Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Заключение

«Черная легенда» об Алиеноре получила широкое распространение после ее смерти в 1204 г. Эта легенда стала особенно популярна с середины XIII в., поскольку в это время начали появляться ее новые варианты, превращавшие Алиенору не только в королеву-прелюбодейку, но и в настоящую Мессалину, женщину одновременно жестокую и порочную. Так, в частности, обстояло дело с рассказами о ненависти королевы к Розамунде Клиффорд, юной и прекрасной любовнице ее мужа, которую, в отличие от Алиеноры, литературная история идеализировала, как идеализировала она любовников в куртуазных романах и артуровских легендах.

Однако, если ограничиться одной лишь темой, касающейся неверности королевы, то следует признать, что она стала популярной задолго до смерти Алиеноры. Конечно, с XIII в. эта тема варьировалась, обрастая новыми подробностями; дело дошло до того, что королеве стали приписывать огромное количество любовников, не забывая упомянуть и о скандале в Антиохии, где, как полагали, она обольстила некоего сарацина, отождествленного вскоре с Саладином. Но, по сути, эта легенда является лишь литературным «изводом» репутации королевы, закрепившейся за ней еще до ее смерти. Многие источники, появившиеся на свет между 1170 и 1204 гг., намекают на безнравственное поведение Алиеноры и многочисленные любовные связи, существовавшие и до инцидента в Антиохии, и после него.

Однако именно события, произошедшие в Антиохии, стали определяющими. Именно они, более чем вероятно, послужили основанием для крайне раннего появления у королевы репутации неверной супруги и сыграли в данном случае роль катализатора. Какой бы ни была общая тональность или идеологическая установка рассказов, повествующих (или хранящих красноречивое молчание) о поведении королевы в Антиохии, легко можно допустить, что они не возникли из ничего. Крайне сдержанный, но при этом очень точный рассказ Иоанна Солсберийского, еще более тонкие намеки в переписке короля и Сугерия и даже умышленное молчание Эда Дейского, как кажется, указывают на супружескую неверность, как, впрочем, и политизированная трактовка событий Гильома Тирского, завуалированные утверждения Ричарда Девизского или суровые обвинения и недоброжелательное отношение Гиральда Камбрийского.

Ясно, что ответить на вопрос о том, в чем именно проявилась эта неверность, сегодня практически невозможно. Можно лишь предположить, взяв за основу свидетельства, достойные доверия (в частности, рассказ Иоанна Солсберийского), что подозрения Людовика были обоснованы — именно такой вывод сделали многие историки, как только стало известно об инциденте в Антиохии. Либо, напротив, можно утверждать, что естественная привязанность дяди к племяннице оказалась предосудительной в глазах чересчур суровых рыцарей и прелатов Севера, которые требовали от королевы более скромного поведения, не верили в ее добродетель и даже советовали королю, раздраженному этими слухами, без промедления увезти супругу из Антиохии. В данном случае особое внимание должно быть уделено требованию королевы расторгнуть брак на основании кровного родства супругов — Иоанн Солсберийский подчеркивает именно это обстоятельство.

Согласно некоторым историкам, в Антиохии Алиенора искала не любовника, а покровителя. В некотором роде она якобы «воспользовалась» проездом через княжество, чтобы отделаться от Людовика, отдав себя под покровительство своего дяди, единственного человека, который мог действительно помочь ей. А ревность короля лишь усиливало его окружение, враждебно относившееся к его супруге[660]. Частично я разделяю это мнение: то, каким образом Алиенора применила аргумент кровного родства, красноречиво свидетельствует о ее продуманном намерении расстаться с королем. Бесспорно, это главная причина инцидента, который сам по себе был не более, чем внешним проявлением, поводом. Но такое объяснение не исключает другого. Указания на «неподобающее поведение» королевы в браке слишком часты, они появляются довольно рано, что не позволяет одним махом отбросить их в сторону. Следует рассматривать подобное поведение, по меньшей мере, как обдуманную провокацию со стороны Алиеноры, желавшей таким образом заявить о своей независимости; а такие поступки вполне могли вынудить наблюдателей и церковных хронистов возвести такое провокационное поведение в ранг супружеской измены. Имело ли место прелюбодеяние или нет, такая отсылка к каноническому праву, не являвшаяся, очевидно, спонтанной, была самым действенным средством, каким располагала Алиенора: расторжение брака в силу кровного родства позволяло ей избавиться от власти супруга, взять свою судьбу в собственные руки и отныне действовать по собственной воле, перейдя под покровительство мужчины из ее рода, могущественного и всеми признанного правителя.

