— Я хочу знать, кто ему передал яд. Старика обманули, но он пролетарий… Он не солжет!

Ацума опустил голову.

— Яд мне тоже дал офицер Хаяси, — ответил тихим, но внятным голосом, взглядывая исподлобья на следователя.

Тот выхватил револьвер — и угрожающе положил перед собой на стол.

— Клевета на кейсицйо! — прошипел он сквозь зубы. — Кто тебя подучил, мерзавец?

Ацума, торжественно выпрямившись, тяжело разжал челюсти.

— Нет, господин, никто не учил, — ответил он резко. — Я старик, я скоро умру… И я не хочу навлечь на себя гнев богов — обмануть судью, императора. Хаяси-сан приказал отравить эту женщину; сказал, что она шпионка.

— Слышите?… Я прошу записать! — потребовал журналист.

— Я знаю, что надо записывать, — оборвал злобно Ито, не притрагиваясь к бумаге. — Он коммунист. Вы из одной партии… Но мы ее переловим и передушим до последнего человека!

В лице Онэ что-то дрогнуло. Он посмотрел на следователя с тем выражением отвращения и решимости, с каким безбоязненный человек смотрит на ядовитого гада, готового укусить.

— Я хочу вам сказать, — произнес он взволнованно, и тихий голос его на этот раз прозвучал звонко и твердо. — Я не член коммунистической партии. Я маленький человек, простой корреспондент… Но нас, незаметных людей, на земле много. Этот старик тоже из нашего класса, — вы не ошиблись, когда причислили его к моей партии.

Ито в бешенстве позвонил.

— Довольно!.. Агитировать некого! — проревел он.

Вошли жандармы. Следователь властно махнул рукой.

— В цепи!.. Обоих!

Конвоиры подскочили с наручниками. Запоры автоматических браслетов щелкнули.

— Закон запрещает держать подследственных в кандалах. Беззаконие тоже имеет границы! — возмущенно воскликнул журналист.

— Самый суровый режим! — ревел Ито.

— Ха! — разом откликнулись конвоиры, выталкивая арестованных из комнаты.

Старый моряк попробовал сопротивляться, но на него сразу накинулись трое, и он, ослабев, покорно пошел в коридор, позвякивая железом.

— Не горюй, Ацума-сан! — крикнул, оглядываясь через плечо, журналист. — Революция рвет не такие цепи!

И, получив свирепый удар, упал через порог на камни двора.

Больничная палата, в которой лежала Эрна, неприятно пахла лекарствами и была очень слабо освещена. Палата была рассчитана на троих, но две койки стояли пустыми, так как из женской тюрьмы переводили сюда неохотно, в самых тяжелых случаях, когда требовалась немедленная операция. Переполнено было заразное отделение. Там каждый день умирали дети и женщины от разных болезней, начиная с простого гриппа и кончая всеми видами тифа. Доктора и сиделки относились к этому равнодушно.

Эрна, на свое счастье, попала в хирургическое отделение, где медицинские сестры и врач были гораздо отзывчивее. Врач был пожилой, многосемейный, обремененный долгами и каждодневными заботами о подрастающих детях, но по натуре человек мягкий, общительный. Медицинские сестры, младшая из которых исполняла одновременно обязанности сиделки, произвели на Эрну еще лучшее впечатление. Веселые, быстрые, услужливые, они проявляли к ней искреннее сочувствие и делали все, чтобы облегчить ее муки.

Здоровье больной восстанавливалось быстро. Пуля прошла навылет, не повредив ни одного важного органа. На второй месяц врач уже начал весело поговаривать о возможности близкой выписки из больницы, но Эрну это не радовало. Она понимала, что находится в заключении и что впереди ее ждут новые неприятности. Во время бессонных ночей она думала часто о брате и проклинала себя за свой вздорный характер, который навлек столько непоправимых несчастий не только на нее самое, но и на всех дорогих ей людей.

О Ярцеве она вспоминала спокойнее, и реже. Ей почему-то казалось, что он и на этот раз пострадает всех меньше и, вероятно, уже выпущен на свободу. «Костя — скользкий как угорь. Его не так легко удержать в руках», — думала она не то с одобрением, не то с упреком.

