- Был один бездомец, - начал пилот, - встретил меня, как старого знакомого, а затем...

- Извини, Вучо, жена зовёт, она неважно себя чувствует, никак не могу угодить ей. Наверное, опять в клинику поедем. Я завтра тебя найду, обсудить надо кое-что, боюсь, человечество должно крепко задуматься. Много не пей. Лучше Виссера навести.

- Ок, - согласился Вук, удивляясь схожести ситуации с Юркой Гороховым. Того тоже звали и не позволили завершить разговор сразу. - Задуматься о чём? А зачем Виссера?

Но Тимофеев уже исчез. Допив бутылку тулузского белого, Янко повалился на обгорелый диван и долго любовался изумрудом. "Ей пойдёт", - шептал он, вглядываясь в чистейшую прозрачность камня. Грани драгоценности задорно лучились - как очи Милы, когда она влетала к Вуку в дом и бросалась ему на шею... Почувствовав, что сейчас он либо расплачется, либо всё-таки начистит кому-нибудь рыло, Вук поднялся. Прошла неделя опытов с дозированным приёмом алкоголя. Мускулы и мозги окончательно разжижились, и Школьнику было бы любопытно узнать об этом. Пусть запишет в свой дневничок, как на здорового, мающегося бездельем и болью мужика действует слабоградусная кислятина. А потом он с удовольствием почешет кулаки.

Янко вышел из дому небритым, в домашней майке из "второй кожи". Неприлично? Да наплевать. Кому какое дело. В дом с пауком можно в любом виде. Где-то на дне черепной коробки попискивали остатки понятий о хорошем тоне и элементарном самоуважении, но Вуку было лень вслушиваться в их возмущённый гомон, да и зачем? До Каменностровского - рукой подать.

Марк Школьник сидел один в пустынном зале перед проектором. Начинало смеркаться, ватный сиреневый вечер наползал на окна клуба алкоголиков. Марк, сгорбившись над журналом, как ученик в старые времена, водил пальцем по экрану и что-то тихо надиктовывал.

- Хочу отчитаться, - заявил Вук, плюхаясь напротив него. - Если, конечно, это интересно.

Марк с неподдельной радостью отложил журнал и подался вперёд, выражая готовность к восприятию информации. Янко вывалил на него точные свои дозировки, интервалы приёма и ощущения, им сопутствующие. Школьник с педантичной дотошностью вытянул из Вука тончайшие нюансы и реакции организма. Глаза его горели, сам он чуть ли не подпрыгивал от возбуждения и удовольствия.

- Прекрасный материал, коллега! Прекрасный! Благодарю. Вот, честное слово, искренне благодарю! Вы первый, кто подошёл к просьбе со всей серьёзностью. Прочие, видите ли, не слишком строго отнеслись ко всему этому - и дозы не соблюдали, и отчитываться не пожелали. Выпили, пришли за новым рецептом, и ладно, лишь бы не болело. А для меня это очень важно. Очень.

Вук, припомнив разговор с Виссером, обвинившем Школьника в тайных кознях и закулисных играх, позволил себе не согласиться, поскольку в данный момент видел перед собой увлечённого исследователя, с головой погрузившегося в тему.

- Ты готовишь диссертацию? - пошутил Вук, не обращая внимания на манерное "выканье" и обращаясь в соответствии с традициями космической академии.

Марк неожиданно покраснел.

- Д-д-да, - выдавил он. - Действительно, это моя диссертация. О влиянии алкоголя на боли неясной этиологии. Но, коллега, вы понимаете, мне бы не хотелось, чтобы кто-либо, будучи заинтересованным в столь щекотливой теме...

- Брось, Марк. Не мямли. Я - могила. Да и кому мне говорить?

- А Тимофеев? - осторожно спросил Школьник. - Он не может проявить... э-э-э... некоторое любопытство?

Вот в чём было дело! Вук с облегчением улыбнулся. Элементарная научная ревность.

- Не знаю, - сказал он. - Мы с Сергеем давно не виделись. Но на Тенере и на борту Тимофееву это было не очень интересно. Он больше по жабам и червячкам.

Марк просиял:

- Спасибо, спасибо, коллега. И если уж вы столь ответственно подходите к общему делу, которое, я надеюсь, принесёт громадную пользу для последующих партий на Тенеру, как бы там кто не пытался скрыть сей факт, может, попробуем новую методу?

