Разговаривать долго с Чикарой было опасно: каждую минуту могла показаться мегера-служанка. Это могло расстроить все планы.

— Слушай, Читян, — сказала поспешно Сумиэ, показывая мальчику на небольшой плоский камень, лежавший около калитки. — Когда ты будешь ходить мимо нашего дома из школы, всегда смотри на мое окно. И если услышишь опять ту же песню, какую я пела сегодня, и увидишь, как я махну тебе рукавом, загляни незаметно под этот камень, я положу здесь письмо для Таками-сан… Отнеси его как можно скорее профессору! Только будь осторожен. За тобой могут следить. Помни, что, если это письмо у тебя отнимут, твоему папе и нашим друзьям будет хуже.

От гордости и волнения у мальчика заалели щеки. Он вырос в своем сознании сразу на целую голову. Он понимал, что ему доверяют действительно очень важное и секретное дело.

— Я… у меня никто не отнимет! Я убегу от всех! — сказал он уверенно.

Сумиэ предостерегающе перебила:

— Убежать трудно, Читян. Ты лучше постарайся взять письмо так, чтобы никто не заметил. Урони что-нибудь около калитки, наклонись и в этот момент приподними слегка камень. Сделаешь?

Чикара кивнул. Сумиэ, махнув ему рукавом кимоно, пошла по дорожке к дому. Мальчик деловито покосился на плоский камень около калитки и тоже заторопился домой.

Первое время, пока Наля держали в тюрьме только за нарушение общественной морали, обращение с ним было довольно сносным. Обманутый его молодостью и внешней мягкостью, полицейский инспектор предложил ему даже поступить тайным агентом в сыскную полицию, обещая за это немедленное освобождение и хорошую плату.

— Для нас было бы очень важно получить кое-какие сведения о личности сидящего вместе с вами коммуниста Харады, — сказал дружеским тоном инспектор. — Вы, я знаю, попали сюда случайно, по любовному делу, но ведь… здесь затронута семейная честь таких влиятельных личностей, как депутат Каяхара и директор Имада, и вас могут продержать в заточении до седых волос. Без помощи полиции вам отсюда не вырваться… Нам же известно: вы эмигрант, обеспечены материально плохо, сильных друзей у вас нет… Если же вы сумеете оказать нам услугу — ваша свобода и будущность обеспечены. С вашим знанием иностранных языков вы можете сделать в Японии большую карьеру.

— Я очень мало честолюбив. Это мой недостаток, — ответил спокойно Наль.

Инспектор молодцевато расправил густые щетинистые усы.

— Да-а, но мы знаем., что в ваших жилах течет кровь древней расы Ямато, Вы должны любить родину вашей матери, как свою. Борьба с коммунизмом — . долг каждого патриота.

— У меня очень глупый характер, — возразил снова Наль, — я не умею бить ножом в спину.

— Зачем же ударять ножом в спину? — удивился инспектор.

— Предатель должен уметь это делать, если не сам, то через других, ну, хотя бы через таких вот, как вы! — тем же тоном произнес Наль.

В его лице и в серьезных продолговатых глазах полицейский инспектор подметил что-то похожее на гнев и презренье. И юноша вдруг показался ему на много лет старше и опытнее; чем выглядел за несколько минут раньше.

— Вот вы как разговариваете! — удивленно и угрожающе протянул инспектор. — Хорошо… Пеняйте тогда на себя. А о Хараде мы сможем узнать и без вашего соучастия. Сегодня его, вероятно, уже допросили «без ножа в спину».

Он нагло хихикнул. По его знаку тюремщики отвели Наля обратно в камеру. Акао и Сираи там уже не было, их якобы перевели в другую тюрьму. Правда же заключалась в том, что одному из этих шпионов удалось подслушать какую-то важную для полиции фразу, произнесенную Харадой во время сна. Бред был вызван искусственно, особым наркотическим средством, подмешанным в пищу ему и Налю. Хараду с вечера увели на допрос.

Его принесли назад на носилках, за несколько минут до прихода Наля. Он лежал теперь на полу без движения, с неплотно прикрытыми синеватыми веками и запрокинутым вверх подбородком, как чаще всего лежат трупы бойцов на поле сражения. На оголенных пятках его виднелись следы круглых ранок и сгустки запекшейся крови, словно туда забивали гвозди или глубоко кололи толстыми иглами, употребляемыми в Японии для пошивки циновок.

