Шел уже двенадцатый день наблюдения за новым источником. Как обычно, они пришли сюда в утренний час. Морозный туман стоял между деревьев. Высокое небо, обещавшее солнечный день, холодно синело. Было, однако, в натруженном воздухе какое-то обещание весны. Охотник поворачивал голову и нюхал широкими ноздрями приплюснутого носа знакомые токи. Так, после большого снегопада в тайге, посылал вдруг в конце февраля свое широкое дыхание Амур. Птицы чувствовали это дуновение весны и жадно клевали выпавший снег: может быть, был уже в нем вкус дождевой влаги. Знакомой дорогой спустились в падь. Наледь поднялась еще выше. Они обошли вокруг всю таликовую площадку. Алеша достал рулетку, чтобы отметить в журнале рост бугра за истекшие сутки.

Вдруг охотник остановился. Он быстро откинул наушники шапки и прислушался. Потом он встал на колени, отстегнул от пояса берестяную воронку и широким концом приложил ее к наледи. Потом он наклонился к воронке. Прищуренные глаза смотрели мимо. Наконец он сделал знак рукой. Алеша торопливо опустился рядом с ним на колени и приложил ухо к берестяной воронке. В воронке, как в поющей раковине, послышался странный звук. Тонко и отдаленно журчало и булькало под ледяной коркой. Ключ торопливо бежал, прорвав толщу вечной мерзлоты, и, стиснутый перемерзшим надмерзлотным слоем, упорно прорывался наружу. Алеша блестящими от волнения глазами посмотрел на охотника.

— Идет, — сказал тот. — Немного идет. Теперь можно начальник приходить смотреть немного.

— Это будет твой ключ, Заксор. Попрошу Дементьева назвать его твоим именем.

— Пускай Нанайский ключ называют. Нанайские люди много, как лес… моя один — дерево. Лес шибко шумит, все кругом слышать можно. Дерево одно шумит — кому слышно?

И вот прорывает тонкую корку льда Нанайский источник. Вода изливается наружу сквозь кратер и, намерзая, поднимает все выше и выше ледяной бугор. Величественно и одиноко стоит он в долине, как напоминание о силе земли. На низовых бортах наледи образуются лужи. Они замерзают, и дальше во все стороны распространяется наледь, захватывая долину. Обстоятельное донесение посылает Черемухину гидролог. Уже производится съемка местности выхода ключа, наносятся границы наледи, ведется наблюдение над ходом живой воды в ней, и первыми неглубокими шурфами и буровыми скважинами прощупываются в границах выхода ключа талики. Со скрежетом вгрызается в лед бурав вращательного станка. Ледяные осколки летят из-под бурава, и медленно, оборот за оборотом, высверливает он в наледи скважину. Февраль кончается, и март чувствуется теперь в долгих рыжих закатах, стынущих в холодном небе, во всей этой легкой и незаметной передвижке времени года.

Это была ночная, знакомая, никогда не затихающая комната в управлении дороги. Как игрушечные по игрушечным путям, двигались по диспетчерским графикам поезда — балластные, товарные и пассажирские, мощные паровозы «ФД» и старенькие, упраздняемые временем и техникой «щучки» и «овечки»[26]. Где-то через тайгу идут поезда, одолевают подъемы, тридцатипятиградусный мороз за окном, а здесь шорох карандашей по бумаге и хрипло и искаженно, похожие на суфлерские, звучат в телефоны голоса диспетчеров станций.

Дементьев любил эту ночную работу дороги. Рука с карандашом и целлулоидовым треугольником вычерчивает график движения, невидимые механизмы открывают путь поездам, переводят стрелки, зажигают огни семафоров… Вычерченный график движения отмечает сложную переброску грузов, людей, подобно аппарату для измерения кровяного давления.

