они верили в эти легенды так же, «как в Бога или подобно тому, как верили они в правосудие Божье». На мой взгляд, автор абсолютно не принимает в расчет поразительную способность кельтского менталитета (присущую, правда, всем народам, христианизированным иноземцами) присоединять к победоносному христианскому учению (но не растворять в нем) свои древнейшие верования и легенды, которые порой доживают и до нашего времени. Церковь сама использовала эту способность, создавая, путем включения в собственную систему, культ людей и мест, считавшихся святыми в предшествующем местном вероучении, тем самым нанося на нехристианские святыни «католический глянец». Доказательством чего может служить христианизация менгиров и чудодейственных источников. Примеры этого можно отыскать и за пределами Бретани.