Нас звали на пресс-конференцию, но я пошел вдоль улицы, чтобы осмотреть продолжение выставки. Рядом с магазином писчебумажных и аптекарских товаров был магазин радиоаппаратуры. Я заглянул внутрь. Полки были пусты, но на полу лежала груда разбитых магнитофонов фирмы „Нэшнл панасоник“, разбитые транзисторные радиоприемники, пластинки, батареи, кассеты. Тут же рядом, в антикварной лавке, стоял ящичек с палочками старой китайской туши. Я не мог совладать с любопытством и сунулся туда, не обращая внимания на крики охраны и переводчиков.

С прилавка свисал, словно негодная тряпка, шелковый свиток, на котором неизвестный мандарин выписывал столетия назад какие-то мысли или изречения. Сверху, меж золотых и пурпурных кистей, виднелась этикетка с ценой: 3500 американских долларов. Это была не подделка. Почти никто не владеет ныне таким искусством каллиграфии, нет такой туши и кистей.

Нижняя часть полотнища лежала на каменном полу лавки. На ней человеческие испражнения. Правый угол почти совершенно истлел, и легко было понять почему. На шелковом свитке почти тысячелетней давности лежал перевернутый автомобильный аккумулятор с открученными пробками. Серная кислота вытекла и разъела шелк и золотое шитье.

В глубине лавки, среди разбитых полок с выбитыми стеклами, виднелась груда старательно разбитых фарфоровых статуэток улыбающегося Будды, какие-то раздавленные миски и облитые мочой манускрипты».

Я процитировал фрагмент из лучшей книги о Кампучии. Её написал польский писатель и публицист Веслав Гурницкий. Его «Песочные часы» — самая проникновенная и по сей день лучшая книга о первых неделях Кампучии после Пол Пота. Гурницкий для меня недосягаемый образец для подражания.

Завбюро ТАСС Михаил Собашников прибыл в Кампучию едва ли не на плечах второго эшелона Вьетнамской Народной Армии. Ему досталась роскошная вилла сгинувшего в полпотовской мясорубке кхмерского профессора, обладавшего, судя по интерьеру комнат безупречным вкусом и любовью к ангкорской культуре; черный мерседес из полпотовского гаража, и прочие трофеи. Собашников разжился роскошными альбомами импрессионистов и мастеров Возрождения от издательства «Ашетт», которые он успел набрать в книжном магазине в центре пустого в то время Пномпеня. «Когда я приехал во второй раз, всё уже растащили „новосёлы“». «Новосёлами» он называл первых поселенцев, точнее мародёров, которые осмелились войти в контролируемый частями ВНА и кампучийскими милиционерами мёртвый город и от души его разворовать.

Мы сидим в просторной комнате для приёмов и переговоров в МИД НРК. С Меконга доносится едва заметный ветерок. Кирилл Ющенков, молодой и симпатичный третий секретарь посольства, в отглаженной белой рубашке с коротким рукавом, тщательно отутюженных синих брюках и начищенных до блеска черных ботинках выглядит принцем среди двух босяков. Хотя рубашка на Паше меньше измята, чем моя хлопчатобумажная джинса индийского пошива. Опять же Паша сидит в брюках, а шеф бюро Гостелерадио СССР в НРК с удивлением разглядывает странное пятно на почти новеньких джинсах «Ли» с таким трудом раздобытых в московской «Берёзке» накануне отъезда в кампучийскую землю.

Надевать шерстяной костюм в пятидесятиградусную жару даже для аудиенции в отделе печати МИДа НРК показалось мне такой же странностью, как если бы я явился в отдел печати МИДа СССР обнажено-татуированным полинезийцем в набедренной повязке.

Кирилл старается сохранять невозмутимость, хотя внутри его коробит от нашего расхристанного вида. Впрочем, он выполняет поручение временного поверенного Шманевского представить двух новых журналистов шефу камбоджийского отдела печати МИД Чум Бун Ронгу, о котором среди наших коллег холит множество легенд. Кто-то из тассовцев, то ли «ближний», то ли «дальний» во время вчерашней вечеринки по случаю «нашей прописки» обмолвился, что Чум — бывший офицер разведки в армии Лон Нола. Кто-то другой сказал, что это бред, потому что полпотовцы расстреляли всех офицеров армии Лон Нола в первую очередь, а потом уже принялись за всех остальных. Мне легенда о принадлежности Чум Бун Ронга к лонноловской разведке показалась симпатичной. И я в нее поверил.