- Попробуем, - согласился Вук. - Только нельзя ли чего покрепче?

- Покрепче? Дайте-ка подумаю. Где-то тут у меня были наработочки...

Школьник, придерживая очки, спустился под стол, преклонив колени перед старомодной тумбой для хранения.

- Кое-что я храню на бумаге, - пробубнил он снизу. - Бумага - лучшее средство от чужих носов.

Он загремел ящиками, зашуршал листами. Вук между тем непроизвольно глянул в журнал, с которым возился Марк. Взор выхватил таблицу с фамилиями тенерийцев. В ней также присутствовали столбцы с загадочными заголовками "М" и "Б" и графами "Схема" и "Примечание". Столбец "М" был заполнен одинаково для всех строк той же буквой "М". Лишь в двух строчках - Горовиц и Ко Сенг - было указано "НМ". Буквы "Б" отмечали опять же почти все фамилии, за исключением Виссера и Горохова - у них были вбиты "НБ". Напротив Ко Сенга в столбце "Б" стоял знак вопроса. Смысл колонки "Схема" Вуку стал ясен сразу же: записи типа "6 х 150 120 бв" явно означали шестикратный прием ста пятидесяти граммов белого вина крепостью двенадцать градусов.

- Вот. Сербский самогон, то бишь ракия. Годится? - Марк хитренько блеснул линзами, намекая на сербское происхождение Вука.

- Валяй. Батя будет доволен. Он крайне трепетно относится к нашим мифическим корням.

- Отчего же мифическим? Вы не сербы?

- Господи, Марк! Да какие мы сербы? Одно название. Но будущего сына назову по-сербски. Такова традиция.

- А если будет девочка?

- Не будет девочки. Только сын.

Марк незаметно отодвинул от Вука журнал и погасил экран. Вук сделал вид, что ничего не заметил.

На проспекте, куда он вышел после разговора со Школьником, висела привычная питерская морось - густая и мутная, как отвар перловой крупы. Древняя крупа за невостребованностью не входила в международный список вкусов, Янко разыскал упоминания о ней в старых книгах и специально летал в Сибирь, где сообщество чудаков-натуралистов выращивало исчезающие культуры. Он приобрёл там за бешеную цену несколько пакетов доисторической еды. Пшёнка ему понравилась, а перловка нет. Вязкий отвар её неплохо оттенял сушёные грибы или солёный огурец, но сама крупа вызвала лишь недоумение. С тех пор любой туман напоминал Вуку неудавшийся эксперимент с приобщением к посконной пище.

Янко ускорил шаг, и от тряски из неглубокого кармана домашних штанов, по лени и апатии не заменённых на выходные брюки, выпала коробочка с изумрудом для Милы. Почему-то пилот не смог оставить его дома, не смог опустить его в одиночество холостяцкой берлоги, словно в бархатном футляре был не камень, а частичка настоящего сердца. Вук нагнулся, чтобы подобрать изумруд, и над его головой с визгом промчалась капсула семейного хелисайкла. Не лёгкого одноместного сайкла, а полновесного, на шесть персон, аппарата. Волна воздуха, возмущённая бреющим полётом махины, окатила Вука с ног до головы и вызвала мгновенную неподотчётную реакцию. Он броском распластал тело в нескольких метрах от места падения подарка, а затем перекатился к основанию ограды дома Лидваля - дома с пауком. Вжал голову в плечи и накрыл её набухшими до стального напряжения руками. Выждав тридцать секунд, перекатился вновь, оглядывая окрестности. Плотный туман скрывал всё вокруг и гасил в липкой вязкости звуки. Спринтерским забегом Янко переместил себя в бар, где некогда Виссер потягивал смутное пойло "Его глаза" и жаловался на Школьника. Забившись в угол, пилот заказал ракию и перевёл дух.

Это всё туман, сказал себе Вук. Водитель не справился с управлением из-за плохой видимости. В туман полёты хелисайклов со свободным управлением по правилам воздушного движения запрещены. Летают только автоматические транспортные капсулы по выделенным эшелонам. Ограниченная видимость - безусловный повод для перехода на автопилот и приземления на перехватывающей парковке. Все хелисайклы по умолчанию подписаны на определение видимости специальным датчиком и отключения ручного пилотирования в неблагоприятных условиях. Семейные - тем более. Но тот, кто вёл аппарат, чуть не снёсший Вуку башку, заблокировал эту опцию. Намеренно или специально - вот в чём вопрос...