Мысли о бароне Окуре вызывали острое чувство стыда за свое легкомыслие. Ей хотелось вычеркнуть этот период жизни из сердца и памяти. После выстрела в ресторане ей было ясно, что она идеализировала барона сознательно, старалась найти оправдание своим слабостям.

В начале третьего месяца ее перевели из больницы в тюрьму. Камера была чисто вымыта и хорошо проветрена. Кровать была откидная, похожая на жесткий спальный диван в вагонном купе; высокое окно заделано двойной решеткой. Под ним стояли маленький стол и табуретка. Водопровода не было. На стене, между окном и дверью, желтая: полка из тонкой фанеры и вешалка. В углу — параша. Камера, видимо, предназначалась специально для иностранцев. Постельное белье тюремщица принесла чистое, но в кро-

вати оказались клопы, которых пришлось выводить с помощью кипятка и мыла.

Ночью Эрну вызвали жа допрос. Дорогу показывал молчаливый, спокойный шпик в штатском платье. Сзади, почти вплотную, шли солдаты охраны. Из камеры девушку повели зачем-то в подвальный этаж. Долго шли узкими полутемными коридорами, потом поднялись опять по ступеням и вышли через небольшую дверь на парадную лестницу. Штатский снял шляпу, поправил расческой волосы и ввел Эрну в большую пустую комнату, где за круглым низким столом с одной ножкой сидел человек в очках, в военном мундире зелено-желтого цвета и пил сакэ. Солдаты охраны остановились у двери. Шпик приказал Эрне подойти к офицеру ближе. Тот перестал пить вино, поправил очки и минуты две или три молча смотрел в лицо девушки. Затем офицер перевел тяжелый свой взгляд на девичью фигуру, так же медленно и бесстрастно осмотрел ее и, не сказав ни слова, сделал штатскому знак увести заключенную обратно в тюрьму.

На следующую ночь ее разбудили опять. Теперь вывели на тюремный двор, посадили в закрытый автомобиль и повезли по улицам Токио. Из случайно донесшейся до нее фразы, сказанной одним из жандармов шоферу, она поняла, что ее вызывает следователь по особо важным делам виконт Ито.

Следователь встретил ее приветливо.

— Садитесь, пожалуйста. Вы же недавно выписались из больницы… Может быть, выпьете чашку чаю?

Она отказалась.

— Перейдем тогда к делу, — продолжал вкрадчиво Ито. — Я думаю, что для вас все это кончится пустяками… Ну, скажем, высылкой из Японии!… Но при условии, что вы будете вполне искренни, пойдете навстречу следствию.

— Безусловно. У меня нет причин лгать.

На письменном столе следователя лежали папки с делами, пакеты с различными документами, стопка фотографических карточек, перевязанных голубой лентой, и небольшие открытые конверты, туго набитые листочками из блокнота, исписанными по-английски и по-русски. Мелкие строчки напомнили, ей почерк Ярцева.

— Какую цель вы преследовали отравлением барона Окуры? Вся ваша группа? — с неожиданной резкостью спросил Ито.

— Это надо спрашивать не меня. Я сама едва не сделалась жертвою отравления, — ответила Эрна.

Она вдруг вспомнила свой разговор с женой Каваками, ее совсем недвусмысленные угрозы и торопливо рассказала об этом следователю. Но Ито не обратил на это никакого внимания. Во время допроса он поминутно заглядывал то в папку с делами, то в документы, перечитывая показания других обвиняемых, внимательно рассматривал фотографии, показывая всем своим видом, что сущность данного дела для него совершенно ясна и Эрне остается лишь подтвердить его выводы.

— Вы прибыли в Японию нелегально, без визы?

— Да.

— На корабле «Карфаген»?

— Да.

— Вместе с вашим братом и русским, по фамилии Ярцев, выдающим себя за американского моряка?

— По-моему, он и есть моряк.

— Аа-а… О нем после! Следствие должно выяснить более важное. Известно, что ваш брат периодически передавал японскому коммунисту Онэ Тейдзи крупные суммы денег. Для какой цели?

Ито достал из конверта какую-то расписку и прикрепил булавкой к листу, на котором записывал показания. Эрна удивленно на него посмотрела.