Аудиенция и вручение аккредитационных писем месье Чум Бун Ронгу состоялись. Он вошёл в комнату для протокольных приёмов стремительно и бесшумно. Тонкий, с очень правильными и слишком изящными для кхмеров чертами лица, большими глазами, излучавшими одновременно доброжелательность и подозрительность. И по-французски и по-английски он говорил бегло и без всяких переводчиков.

После нескольких подобающих протокольных фраз, переходим к делу.

— Месье Чум Бун Рон, мы понимаем трудности, которые переживает ваша страна. Сегодня её народ умирает от голода, города разрушены, и до нового урожая выживет не каждый. Мы не имеем права ничего просить, кроме возможности позволить нам работать. Мы должны делать информационные телесюжеты, но у нас нет транспорта и нам негде жить. Для нашего руководства в Москве это не является оправданием, потому что они выбрали нас, как парней, которые не пропадут. Уже неделю мы живём чуть лучше, чем американские пилоты в «Хилтон-Ханой», но не сняли ещё ни одного метра плёнки.

Кирилл срочно фиксирует в своём блокноте мой пафосный монолог, выражая красноречивыми вздохами своё неодобрение. Но это его дело. Вечером он напишет отчёт об этой встрече, где даст явно нелестную характеристику новому завбюро Гостелерадио СССР. «Нагловат, самоуверен и пытается играть в независимость». Впрочем, мне всё равно. Мы идём ва-банк. Эта встреча — наш шанс, как-то развернуть ситуацию в сторону фортуны. И она поворачивается к нам лицом в лице месьё Чум Бун Ронга. Он говорит что-то по кхмерски пришедшему с ним юному секретарю, хотя сам кажется мне очень молодым человеком. Если он и служил в разведке Лон Нола, то, как раз в то время, когда я завершал учёбу на журфаке МГУ.

— Хорошо, — неожиданно говорит он по-французски. — Вы ведь говорите по-французски?

Кирилл покрывается пятнами.

— Да, месьё Чум Бун Ронг, я немного говорю по-французски.

— Отлично. Я найду вам переводчика с французским языком. С русским у нас почти никого нет. Две балерины, но у них другая работа. С жильём и транспортом труднее. Вы можете подождать два-три дня. Я буду решать эту проблему.

А дальше всё было как в волшебной сказке. Через два дня в нашу конуру в отеле «Монором» пришли молчаливые парни с улыбками на лице. Они собрали наши вещи, погрузили их в «Ладу» канареечного цвета и повезли нас на Самдех-пан, улицу Принцев, где нам предстояло пережить свой триумф и падение.

И ещё один фрагмент из наших первых дней в Пномпене.

О нашем переводчике и кураторе из отдела печати МИД НРК Ук Сомарине я уже рассказал в журнальной версии. Теперь пришла пора представить ещё одного члена нашей команды. Моего незабвенного шофёра по имени Кхуй Муй.

Попал он к нам довольно странно. Вначале предоставленной нам отделом печати МИД НРК канареечной «Ладой» рулил молодой человек по имени Кхонг. Был он молчаливым, с трудом говорил на английском и почти ничего не понимал по-французски. Словом, не Ален Делон. Одеколон он тоже не пил, равно как и тройной бурбон. Только пиво пил.

Несколько дней он буквально не отходил от нас ни на шаг. Мы ещё спали с Пашкой, когда он появлялся в нашей комнате на предоставленной нам гостевой вилле, садился на стул и наблюдал, как мы натягиваем джинсы и футболки, умываемся, чистим зубы. Потом завтракал с нами, чем Бог послал, а посылал он нам какие-то консервы из посольской продуктовой лавки, кофе со сгущенкой, кусок местной булки за доллар. Булки эти были замечательны тем, что тесто, из которого их пекли, было густо усеяно местными же летающими кровососами. Такой, знаете ли, сэндвич с гнусом.