Небо запуталось звездными крыльями В чаще ветвей. Как колонны стволы. Падают, вьются, ложатся с усильями По лесу полосы света и мглы. Чу! по оврагам лесным – буераками Рвется охота… и топот и звон. Ночью по лесу, гонимый собаками, Мчится влюбленный Олень-Актеон. Ходит туман над росистой поляною. Слабо мерцает далекий ледник. К красной сосне, словно чернью затканою, Кто-то горячей щекою приник. Грустная девочка – бледная, страстная. Складки туники… струи серебра… Это ли ночи богиня прекрасная – Гордого Феба сестра? Топот охоты умолк в отдалении. Воют собаки, голодны и злы. Гордость… и жажда любви… и томление… По лесу полосы света и мглы. 1902 Париж Allee d'Observatoire[2] Когда время останавливается «Тесен мой мир. Он замкнулся в кольцо…» Тесен мой мир. Он замкнулся в кольцо. Вечность лишь изредка блещет зарницами. Время порывисто дует в лицо. Годы несутся огромными птицами. Клочья тумана – вблизи… вдалеке… Быстро текут очертанья. Лампу Психеи несу я в руке – Синее пламя познанья. В безднах скрывается новое дно. Формы и мысли смесились. Все мы уж умерли где-то давно… Все мы еще не родились. Июнь 1904 «Быть заключенным в темнице мгновенья…» Быть заключенным в темнице мгновенья, Мчаться в потоке струящихся дней. В прошлом разомкнуты древние звенья, В будущем смутные лики теней. Гаснуть словами в обманных догадках, Дымом кадильным стелиться вдали. Разум запутался в траурных складках, Мантия мрака на безднах земли. Тени Невидимых жутко громадны, Неосязаемо близки впотьмах. Память – неверная нить Ариадны – Рвется в дрожащих руках. Время свергается в вечном паденьи, С временем падаю в пропасти я. Сорваны цепи, оборваны звенья – Смерть и Рожденье – вся нить бытия. <Июль 1905> «И день и ночь шумит угрюмо…» И день и ночь шумит угрюмо, И день и ночь на берегу Я бесконечность стерегу Средь свиста, грохота и шума. Когда ж зеркальность тишины Сулит обманную беспечность, Сквозит двойная бесконечность Из отраженной глубины. <1903>
«По ночам, когда в тумане…» По ночам, когда в тумане Звезды в небе время ткут, Я ловлю разрывы ткани В вечном кружеве минут. Я ловлю в мгновенья эти, Как свивается покров Со всего, что в формах, в цвете, Со всего, что в звуке слов. Да, я помню мир иной – Полустертый, непохожий, В вашем мире я – прохожий, Близкий всем, всему чужой. Ряд случайных сочетаний Мировых путей и сил В этот мир замкнутых граней Влил меня и воплотил. Как ядро, к ноге прикован Шар земной. Свершая путь, Я не смею, зачарован, Вниз на звезды заглянуть. Что одни зовут звериным, Что одни зовут людским – Мне, который был единым, Стать отдельным и мужским! Вечность с жгучей пустотою Неразгаданных чудес Скрыта близкой синевою Примиряющих небес. Мне так радостно и ново Всё обычное для вас – Я люблю обманность слова И прозрачность ваших глаз. Ваши детские понятья Смерти, зла, любви, грехов – Мир души, одетый в платье Из священных, лживых слов. Гармонично и поблекло В них мерцает мир вещей, Как узорчатые стекла В мгле готических церквей… В вечных поисках истоков Я люблю в себе следить Жутких мыслей и пороков Нас связующую нить. – Когда ж уйду я в вечность снова? И мне раскроется она, Так ослепительно ясна, Так беспощадна, так сурова И звездным ужасом полна! 1903 Коктебель II. Amori Arasacrum[3] Маргарите Васильевне Сабашниковой «Я ждал страданья столько лет…» Я ждал страданья столько лет Всей цельностью несознанного счастья. И боль пришла, как тихий синий свет, И обвила вкруг сердца, как запястье. Желанный луч с собой принес Такие жгучие, мучительные ласки. Сквозь влажную лучистость слез По миру разлились невиданные краски. И сердце стало из стекла, И в нем так тонко пела рана: «О, боль, когда бы ни пришла, Всегда приходит слишком рано». |