В десять часов вечера Дементьев вызвал к диспетчерскому проводу Черемухина. Пять месяцев прошло с той поры, когда высадил он на маленькой станции Алешу и нанайца-охотника. Сведения о работе изыскательских партий подбирались в его подвижном вагончике. Дважды успел вагончик побывать за это время в Москве. В одном из наркоматовских кабинетов, с длинным столом для совещаний, покрытым красным сукном, с батарейкой телефонов, лаково блистающих на особом столике, с гигантской картой железных дорог СССР, занявшей почти полстены, Дементьев делал доклад о первых изысканиях в районе вечной мерзлоты. Он был молодым инженером, и люди старше его и по возрасту и по своей инженерской работе не без недоверия к поспешности его заключений выслушивали доклад. Целые дела о «безводных амурских участках» лежали на столе и столь же безнадежный отчет специальной американской комиссии, признавшей проблему неразрешимой. От него прежде всего стали требовать данных. Данных пока еще не было. Найденные источники находились под длительным годовым наблюдением. Наблюдение над ними должно было охватить полный год, включая критический водный период — с февраля и по май. Тогда шел еще январь, и неизвестно было, не перемерзнут ли в самые острые месяцы найденные ключи.

Старая техника всем своим накопленным опытом критически и выжидательно встретила его деловое выступление. В наркоматовской практике расчетам сопутствовали не раз и просчеты. Некоторые старые инженеры были более склонны предполагать, что очередная неудача подтвердит их теории. Деловые предпосылки для этого были собраны в папки с результатами прошлых изысканий.

Дементьев не мог изложить здесь, на техническом совещании, все те сложные впечатления, которые получил за первые полгода своей новой работы. Для этого нужно было бы включить и воспоминания прошлого, и встречу с охотником на Амуре, и ночные беседы с Черемухиным. Но совещанию были нужны цифры и данные, а не его чувства.

Он остался после заседания в большом кабинете наедине с человеком, который с одинаковым вниманием выслушивал и его выводы, и обстоятельные возражения других. Какая-то горячая зарядка, как аккумулятор, была в этом человеке. Ему нужно было ежедневное движение вперед, а движение вперед в первую очередь предусматривало новые методы, новые способы работы. Нормой была теперь потребность в переустройстве громоздкого и привыкшего к неподвижности аппарата, нормами были и новые и срочные нужды страны.

Человек за столом не стал переспрашивать о результатах начальных разведок. Проблема — в плане грандиозной перестройки всей железнодорожной системы — была боковая, не более важная, чем борьба за наплавку подшипников лучшим баббитом или за улучшение работы паровозных бригад. Он только спросил коротко: «Сроки? Учтите, что к будущей зиме вода должна быть не только найдена, но и каптирована, и пущена в трубы, и подведена к станциям. Иначе вопроса мы ставить не можем». Его уверенность ободрила Дементьева.

Сводка работы изыскательских партий лежала теперь перед ним на диспетчерском столике. Он ожидал у аппарата Черемухина.

— У аппарата Черемухин, — сказал знакомый, не измененный расстоянием голос.

Дементьев придвинул ко рту трубку приемника.

— Я Дементьев. Здравствуйте, Александр Михайлович. Расскажите коротко, как работа? Имею сводки пяти изыскательских партий. Беспокоит донесение Детко. Вам что-нибудь известно по этому поводу?

— Взятый под наблюдение ключ в декабре ушел, — ответил Черемухин. — Имеются, однако, новые данные. Предполагаю выехать на место работ.

— Беспокоюсь о сроках, — сказал Дементьев. — Когда можете выехать?

— Могу послезавтра.

— Хорошо. Предполагаю тоже побывать на месте работ. Думаю выехать завтра. Прошу дождаться моего приезда на станции. Начальник станции обеспечит жильем. В Магдагачи вам будет вручен дежурным по станции пакет для меня. Александр Михайлович, — добавил Дементьев, прикрыв обеими руками приемник, чтобы Черемухин смог уловить интонации его голоса, — я несколько огорчился последними сведениями…

— Полагаю, что сумеем вас и порадовать.

Дементьев так и представил себе этого взъерошенного энтузиаста, в его меховой ушанке, с набитым портфелем, который, наверно, и сейчас лежит рядом с ним. Он даже улыбнулся от теплоты своего чувства.

— Спасибо, — сказал он в этот не привыкший к человеческим настроениям приемник. — Самочувствие, настроение?