Надзиратель, сопровождавший Наля к инспектору, крупный бородатый мужчина, похожий на жителя острова Иезо, прежде чем закрыть камеру, показал связкой ключей на искалеченные ступни Харады и равнодушно сказал:

— Нарнаки, видать, работал!..

Дверь со скрипом закрылась. Наль наклонился к телу товарища, боясь, что тот уже мертв, но Харада с усилием поднял веки, и его взгляд, освещенный изнутри, точно кратер вулкана Камагатаке, остановился на лице юноши.

— Кровожадные псы!.. Что они с тобой сделали! — воскликнул Наль, не зная, чем помочь своему новому другу.

Впервые за время ареста самообладание покинуло его. Он стоял над своим новым другом с глазами, полными слез.

Харада с усилием сел и, звякнув цепями, надетыми на него перед пыткой, прислонился к стене. Несмотря на раны и боль, он все еще оставался полным хозяином своего тела.

— Не понимаю, — пробормотал он с бледной усмешкой, — кого же из нас пытали?… Чего ты плачешь?

Некоторое время длилось молчание. Харада, что-то обдумывая, напряженно смотрел на яванца. Несколько раз, борясь с головокружением и болью, он прикрывал глаза воспаленными веками, затем поднимал их снова и продолжал смотреть в лицо юноше. Наконец он тихо сказал:

— Когда они возьмут меня в третий раз, это будет конец: замучают насмерть!.. Хорошо, что ты не японец. У тебя больше шансов выйти отсюда. Окажи мне услугу… Надо будет найти одного человека, — он живет в Осаке. Я дам адрес, ты известишь его, и он сейчас же приедет. Тогда ты скажешь ему, что тот, кого мы подозревали, действительно предал нас, но адреса я успел уничтожить. Шрифт спрятан по-старому. Следов не оставлено никаких. Предателя я уничтожил. Обо мне можешь добавить, что умер как коммунист.

Харада опять прикрыл веки и со стоном вздохнул. Тело его сводило судорогой боли. Он напрягал всю волю, чтобы опять не упасть без чувств на пол, прижимаясь спиной и затылком к стене, от которой несло холодом. Печей в тюрьме до сих пор не топили, хотя уже наступили морозные дни. Наль, все еще имевший при себе подушку и одеяло, уложил товарища на свою постель и медленно повторил за ним имя и адрес того человека, которому надо было сообщить о последних словах Харады.

К вечеру металлиста опять увели на допрос. Назад он уже не вернулся…

В ту же ночь в камеру посадили двух студентов Васедского университета и старика наборщика из типографии «Асахи». Наль отнесся к ним недоверчиво, подозревая в них провокаторов вроде Акао и Сираи, но скоро убедился, что опасения его напрасны. Надзиратели обращались с новыми заключенными не лучше, чем с Харадой, хотя оба студента были типичными японскими либералами, неглупыми и честными, но весьма далекими от настоящей революционности. Все преступление их заключалось лишь в том, что они слишком открыто поддерживали «еретическую теорию Минобэ» — профессора и члена верхней палаты, который в одной из своих научных работ по вопросам японской конституции осмелился утверждать, что «император тоже является органом власти».

С первого же допроса оба студента вернулись еле живыми, со спинами, сплошь покрытыми кровоподтеками от палочных ударов. Их обвинили в распространении опасных мыслей и в оскорблении божественной личности императора.

Старик наборщик, два сына которого погибли при оккупации Маньчжурии, подозревался в сношениях с коммунистами, которым он якобы отпечатал антивоенную брошюру с помощью украденного им из типографии шрифта. Так как старик вину свою отрицал даже под пытками, то полицейское начальство распорядилось отправить его на трое суток в водяной карцер — холодную подвальную камеру, где весь пол был залит водой. Назад его не привели. Судя по разговорам тюремщиков, старик на вторые сутки свалился от усталости в воду и захлебнулся…

В этот же месяц Наля несколько раз вызывал к себе следователь по особо важным делам виконт Ито. К удивлению юноши, его обвиняли теперь уже не в нарушении общественной морали, а в принадлежности к террористической организации, совершившей покушение на барона Окуру. Со скучным упорством и однообразными хитростями, знакомыми Налю еще по допросам в голландской охранке, следователь убеждал его подтвердить письменно правильность показаний Имады и Сумиэ, выдать сообщников и этим избавить себя и сестру от тюремного заключения.