Живём, Павлик!

На следующее утро мы отправляемся в Хайфон.

Сентябрь 1980 года. Хайфон

Вьетнам, как я уже говорил, очень бедная страна. Но социалистическая. Член СЭВ. Потому прочие страны лагеря ей всячески помогают. Помощь эта видна только в хайфонском порту, заставленном контейнерами, разного рода техникой и тысячами тонн других народно-хозяйственных грузов, которые мокнут под тропическими дождями, сыреют, гниют, ржавеют, превращаются в хлам и металлолом. Исключение — военные поставки. Тут всё разгружается и вывозится без проволочек. Вьетнам — это армия. Стотысячный корпус застрял в Кампучии. Остальное воинство сконцентрировано на вьетнамо-китайской границе. Его не видно, но уроки тридцатидневной войны хорошо освоены. Здесь у вьетнамцев — новейшие образцы советского вооружения. Американца проучили, не худо и китайца приструнить.

Советский представитель Морфлота в хайфонском порту (местный «чам») говорит, — парни, я вам сочувствую, но дело ваше — мокрое. Проще было бы ваш контейнер утопить в акватории порта, чем найти его среди этих монбланов. — Он показывает рукой на горы всякого добра, которым заставлена вся территория портовых терминалов. — Какой удод отправил ваш груз в Хайфон?

Вот и я так думаю. Какой удод?

Легче мне от этого не становится. Но нужно идти до конца. «Чам» мне бумаги о том, что контейнер утрачен безвозвратно не даст ни за какие коврижки. Гостелерадио платит Минморфлоту за аренду контейнера. И платить будет до скончания века. А потом до скончания нового века.

Как я ошибался! После 1991 года Гостерадио СССР перестало существовать. Не прошло и десяти лет. Сколько за это время денег Гостелерадио заплатило Минморфлоту мне неведомо.

Но мне нужно идти до конца. А значит до вьетнамских «даньти». Даньти (товарищ). Вьетнам даньти — вьетнамский товарищ. Льенсо даньти — советский товарищ.

Нас направляют в какое-то грузовое агентство хайфонского порта. В большой насквозь прокуренной комнате несколько «вьетнам даньти» гоняют чаи, курят и рассказывают весёлые истории эротического характера. Это любимая тема среди вьетнамских мужиков. Потом, много позже, я понял почему, но тогда я ещё не знал, что секс для «вьетнам даньти» занимает второе место после «пострелять врага».

Даньти Нгуен лыбится нам. Переводчик Динь со столь же обаятельной улыбкой рассказывает, как даньти Нгуен удержал от суицида одного норвежского даньти, который, отчаявшись сыскать в хайфонском порту свои контейнеры, решил утопиться. Но даньти Нгуен удержал его от этого опрометчивого шага. Он клятвенно пообещал норвежскому даньти разыскать его груз и доставить его по адресу.

«Так он нашёл этот контейнер?

Пока ещё нет, но норвежскому даньти очень повезло, что он встретил даньти Нгуена».

И нам очень повезло, что мы встретили такого человека!

Такой вот доброго даньти из Хайфона. Нам этот «добрый человек из Сезуана» (пардон Хайфона) предложил заплатить тысячу восемьсот донгов, за оказание транспортным агентством хайфонского порта услуг по доставке нашего контейнера из Хайфона в порт города Хошимин (Сайгон).

У нас всего тысяча донгов. Динь улыбается ещё шире. Отдаю ему вторую стодолларовую банкноту.

— Ты сможешь достать справку об обмене валюты через госбанк СРВ?

Динь делает страшные глаза.

Придётся самому разбираться с Грачевским. А кого е…т чужое горе.

Весь обратный путь от Хайфона до Ханоя мы молчим. Напрасные хлопоты. А денег у нас с Пашкой осталось четыре сотни гринов на двоих.

В Ханое я покупаю три бутылки венгерской палинки за девять донгов. Обожаю палинку, а тут, радость какая! Три бутылки — за доллар!

