Пауза получилась долгой. Тишину нарушал только щегол, приглушенно высвистывавший песню.

— Ох, женщины!.. — вздохнул Ванечка. — Вот видите. Нельзя доводить людей до такого состояния.

Кобылянская села, вытерла лицо. Ей было жаль Прасковью.

— Никто ее не доводил. Я говорила вам — у нее была истерика… Все эти мальчишки… Им на все наплевать, они ничего не боятся! Анархисты какие-то!..

— При чем здесь они? — устало сказал Ванечка. — И вообще сомневаюсь, чтобы страх был стимулом в работе.

— Напрасно! — оживилась Кобылянская. — Напрасно сомневаетесь, Иван Степанович! Для добросовестного врача страх — не помеха, а лоботряса заставляет быть добросовестным. У постели больного — не место для воспитания!

Ванечка с удивлением посмотрел на нее:

— Ну, а если врач не у постели больного? Администратор, скажем? Вот вы, например, можете, значит, и без страха?

— Почему же? Если я плохо буду работать, меня снимут… В общем, каждый опасается оказаться недостойным того места, которое занимает. Разве не так? Вы ведь тоже не можете не думать об этом, и даже министр…

Ванечка почувствовал неловкость.

— Какие-то теории странные, не отвечающие духу нашей морали… Ну, ладно… Я вас больше не задерживаю.

После того как начмед вышла, он некоторое время еще сидел, растерянно уставившись в лежавшую перед ним папку. Черт бы их побрал, этих баб! Надо же устроить такую возню…

Он посмотрел на часы. Половина пятого. Встал, потянулся, словно сбрасывая с себя груз неприятного разговора, прошел к окну. Голубое небо проглядывал о между деревьев. Позвонит Лидия Антоновна или нет? Ванечка почувствовал, как прихлынула к голове кровь, застучала в висках. Какая женщина, какая женщина! С ума можно сойти! Он моментально восстановил в памяти ее фигуру в обтягивающем костюме, движущуюся от машины к парадной… И тут его поразила мысль: а вдруг это она звонила — во время разговора с хирургами?.. Ванечка в волнении прошелся по кабинету. Наконец рассудил: если это была действительно она, позвонит снова.

Он взял со стола оставленный Прасковьей Михайловной лист, стал рассеянно читать: «Прошу уволить меня…» Сел в кресло, выдвинул ящик, сунул в него заявление. Все перемелется… И снова, откинувшись на спинку, стал думать о Лидии Антоновне. Представил, как сидят они на заднем диване мчащейся машины, близко сидят… Можно ведь катануть на дачу, подумал он, — хозяева не вернулись еще, а жена с детьми уже съехали… Конечно, там ведь никого! А ключ?.. Он торопливо потянул на себя ящик стола, начал рыться в нем. Его ключ где-то здесь…

Телефонный звонок заставил вздрогнуть. Ванечка схватил трубку:

— Я слушаю.

— Иван Степанович? Здравствуй.

Ванечка ошалело смотрел на трубку.

— …Мне сказали, ты заезжал сегодня ко мне, — говорил заведующий горздравотделом. — По делу?

— Здравствуйте, Иннокентий Александрович! — Ванечка пришел в себя. — С возвращением вас!

— Ну, брат ты мой, с возвращением из отпуска можно и не поздравлять, — рассмеялся заведующий.

— Считайте, что я себя с этим поздравляю.

— Не торопись. Я еще не смотрел твой полугодовой отчет.

— Иннокентий Александрович, у нас все в порядке.

— Надеюсь. Не напрасно же мы тебе квартиру дали. Новоселье не зажмешь?

— Что вы, что вы!..

Ванечка несколько лет работал в горздравотделе, в аппарате Иннокентия Александровича, и тот относился к нему, как к человеку надежному, способному, да и просто приятному, своему. Переводя Ванечку в больницу, сулили квартиру, и вот нынешним летом, через два года, дали трехкомнатную.

— Что у тебя со строительством? — спрашивал Иннокентий Александрович. — Городу очень нужны койки. Вот только сейчас был об этом разговор в исполкоме.

— Финансисты затирают, — пожаловался Ванечка.

— Ты мне оставь эти разговоры! — строго сказал заведующий. — Не хочешь ни с кем ругаться. Я тебя знаю. Через неделю отчитаешься по всем этим вопросам. В конце месяца наш отдел слушают. Понял?