В конечном счете, вопрос о том, совершила ли королева прелюбодеяние в Антиохии, для историка не имеет особого значения. Но вот что для него действительно крайне важно и значимо — тот факт, что современники Алиеноры очень рано (а не исключительно после ее смерти или в силу темных политических причин, о которых можно спорить до бесконечности) действительно поверили или хотели верить в то, что их королева была порочной. Как и в то (а это еще хуже!), что королева выбрала «анархистский» образ действий, без колебаний взяв на себя инициативу по расторжению своего брака с тем, кому только что изменила. Поступая таким образом, Алиенора, по мнению окружающих, вела себя не как женщина и королева, сообразно модели, предписанной моралью того времени, а как мужчина (осмеливались даже говорить «как самец»), и даже как король. Обычно на кровное родство ссылались правители, желая разорвать брачные узы, которые казались им слишком тесными, когда их жены увядали, становились нежеланными или не могли родить наследника. Алиенора перевернула устоявшийся обычай — или, точнее, «примерила его на себя»: красивая и желанная, но прослывшая неспособной родить сына (плюс к этому ее долгое время считали бесплодной), она опередила своего мужа в намерении расторгнуть брак и «отвергла» Людовика, считая его скорее монахом, нежели королем. Она не побоялась прослыть свободной и даже распущенной женщиной, чтобы стать хозяйкой своей судьбы во всех отношениях, — она аннулировала свой брак и вышла замуж по собственной воле за еще юного и подающего большие надежды князя, который вскоре стал королем и соперником ее первого мужа.

Неудивительно, что такой «феминистский» образ действий, сильно опередивший свое время, был истолкован хронистами в соответствии с привычными шаблонами, касающимися женского поведения: иными словами, в ее поступках видели результат разнузданного полового инстинкта, считая королеву либо порочной, либо слабовольной натурой, легко поддающейся влиянию мужчин. Алиенора, вне всякого сомнения, не принадлежала ни к первой, ни ко второй категории женщин. Это была сильная личность, решившая самостоятельно управлять частной и общественной жизнью во всех ее проявлениях, будь то ее чувственная, сексуальная, социальная, культурная или политическая область. Подобное «анархистское» поведение настолько не совпадало с нормами, допускаемыми церковнослужителями, что те пропустили его сквозь селективную призму собственной идеологии, подав как единственный способ бунта, который привыкли признавать за женщинами: супружескую неверность, разврат[661].

Однако на чувственный темперамент и новаторский характер Алиеноры обращало внимание не только духовенство. Если верить некоторым литературоведам, поведение королевы во время Второго крестового похода осуждали и такие трубадуры, как Серкамон и Маркабрюн, упомянувшие о нем спустя некоторое время после инцидента в Антиохии[662]. В некоторых из своих кансон, сочиненных через несколько лет, трубадур Бернарт де Вентадорн намекал на свою любовь к королеве, которая якобы не смогла остаться равнодушной к его обаянию, если верить появившемуся позднее «Жизнеописанию трубадуров», чье мнение в наши дни все еще поддерживают отдельные исследователи поэзии Бернарта. Уже во времена Алиеноры поэты и романисты подняли волнующую многих тему куртуазной любви, особенно внебрачной любви королевы. Стоит изучить их произведения, чтобы узнать, в какой степени исторический персонаж Алиенора мог быть связан с невероятным расцветом темы любви, называемой «куртуазной», и каково общественное значение такого взлета и такой взаимосвязи.

вернуться

660

Гипотеза, принятая Brooke, C. N. L, «The Marriage of Henri II…», op. cit., p. 3–8.

вернуться

661

Можно grosso modo, с неизбежными неточностями, порожденными таким подходом, сравнить представления об Алиеноре, бытовавшие среди церковников ее времени, с представлениями о современных девушках из пригородов, бытующими в традиционных мусульманских общинах. Те из них, что объявляют себя «ni putes ni soumises», тем не менее включены в первую из этих категорий.

вернуться

662

Harvey, R. E., The Troubadour Marcabru and Love, Londres, 1989, в частности, p. 131 sq.: Маркабрюн ссылался на предсказания Серкамона, согласно которому возмутительное поведение Алиеноры стало известно всей Европе, в том числе и Пуату.

80
{"b":"544051","o":1}