Иду дальше. За десять донгов у торговки приобретаю десяток «ливр дю пош» с романами Камю, Сартра, «Королевскую дорогу» Андре Мальро, мемуары Пьера Лоти и «Доктора Жеваго» Пастернака. Я не уверен, что смогу осилить Пастернака во французском переводе, но сама мысль о том, что я держу в руках, книжку, которую в Союзе никто не читал, но все осуждали, приводит меня в восторг.

Подходит Павлик, который всё это время приценивался к «никоновским» объективам на соседней «Стеклянной». Прикладываю палец ко рту, чтобы Паша не стал говорить по-русски. Мы здесь в Сайгоне — поляки. «Балан» — самый весёлый барак в соцлагере. Поэтому в Сайгоне их любят больше других. Почти как французов.

Удаляемся с Сашкой на его «Стеклянную».

— Какие-то проблемы, Павлик?

— Сколько у нас денег, шеф?

— Здесь три тысячи донгов, — показываю я на брезентовую сумку из-под американского противогаза. — И тысяч пять в отеле.

— Шеф я хочу купить три объектива. Всего за сто баксов.

— Шурик, баксы не дам. У нас их всего сотня осталась. А послезавтра возвращаемся в Пеньково.

— Давай донги.

— Только две девятьсот, сотня нужна мне на книги.

Торговец объективами от «Никона», наверняка, краденными, сначала упирается рогом.

— Пошли, — говорю я Павлику — на плохом английском, словно случайно наступив при этом ему на ногу.

Трубин смышлёный. Он горестно вздыхает.

Разворачиваемся уходить.

— Окей, — говорит торговец, — берите за две девятьсот.

Снова ослепительно улыбаюсь.

— Мне очень жаль месьё, но у нас только две восемьсот.

А он уже упаковал объективы в коробки.

— Согласен, — говорит он с плохо скрываемой радостью.

Можно было торговаться до посинения и сбить цены до двух тысяч пиастров. Но мы ведь только учимся.

Возвращаюсь на «Книжную».

«Просто букинист» настороже, но меня приковал альбом Обри Бердслея. Он роскошный, но краденный из того британского консульства в Сайгоне, которое, впрочем, не существует в нынешнем Хошимине. Так что «краденый» — это с натяжкой.

Теряю разум и сразу же прицениваюсь. Торговец просекает мой азарт.

— Тысяча пиастров, месьё!

— Это невозможно!

— Девятьсот!

— Двести!

— Нет, месьё, это невозможно!

— А это возможно, — показываю ему на библиотечный штамп консульства.

— Это ничего не значит!

— В Сайгоне, да. В Варшаве нет.

— Хорошо. Пятьсот пиастров.

Иду дальше. Меня нагоняет «просто букинист» с альбомом «Эротик арт».

— Всего пятьсот пиастров, месье. Это лучше Бердслея. Здесь больше секса.

Оглядываюсь на владельца краденного Бердслея. Он откровенно огорчён. Золотая рыбка соскочила с крючка.

Но у меня осталось только двести донгов.

— Я возьму ваш альбом, месьё, но ещё пять «Плейбоев» к нему.

«Просто букинист» расплывается в улыбке.

— Но только за двести донгов…

Улыбка гаснет.

— Окей, месьё балан, кричит мне хозяин «Бердслея»! Двести пиастров.

У меня дома по сей день стоит на книжной полке альбом «Бердслей». Автор Брайан Рид. Издательство «Студио Виста», Великобритания. Отпечатано в Голландии. Год издания 1967. Сегодня это уже никакой не раритет. Разве что, только для меня…

Бердслея нынче в России не издал только ленивый!

КОНЕЦ

Кампонгсаом. Кампучия.

Июль 1980 года

Ну, вот и всё, — подумал я. — В Ангаре не утонул, зато теперь уж точно отдам концы в Сиамском заливе.