— Понял.

— Что понял?

— Все будет сделано.

Иннокентий Александрович снова рассмеялся.

— А без моего напоминания не раскачаться никак? Чем ты там занят был?

Ванечка глубоко вздохнул, подвигал папку.

— Послезавтра вот почку пересаживать будем.

— Что будете? — не понял заведующий.

— Почку пересаживать.

— Ах, почку! Это хорошо. Но нам бы так сделать, чтобы больные с гипертоническими кризами не лежали в коридорах. Вот задача.

— Это верно.

— То-то, что верно… А чего вы за почки принялись? Урологическая клиника уже не справляется?

Ванечка замялся, болезненно поморщился:

— Федор Родионович считает…

Заведующий хмыкнул.

— Советую тебе от практики, принятой Батей, не очень отходить. Он клиники придерживал, не давал им особенной воли. Смотри, как бы они тебя не подвели, не ославили. Больница включена в республиканский конкурс…

Разговор с заведующим горздравотделом оставил у Ванечки неприятное чувство. Не потому, что через неделю предстоит докладывать о реконструкции больницы, — здесь хотя и небыстро, но дело движется, да от него практически ничего и не зависит. А вот неожиданный поворот с пересадкой почки его расстроил. Да, дело это незаурядное, тем более пересадка от здорового человека, пусть даже от брата. Незаметно не пройдет. Хорошо, если удачно, а если нет?.. Иннокентий Александрович явно не одобряет этой затеи. И, наверное, он прав. Перед конкурсом, где проверяется не только чистота, благоустройство и кипы разных бумажек, но и лечебная работа, нужно быть особенно осторожными! В ушах стоял насмешливый вопрос заведующего об урологической клинике.

Ванечка позвонил в ординаторскую плановой хирургии. Было пять часов, но врачи там нередко задерживались. Долго не отвечали, и Ванечка собрался уже, вконец расстроенный, положить трубку, но в этот момент гудки прекратились.

— Плановая хирургия, — услышал он усталый женский голос.

— Прасковья Михайловна?

— Да.

— Вы разве дежурите сегодня?

— Нет.

Лучше бы, конечно, чтобы у телефона оказался кто-нибудь другой…

— Вы не в курсе дела, братьев-близнецов перевели уже к вам?

— Да, перевели.

Наверное, поздно уже что-нибудь менять, подумал Ванечка.

— А почему к вам, а не в урологическую клинику?

— Зачем в урологическую? Они пересадками не занимаются, — так же устало ответила Прасковья Михайловна.

— А вы?

— Что — мы? У нас есть искусственная почка. И этим занимается Ардаров.

Ванечка помолчал, подвигал по привычке папку на столе.

— Да?

— Да… Ведь год назад была уже одна пересадка почки, от трупа. Помните?

— Ну да… А как там больной… — Ванечка едва не сказал «ваш». — После переливания?

— Как будто все в порядке. Кстати, Иван Степанович, вы…

— Ну вот, видите, — перебил ее Ванечка, — все в порядке. Идите домой. — И повесил трубку.

Да, изменить уже ничего нельзя. Теперь — будь, что будет… Ванечка бессознательно придвинул к себе дневную почту, словно готовясь к защите. Среди ежедневной стопки писем, адресованных администрации больницы, всегда было несколько благодарственных — от прежних больных. А сколько таких же писем поступало на отделения, непосредственно врачам! Тысячи писем — тысячи выздоровевших людей! Отдельные неудачи не могут зачеркнуть этого, думал Ванечка. Вот смерть Тузлеева, пожалуй, могла бы, а пересадка… Когда бы не конкурсная комиссия… Конечно, если пересадка пройдет успешно, это будет очень кстати, но если…

А Лидия Антоновна все не звонила.

Будильник задребезжал в половине шестого. Герман проснулся тяжело, неохотно, решил спать дальше, но все же приподнялся на диване и поглядел в окно. И несмотря на то что голова его снова опустилась на подушку, прозрачная голубизна осеннего неба уже проникла в него. Конечно, трех часов на сон после полутора суток бодрствования недостаточно, но так жаль было терять чудесный ясный вечер, возможно, последний в эту осень.