— Пройдет еще годик-другой, и проблема эта будет отодвинута другими срочными проблемами, — сказал Дементьев.

— Не думаю… вечную мерзлоту мы только начинаем преодолевать… правда, еще очень робко, но уже можно видеть горизонты. Освободить от плена вечной мерзлоты почти треть территории нашей страны… добиться, скажем, в Якутской области высоких устойчивых урожаев, изменить климат, поверхность почвы, флору и фауну в районах, которые до сих пор считались мертвыми, — все это еще впереди!

Дементьев любил, когда по-петушиному, подергивая сероватую редкую бородку, начинал Черемухин наскакивать на старые догмы.

— Энергетика! Вот могущественная сила в руках человека. Энергетика бьет и отсталость, и сопротивление природы. На самом деле, Петр Иванович… взгляните сюда, на карту азиатской части СССР. Кто здесь хозяйствует больше — природа или человек? Пока еще природа. К сожалению, природа. Но очень скоро человек преобразит эти пустые районы. Он двинется на них с энергетикой, величайшим оружием для борьбы с темнотой земли. Вечная мерзлота — темнота, энергетика — просвещение… если позволено будет так сказать! Только одна Ангара может дать энергию, равную нескольким Днепрогэсам!.. Запрудами рек мы образуем гигантские водохранилища. Вода теплоемкая, ее огромные массы смягчают климат. Запруженные массы воды создадут потепление, климат смягчится, подвижка полярного воздуха будет ослаблена. Тогда появятся осадки, более влажной станет зима, возникнет новая растительность, а с ней новая жизнь. Флора вызовет изменение фауны. Начнется борьба растительного мира, а вслед за тем и животного мира. Солнечная радиация здесь очень большая. Солнечную энергию можно будет тоже использовать, а это значит — преодоление ледников.

Он был захвачен великими перспективами.

— Сегодня я уезжаю в Москву… вероятно, раньше начала зимы не вернусь. К зиме должны быть готовы водопроводы на трех станциях, к весне — на остальных. На месте «безводных амурских участков» мы отмечаем действующие водоисточники. В этом много вашего труда и ваших знаний… мне поэтому и хотелось увидеть вас перед отъездом.

Дементьев мог бы добавить еще многое. С молодых лет осталась в памяти большая река Амур. Не раз позднее, став уже инженером, он вспоминал первые впечатления жизни, связанные с этой рекой. Много лет спустя он вернулся сюда искать воду. И, подобно живой воде подмерзлотных глубоких источников, нашел здесь людей. Ему казалось, что с давних лет знает он этого человека, сидел не раз в его комнате и разделял его труд и мечтания…

— Могу ответить вам тем же, — сказал Черемухин. — Самое большое удовлетворение за всю свою жизнь я испытал на этой работе. Знаете, когда научная теория получает каждый день практическое подкрепление, и размах работы при этом, и ясная цель, и уважение к человеку, к его труду. Я прежде никогда вслух не мечтал. Не было ни желания, ни повода. А теперь мечтаю, как видите. Практика последних лет показала, что громадные преобразовательные процессы ускорены до планов одной — трех пятилеток… отчего же не включить свои мечтания в план пятой или шестой пятилетки? А ведь до этого можно, пожалуй, и дожить.

— Доживем… отчего не дожить, — отозвался Дементьев.

На самом деле, отчего не дожить? Все сделано для того, чтобы жить, действовать, претворять в практику планы. И, расставаясь, пожимая руку друг другу, они как бы взаимно пообещали непременно дожить до этого будущего.

Опять с десяток собачьих голосов сопровождал отъезд постороннего. Опять сука с «золотым чутьем» просунула в дверь острую морду, с интересом приглядываясь к икре приехавшего, опять Черемухин погнал ее прочь.

— Сумасшедший дом, — сказал он бессильно. — Собак, собак… откуда только берутся!

Шум запущенного мотора вызвал новую собачью разноголосицу.

— Собаки — это хорошо, — одобрил Дементьев. — Собак уважаю.

— В том-то и дело, что и я уважаю, — признался Черемухин.