Просто немного не повезло. Не сумел вовремя соскочить с приливной волны, и теперь океан тащил меня в свою пучину, вкручивая куда-то в смесь воды и песка. Но самое неприятное — это пронзившая как ударом тока боль в правом предплечье. Какого черта я вдруг попытался защитить правую щеку от соприкосновения с жестким как наждачная бумага песком?

Ну, как же! Не хотелось предстать с ободранной мордой перед Валей и Светой, с которым мы сегодня вечером договорились встретиться за товарищеским ужином.

Вот и тони теперь, красавЕц несчастный!

Рот забит песком. Не отплеваться. Захлебнусь. Глаза закрыты. Где дно, где небо? Осталась боль. И страх. Дикий. Мне совсем не хочется помирать вот так в морской пучине, когда берег совсем рядом. Ну же, старина! Утонуть через три недели после начала загранкомандировки. Вот уже нелепость.

Когда дышать больше нечем, делаю последний рывок и неожиданно оказываюсь выброшенным новой приливной волной, которая и сама уже на издохе, наверх. Три или четыре метра до берега добредаю, преодолевая обморок.

Падаю на песок. Выплевываю песок изо рта. Он всюду. Во рту, в ушах, в глазах. И ещё невыносимая боль в правом предплечье. Кость торчит, зловеще натянув обожженную солнцем кожу, а рука моя болтается где-то на уровне колена.

Пашка бледнеет от такой анатомической красоты и пытается оттащить меня к ближайшей дюне. А любимый мой драйвер Муй, с которым мы знакомы без году неделю, только цокает языком.

Нам нужно на «Орлову» к судовому врачу Жене. Но добраться до машины, у меня просто не хватит сил. Да и появляться на теплоходе в столь жалком виде не хочется.

— Паша, поезжай с Муем в порт и объясни Евгению ситуацию.

— Шеф, а как же ты?

— Павлик, уже не утону…

По мокрому песку носятся морские рачки и прочая живность.

На вершине холма белеет вилла «Моник». Шестая жена Нородома Сианука наполовину то ли итальянка, то ли француженка, а наполовину вьетнамка из Сайгона, профессиональная танцовщица и красивая в молодости женщина умела жить с монархической роскошью. Правда, после государственного переворота стала позировать перед репортерами в «особых районах Камбоджи» в компании верхушки «красных кхмеров».

Красный принц и красная принцесса — та ещё парочка. Политические эквилибристы.

Стараюсь думать о чем угодно, только бы не смотреть на изувеченное предплечье и не потерять сознание от накатывающей волнами боли.

А как всё прекрасно начиналось! Какие прыжки совершали мы на гребне волны! Но за всё нужно платить.

Не стоило мне пить белого сухого вина у хлопцев на «Морском-20». Заехали мы по дороге на пляж к причалу, где пришвартовался сухогруз. «Морские» нам с Пашкой всегда были рады. Когда они швартовались в Пномпене, мы с ними почти не расставались. А тут встретили Сашу Литовченко — капитана «Морского-20» и его помполита Виктора Заслонова. У моряков есть «тропическая норма». Сухое вино в какой-то степени защищает от радиационных лучей беспощадного тропического солнца.

Хлопнули по первому стакану. Спрашиваю Витьку, что у него с левой стороной щеки. Такое впечатление, что кожу стесало наждачной бумагой…

— Неудачно поднырнул под волну, — говорит Заслонов. — Вы там тоже в прибое поаккуратнее будьте.

Мне бы сплюнуть через плечо, а я за второй стакан.

— Да ладно тебе, Витёк, мы наловчились прыгать на волне…

Сёрфингист хренов!

Но всё равно это замечательно. Лежать, смотреть на ослепительно голубое небо, дышать воздухом и жить! Главное жить! Всё остальное — обстоятельства и ситуации. А жизнь у нас одна. Даже если и не удается сплошь и рядом, всё равно это замечательная штука.