— Нельзя льду. Верная смерть!.. У нее внутреннее кровоизлияние.

К раненой подошли санитары с носилками. Ярцев хотел помочь ее уложить, но в это время две грубые полицейские руки рванули его назад, и он очутился в двойном кольце конвоиров рядом с Ацумой.

От пальмы чей-то высокий голос жестко и властно крикнул:

— Этих — в тюрьму!.. А ее — в больницу… тюремную!

Наль сидел в тюрьме второй месяц. Его арестовали в ту самую ночь, когда к нему в комнату так неожиданно и доверчиво пришла Сумиэ.

После обыска и проверки документов полицейский инспектор, сияя от удовольствия, позвонил по телефону Имаде. Тот приехал за дочерью вместе с рослой служанкой, готовый везти беглянку домой насильно. Но сопротивляться было бесцельно. Закон и полиция были на его стороне.

Когда ее увели, полицейский инспектор ободряюще сказал Налю:

— Пустяки, господин Сенузи. Положительно ничего серьезного. Проедем в участок, составим там протокол и отпустим. Самое большое — заплатите по суду штраф за нарушение общественной морали и попадете в газеты. Наша пресса такие скандальчики любит.

Инспектор игриво рассмеялся, подозвал полицейских и предложил юноше следовать за ними к автомобилю.

— Ничего серьезного, — повторил он. — Н-но, на всякий случай, я бы советовал вам захватить с собой одеяло и подушку. Иностранцам наши полицейские участки не очень нравятся: мало мебели!

Он продолжал шутить всю дорогу, угощал папиросами и даже рассказывал анекдоты, радуясь, что иностранец хорошо понимает японский язык. Наль сидел молча, мало обеспокоенный за себя, но полный острой тревоги за Сумиэ.

В полицейском участке усталый сонный чиновник, сидевший у входа, записал в толстую тетрадь его имя, фамилию, подданство, за что арестован, где проживает в Токио, чем занимается; и, кроме того, задал несколько быстрых лукавых вопросов по поводу политических взглядов и адресов ближайших знакомых, требуя отвечать без раздумья и коротко. Инспектор вначале куда-то исчез, но вскоре появился опять, в сопровождении сухонького косоглазого старичка, который проворно обшарил одежду Наля, вывернул все карманы и передал находившиеся там вещи и деньги сидевшему за столом чиновнику.

— Все будет в целости. Не беспокойтесь. При выходе возвратим, — равнодушно сказал инспектор.

Дежурный смотритель повел арестованного по узкому длинному коридору, потом по шатким ступеням пологой лестницы, идущей в какое-то подземелье, и здесь втолкнул в полутемную камеру с земляным полом и деревянными старыми стенами, одетыми плесенью. От вони и сырости, пахнувших прямо в лицо, Наль рванулся назад, но дверь уже была заперта. Тогда он стал громко стучать в нее носком башмака и обоими кулаками, пока окошечко не открылось и не показалась нахмуренная физиономия смотрителя.

— Ну-ну, не шуметь! Хуже будет.

— Позовите ко мне инспектора, иначе я разломаю всю эту гниль. Здесь я не буду сидеть. Это не камера, а помойная яма, — спокойно и повелительно сказал Наль, чуть повышая голос.

Смотритель тупо смотрел на него в окошечко, хмурясь все больше. Наль снова ударил носком башмака по ветхой дощатой двери. Японец грозно поднял дубинку, но тотчас же опустил ее и неожиданно примирительно произнес:

— Ну-ну, тише!.. Идет сюда кто-то.

На шум и возгласы сверху сошел сам инспектор. С той же притворной улыбкой и шутками он приказал открыть дверь и перевести арестованного в камеру х о г о с и ц у, куда обыкновенно сажают подследственных женщин.

Новая камера оказалась довольно чистой и светлой, но Наль сидел в ней недолго. Скоро дверь отворилась снова, и полицейский инспектор повел его через двор в маленький деревянный домик, где помещался участковый фотограф. Близорукий унылый японец в выцветшем кимоно торопливо зажег юпитер, навел аппарат и щелкнул затвором.

— Снимите шляпу, — сказал он скучающе и снова щелкнул затвором.

— Повернитесь в профиль.

— Сядьте!

— Снимите пальто!