Когда я протягиваю платёжные документы Жене Грачевскому, глаза его округляются от ужаса. Ему до боли сердечной не хочется отдавать взамен этих практически бесполезных бумаг кучу вьетнамских донгов. Начинает что-то канючить относительно того, что денег на счетах корпункта с гулькин нос, что…

— Евгений Геннадьевич, — говорю я, — когда у вас сеанс связи с Москвой? Часа через три-четыре… Мы подождём, погуляем по Ханою…

Ханой 1980 года. Ханой тёмнооливкового цвета. Мужчины в пластиковых шлемах и военной форме, женщины в чёрных сатиновых широких (клеша от бедра) штанах и темного цвета, (белые — редкость) блузках. Традиционный женский наряд «ао-зай» здесь диковинка. Может его кто-то и носит, но только во время свадьбы. По улице Хай ба Чунг (Тётушек (сестриц) Чыонг) которые в незапамятные дали по зубам китайскому агрессору, мы с Павликом двигаемся к центру вьетнамской столицы, туда, где под раскидистыми платанами, баньянами, пальмами и прочей ханойской флорой дремлют под зелёной гладью воды черепахи на дне Озера Возвращённого меча. Нельзя не любить этот уголок Ханоя, как нельзя не любить весь этот город, хранящий свою гордость и достоинство.

Сколько дней продержался под американскими и натовскими бомбами Белград?

Сколько дней продержался под американскими и натовскими бомбами Багдад?

Сколько дней огрызались талибы в Кабуле под американскими и натовскими бомбами?

Ханой бомбили несколько лет. Выстоял!

В то время ханойцы относились к «льенсо даньти» с глубочайшим пиететом. Они знали и пока ещё помнили, кто валил на землю американские Б-52, останки которых стащили в один из уголков парка имени Ленина. Знали, что и в тридцатидневной войне с Китаем, и в кампучийской операции могли и могут опираться на военную мощь одной из двух супердержав.

Сегодня российско-вьетнамские отношения пока ещё теплятся на коммерческой основе. Мы можем списать миллиарды долларов саддамовского долга, не станешь же требовать его с администрации Буша, но требуем Вьетнам оплатить нам до последнего цента ПЗРК, которыми мы в ту войну валили «фантомы» и «Б-52».

Что-то потянуло меня в публицистику…

Вернёмся к Озеру Возвращённого меча. Прогуливаемся мы с Павликом по Ханою в поисках обеда. Отыскиваем отель «Метрополь», в котором останавливались Грэм Грин и Чарли Чаплин, и где сегодня (в 1980 году) в апартаментах из нескольких комнат располагается корпункт «Известий».

Заходим в ресторан. Заказываем обед. Как сказал бы Егор Прокудин из «Калины Красной», «мою правую ляжку жжёт» пара сотен донгов в заднем кармане джинсов «Ли», классически истёртых нашими остессами из гостевой виллы о пномпеньский асфальт. Это называется «постирать одёжку по кхмерски».

Искренне не понимаю русских людей за границей. Здесь все друг другу чужие, здесь все скрывают за лживым радушием улыбок в лучшем случае равнодушие, в худшем — ненависть. Здесь все мы — Штирлицы. Свои среди чужих, чужие среди своих.

Понимаю, — незваный гость хуже татарина, но мы же не батыева рать, а коллеги из треклятого Пномпеня, где жопа по всем параметрам.

Женя из этикета мог хотя бы стакан воды предложить, не говоря о пиве с орешками. Ан, нет! Молчит, как мэтр Кокнар, принимающий в своём доме Портоса.

Муторное ожидание разговора с Москвой.

Первый звонок в корсеть. Соединяют с одним из замов Мелик-Пашаева. Того самого бонзы, который профукал или замылил решение ЦК. Этот карлик Тьер с нами разговаривать считает ниже своего достоинства.

Зам. начинает читать мораль о том, что нельзя самовольно выезжать в командировки во Вьетнам. А как до вас достучаться, товарищ хороший. Сколько писем я вам в Москву отправил. И ни гу-гу!