С чувством душевной теплоты покинул Дементьев маленький дом. Машина пошла нырять по ухабам. Пришлось в своем здании потесниться управлению железной дороги, впуская десятки отделов нового строительства. Еще на синьке, в проектной трассировке лежали вторые пути. Сотни тысяч кубометров скальных пород, которые предстояло взорвать, сотни тысяч кубометров грунта, необходимого для насыпей, десятки новых мостов через реки, станционные службы, водокачки, вокзалы — все это было уложено в планы ближайших трех лет…

Грандиозное преобразование края начиналось с путей. Как кровеносная основная система, они должны были начать питать глухие районы, заброшенные берега Приамурья, а впоследствии — сквозным разбегом через Амур на Советскую Гавань — и океанский берег с его глубокими бухтами, которые могут вместить целый флот.

Был уже первый час ночи, когда Дементьев вернулся в свой вагон. Курьерский поезд приходил с опозданием. На столе стоял приготовленный ужин. Дементьев умылся и сменил гимнастерку на пижаму. От табачного дыма на совещании еще щемило в глазах. Он сел на диван и отпил глоток крепкого чая. Прошло меньше полутора лет с той поры, когда вернулся он на Дальний Восток. В предотъездной сумятице были тогда наспех опрошены необходимые люди, записаны данные, добыты нужные книги и труды. Обычных инженерских знаний было недостаточно. Проблема вечной мерзлоты, поисков в ней водоисточников и даже постройка зданий мало изучены. Нужно было найти местных людей, сочетать науку с народным опытом, опереться на самые надежные силы…

И вот немало преданных людей оставляет он теперь, и Дементьев думал и об охотнике, который пошел за ним, как только он позвал его с собой; и о сыне Прямикова, и о маленьком лохматом энтузиасте — профессоре-мерзлотнике, мечтающем покорить вечную мерзлоту…

Ночью, уже в полусне, услышал он знакомый глухой шум колес под полом, — раскачивая последний вагон, нес его поезд сквозь район вечной мерзлоты, сквозь Забайкалье, тайгу Восточной Сибири, Барабинскую степь и Урал — в Москву.

Четыре дня ожидал Алеша в Хабаровске поезда. Он ходил по городу, забредал в отдаленные его части, спускался к Амуру. Широкая лестница вела вниз, к пристани. Не похожи были эти берега Амура на скудные, пустые берега в его среднем течении. Пароходы, катера, моторные лодки, суда военной флотилии — все шумно двигалось, обменивалось гудками, грузилось и выгружалось, и широкими стежками, синеватый как сетка дождя, лежал железнодорожный мост через реку. Медленно, словно игрушечными вагончиками, заползал в сквозные фермы товарный нескончаемый поезд и как бы протачивал его сердцевину, — поезд, который шел, может быть, из Москвы… Тогда чаще начинало биться сердце от мысли о пространствах.

Пришлось Алеше все-таки встретить еще раз Николашку Москалева. В матросской полосатой фуфайке, в кепке с лихо надвинутым на глаза козырьком, засунув руки в карманы брюк, он шел не спеша мимо портовых складов и пристаней. Множество знакомых судов стояло у причалов. Были здесь суда с Николаевской и Благовещенской линий, обгонявшие не раз тихоходный служебный пароходик.

— А, Прямиков… ты уже здесь? — сказал он, не удивившись.

Они поднялись по ступеням и остановились на площадке первого перехода лестницы.

— «Достоевский» с низовьев идет, — сказал Москалев, еще издали узнав пароход. Хозяйственно, как бывалый моряк, оглядывал он сверху суда, пристани, нефтяные баки и портовые склады.

— Тебе когда в Красную Армию идти? — спросил Алеша.

— Теперь скоро призываться… моя первая очередь. А тебе, наверное, по техникуму отсрочку дадут. Ну, в ту пору я уже до командира дотяну, — сказал Москалев уверенно. — Если на Тихий океан не пошлют, буду по Амуру плавать. Река большая, дел для нас хватит. За Казакевичевом на Уссури по правому берегу Маньчжурия тянется, а оттуда японцы наблюдают за нами из-за каждого кустика. В общем, здесь не встретимся — во флоте встретимся… будут призывать — просись во флот или в пограничники, что ли.

Москалев по-мужски пожал его руку и деловито направился в пароходство.