А вот сайгонских денег (донгов СРВ, которые сайгонцы почему-то упрямо называли «пиастрами») у нас теперь было просто невероятно много!

Утром я проснулся счастливым человеком. Я не плавал в собственном поту на промокших простынях. Меня не будило чахоточное покашливание «кондея». Мне не нужно было думать о том, что сейчас потребуется как-то умыться, в то время как краны шипят от отсутствия в них воды. Не нужно было ломать голову, где раздобыть бутылку французской минералки, и как вскипятить её для кофе. В «Мажестике» можно было с утра встать под тёплые или прохладные упругие струи воды, бьющие из душа, а спустя четверть часа подняться на последний этаж, где располагался ресторан и позавтракать омлетом и чашкой благоухающего по настоящему чарующими ароматами, густого, как гуталин, кофе. Может оттого, я самого начала не верю симпатяге Калниньшу с его «чарующими ароматами кофе „Гранд“». Говно это, а не кофе, старина Инвар! Потому и пытаются приукрасить его твоим обаянием.

Для меня этот город навсегда останется Сайгоном, овеянным ароматами книги Грэма Грина «Тихий американец» и фильмов Фрэнсиса Форда Копполы и Майкла Чимино.

После расслабляющих прохлады и уюта «Мажестика» выход в город подобен прогулкам со стариком Данте. Правда, дантов ад у меня отчего-то ассоциируется с леденящим мраком, в то время как сайгонская преисподняя — это воздух, густо пропитанный запахами бензина, который отбивает все прочие запахи гигантского азиатского города.

Первым делом приобретаем «сити мап» — карту Сайгона, который теперь именуется Хошимин-виль, или Хошимин-сити, это на каком языке объясняться с его аборигенами. Молодёжь предпочитает слэнг янки, старички, подобные моему «новому другу» Чан Ван Миню, антиквару с улицы Катина, говорят по-французски.

Вооружившись картой, отправляемся в путешествие.

Первый визит — в представительство «Аэрофлота». Всё по той же рю Катина (Донг Кхой) движемся в сторону «опера де Сайгон». Здание сайгонской оперы, где вместо спектаклей время от времени проходят показательные процессы по делу очередной банды контрреволюционеров, не лучшая копия «опера де Пари», но есть в нём некий шарм того «Парижа Азии», который…

«Это уже не тот Сайгон, вздыхают старожилы: как тут сейчас бедно, серо и скучно! В шестьдесят третьем… в шестьдесят пятом…

Я терпеливо слушаю эти вздохи и смотрю старожилам прямо в глаза. Разумеется, я верю, что Сайгон был тогда „Парижем Азии“, или „жемчужиной тропиков“, или „столицей света“. Любой публичный дом занятнее фабрики. Всякая хорошо сложенная стриптизёрка доставляет больше эмоций, чем склонившиеся на рисовом поле девушки в остроконечных шляпах, как бы красивы они ни были. Надо просто выбрать точку зрения.

Когда отсюда выгнали американцев, в четырехмиллионном Сайгоне было 285 тысяч проституток, 92 тысячи бездомных сирот и 350 тысяч наркоманов. На одной только улице Катина выстроились один за другим шестьдесят публичных домов, и среди них такие знаменитые, как „Орион“, где персонал состоял из двенадцатилетних мальчиков, или „Звезда“, где самой старшей из обитательниц было тринадцать лет. Президент Южного Вьетнама Тхиеу зарабатывал сто двадцать тысяч долларов в день на торговле наркотиками. В одном из кварталов возле доков жила под открытым небом целая колония детей от пяти до восьми лет, без какой-либо опеки, промышляя воровством или нищенствуя. Знаменитая мадам Ню велела соорудить для себя висячие сады, для которых еженедельно доставляли самолетом из Бразилии самые редкие сорта орхидей. Проститутка со знанием английского языка зарабатывала за ночь столько, сколько портовый рабочий за четыре месяца. Под конец шестидесятых годов здесь ежедневно умирало 25 человек в результате отравления наркотиками, 11 человек — от незалеченных венерических болезней и 38 — из-за хронического недоедания. Один китайский предприниматель из Шолона по имени Ли Чан, который контролировал третью часть публичных домов города, накопил у себя шестнадцать тонн золота в слитках, имел четыре „кадиллака“ и четыре „мерседеса“, а персонал его домов чаще всего попадал к нему прямо из деревни, и уже в первый день каждая получала порцию героина. Все это творилось шесть-восемь лет назад, когда центр Сайгона освещали прихотливые неоновые вывески, по нынешней улице Ты Зо прогуливались девицы, прелестные, как бабочки, а в ресторанах „Мажестик“ и „Рекс“ подавались омары, приготовлявшиеся сорока двумя различными способами.

Проще говоря, существуют разные мерки для таких понятий, как свобода, радость, краски жизни, красота города. В этом нет ничего нового. Странно даже, что столь очевидные вещи приходится время от времени повторять. А надо. Некоторые открыто жалуются на монотонную серость этого города, еще немного — и спросят: стоило ли разгонять поднимавшуюся здесь когда-то милую и веселую дымку?

Сайгон был в американские времена наверняка самым страшным городом Азии, обиталищем зла в конденсированной форме, вызовом человечности. Здесь лучше, чем где-либо в другом месте, можно было бы уразуметь безграничную ненависть группы Пол Пота к большим азиатским городам».

(Веслав Гурницкий — «Песочные часы»)

Я прочитал «Песочные часы» через три года после возвращения из Пномпеня в Москву.

Гурницкий разбередил тогда старые раны памяти, а спустя четверть века побудил в известной степени к написанию этих воспоминаний. Но для поляка — поездка во Вьетнам и Кампучию была поводом написать одну из самых прекрасных публицистических книг прошлого века. Потом он писал, кажется об Эфиопии и других странах.

Я не думаю, что он заболел Индокитаем так же, как заболел им я.

Для меня Кампучия и Пномпень, Вьетнам и Ханой с Сайгоном — не просто страны и города, в которых довелось жить и работать… Это нечто большее. Это те недолгие периоды жизни, когда моя подружка Судьба была умопомрачительно очарована моей беспечностью и полнейшим равнодушием к её очаровательной улыбке. Возможно потом, она обиделась на моё пренебрежение к ней. Стала дуться и ворчать…

Но всё это будет потом. Когда я вернусь в черно-белый формат московской жизни.

Сентябрь 1980 года. Сайгон

А сейчас мы Пашкой идём по рю Катина, бывшей улице «красных фонарей», которая сегодня усеяна антикварными лавками, витрины которых заставлены кхмерскими бронзовыми статуэтками Будды и его небесных танцовщиц-апсар.

Нигде так не ощущаешь разграбления Кампучии, как в этом городе, где можно купить всё, начиная от американской винтовки М-16 до антикварной китайской вазы эпохи Минь.

Здесь можно не спрашивать о том, где раздобыть подружку на ночь. Лавка располагается на первом этаже, а второй и третий у всякого ценителя «пикассо-вьетнамъен» — это личные апартаменты, в которых водятся такие яркие «бабочки», что…