После каждого приказания он вставлял новую кассету и нажимал грушу. Сделав около десятка снимков без шляпы и в шляпе, анфас и в профиль, в пальто и в костюме, — фотограф принес баночку с клейкой жидкостью и стал снимать на бумагу оттиски пальцев, каждый отдельно. С большого пальца левой руки он почему-то сделал сразу три оттиска.

Когда вышли снова на двор, к инспектору подошел тот самый сухонький старичок, который обыскивал Наля при входе.

— Господин начальник, вас вызывают по телефону из главного управления, — проговорил он вполголоса.

Инспектор, оставив Наля под его наблюдение, куда-то исчез, потом появился снова и с деланным сожалением сказал:

— Ничего не поделаешь: приказано немедленно перевести в тюрьму.

Наля это известие не огорчило. Он знал от Онэ, что японские полицейские участки бывают нередко гораздо хуже тюрьмы. Большинство избиений и пыток происходит именно здесь, в этих тесных сырых каморках, через которые ежедневно проходят десятки и сотни людей, арестованных чаще всего по одному подозрению или лживым доносам досужих шпиков. Совершенно невинные люди томятся здесь месяцами, хотя по закону держать подследственных в полицейских участках можно не дольше двадцати девяти дней. Закон этот обходится очень просто: арестованного выпускают на свободу, но едва он выходит за ворота участка, как его схватывают и сажают опять. Более непокорных и опытных по истечении срока переводят в другой участок, а потом снова в тот же. По-японски это зовется тараи-м а в а с и — «крутить тазик».

Полицейский инспектор взял у дежурного отобранные у Наля вещи и деньги, усадил юношу под охраной солдат в черный закрытый автомобиль и приказал отвезти в районную тюрьму. Там конвоиры сдали яванца главному смотрителю, который выдал на деньги квитанционную книжку и сказал, что если арестованный желает, то может прикупать к тюремному пайку рис и мясо. Усталый седой надзиратель с громадной связкой ключей повел Наля в камеру. Он покачал головой и сокрушенно добавил:

— Студент?… В университете учился?… Ну скажи, чего тут хорошего: такой молодой, образованный и будешь сидеть в тюрьме? Начальство слушаться надо, а не бунтовать!..

Наль молчал. По опыту, вынесенному из своих заключений на Яве, он знал, что лишнее слово в тюрьме всегда идет во вред заключенному. Он уже составил себе твердый план действий на случай, если его арест затянется несколько дольше, чем можно было ожидать поначалу. Вины за собой он не чувствовал и надеялся, что друзья из издательства «Тоицу», у которых была возможность воздействовать на полицию через печать и тесная связь с левыми депутатами парламента, настоят на его освобождении. Пока же он решил использовать вынужденное безделье для обдумывания своей брошюры о революционном рабочем движении в Индонезии.

Папиросы ему почему-то оставили, хотя спички взяли. За щекой он сумел спрятать два обломка графита и надеялся теперь орудовать ими, как. настоящими карандашами, записывая на папиросной бумаге основные мысли статьи. Кроме того, Наль решил заняться гимнастикой и вообще постараться организовать свое поведение так, чтобы извлечь какую-то пользу даже из этого тягостного тюремного заключения.

Районная тюрьма, к его удивлению, оказалась вполне приличной, похожей на колониальные тюрьмы для европейцев. В камере, куда его посадили, стены были окрашены светлой краской, пол устлан циновками, у стены стояла привинченная к полу кровать. Табуретка и стол были тоже привинчены. Очевидно, тюрьму построили только недавно, по новейшему образцу. В камере был даже водопроводный кран и умывальная раковина. Окно было, правда, в старинном стиле — узкое, у самого потолка — и заделано железной решеткой, но зато там же, вверху, блестела электрическая лампочка, одетая медной сеткой.

Вскоре надзиратель принес одеяло н подушку, которые Наль, по совету полицейского инспектора, взял с собой, отправляясь в участок. Согласно тюремным правилам, лежать на постели не возбранялось и днем, но утром надо было соскакивать по звонку в шесть часов! Окошечко камеры отстегивалось, и тюремный служитель подавал в него жидкий суп, который можно было, по желанию, заменять кипятком. Наль предпочитал воду, так как суп был невкусный и грязный. Пользуясь квитанционной книжечкой, он прикупал понемногу то риса, то хлеба, то сахара, обеспечивая себе сносный завтрак. Обед состоял из дешевого серого риса, и рыбы, отдававшей почти всегда тухлым запахом, Но обед Наль съедал: денег было немного, и они могли пригодиться в будущем.