Вот свидетельство одного старого писателя, рельефно подтверждающее эту характеристику данных, приведенных нами выше: «В селе Кимрах, как и в других так называемых богатых русских селах, напр., в Павлове, половина населения – нищие, питающиеся одною милостыней… Если работник заболел и еще притом одинокий, то рискует на следующую неделю остаться без куска хлеба»[463].

Таким образом, уже в 60-х годах вполне обнаружилась основная черта в экономике нашей мануфактуры: противоположность между «богатством» целого ряда < знаменитых» «сел» и полной пролетаризацией громадного большинства «кустарей». В связи с этой чертой стоит то обстоятельство, что наиболее типичные работники мануфактуры (именно совсем или почти порвавшие с землей мастеровые) тяготеют уже к последующей, а не к предыдущей стадии капитализма, стоят ближе к работнику в крупной машинной индустрии, чем к крестьянину. Вышеприведенные данные о культурном уровне кустарей рельефно свидетельствуют об этом. Но на всю массу рабочего персонала мануфактуры нельзя распространить такого отзыва. Сохранение массы мелких заведений и мелких хозяйчиков, сохранение связи с землей и чрезвычайно широкое развитие работы на дому, – все это ведет к тому, что весьма многие «кустари» в мануфактуре тяготеют еще к крестьянству, к превращению в мелкого хозяйчика, к прошлому, а не к будущему[464], обольщают еще себя всяческими иллюзиями о возможности (посредством крайнего напряжения работы, посредством бережливости и изворотливости) превратиться в самостоятельного хозяина[465]. Вот замечательно справедливая оценка этих мелкобуржуазных иллюзий, данная исследователем «кустарных промыслов» Владимирской губернии:

«Окончательная победа крупной промышленности над мелкой, объединение работников, рассыпанных по многочисленным светелкам, в стенах одной шелковой фабрики, составляет лишь вопрос времени, и чем скорее наступит эта победа, тем лучше для ткачей.

Современная организация шелковой промышленности характеризуется неустойчивостью и неопределенностью экономических категорий, борьбою крупного производства с мелким и с земледелием. Эта борьба завлекает хозяйчика и ткача в волны ажитации, не давая им ничего, но отрывая от земледелия, втягивая в долги и обрушиваясь на них всею тяжестью во время застоя. Концентрация производства не понизит заработной платы ткача, но она сделает излишними переманивание и спаивание рабочих, привлечение их задатками, не соответствующими их годовому доходу. С ослаблением взаимной конкуренции, фабриканты потеряют интерес тратить значительные суммы, чтобы опутать ткача долгами. Притом крупное производство настолько ясно противополагает интересы фабриканта и работников, богатство одного и нищету других, что у ткача не может возникнуть стремления самому сделаться фабрикантом. Мелков производство дает ткачу не больше, чем крупное, но оно не имеет такого устойчивого характера, как последнее, и потому гораздо глубже развращает рабочего. Для ткача-кустарника рисуются какие-то фальшивые перспективы, он ждет того момента, который позволит ему заправить собственный стан. Для достижения этого идеала он напрягает все усилия, входит в долги, ворует, лжет, в своих сотоварищах видит уже не друзей по несчастью, а врагов, конкурентов на тот же жалкий стан, который рисуется ему в отдаленном будущем. Хозяйчик не понимает своего экономического убожества, заискивает перед скупщиками и фабрикантами, скрывает от товарищей места и условия закупки сырья и сбыта фабриката. Воображая себя самостоятельным хозяйчиком, он становится добровольным и жалким орудием, игрушкой в руках крупных торговцев. Не успев выбиться из грязи, заправив 3–4 стана, он уже говорит о тяжелом положении хозяина, о лености и пьянстве ткачей, о необходимости обеспечить фабриканта от потери долгов. Хозяйчик – это ходячий принцип промышленного холопства, как в доброе старое время дворецкий и ключник были живым олицетворением крепостного холопства. Когда орудия производства не отделены вполне от производителя и последнему представляется возможность сделаться самостоятельным хозяином, когда экономическую пропасть между скупщиком и ткачом соединяют фабриканты, хозяйчики и заглоды, управляя и эксплуатируя низшие экономические категории и подвергаясь эксплуатации верхних; тогда общественное сознание работников затемняется, а их воображение развращается фикциями. Возникает конкуренция там, где должна быть солидарность, а интересы враждебных по существу экономических групп объединяются. Не ограничиваясь одной экономической эксплуатацией, современная организация шелкового производства находит своих агентов среди эксплуатируемых и на них возлагает труд затемнять сознание и развращать сердца работников» («Пром. Влад. губ.», вып. III, стр. 124–126).

Из приведенных выше данных видно, что наряду с крупными капиталистическими мастерскими мы встречаем всегда на данной ступени развития капитализма весьма значительное количество мелких заведений; численно эти последние обыкновенно даже преобладают, играя однако совершенно подчиненную роль в общей сумме производства. Это сохранение (и даже, как мы видели выше, развитие) мелких заведений при мануфактуре есть явление вполне естественное. При ручном производстве крупные заведения не имеют решительного преимущества перед мелкими; разделение труда, создавая простейшие детальные операции, облегчает появление мелких мастерских. Поэтому типичным для капиталистической мануфактуры является именно небольшое число сравнительно крупных заведений наряду со значительный числом мелких. Есть ли какая-либо связь между теми и другими? Вышеразобранные данные не оставляют сомнения в том, что связь между ними самая тесная, что крупные заведения вырастают именно из этих мелких, что мелкие заведения составляют иногда лишь внешние отделения мануфактуры, что в громадном большинстве случаев связью между теми и другими служит торговый капитал, принадлежащий крупным хозяевам и подчиняющий себе мелких. Хозяин крупной мастерской должен вести в широких размерах закупку сырья и сбыт изделий; чем значительнее обороты его торговли, тем меньше становятся (на единицу продукта) расходы по закупке и продаже товара, по его браковке, хранению и пр. и пр., и вот является перепродажа материала в розницу мелким хозяйчикам, скупка их изделий, которые мануфактурист перепродает за свои собственные[466]. Если с этими операциями продажи сырья и покупки изделий соединяется (как это нередко бывает) кабала и ростовщичество, если мелкий хозяин берет материал в долг, сдает изделия за долг, то крупный мануфактурист получает такую высокую прибыль на свой капитал, которую он никогда бы не мог взять с наемных рабочих. Разделение труда дает новый толчок развитию таких отношений зависимости мелких хозяев от крупных: последние либо раздают материал по домам на выделку (или для производства известных детальных операций), либо скупают у «кустарей» части продукта, особые сорта продукта и т. д. Одним словом, самая тесная и неразрывная связь между торговым и промышленным капиталом есть одна из наиболее характерных особенностей мануфактуры. «Скупщик» почти всегда переплетается здесь с мануфактуристом («фабрикантом», по ходячему, неправильному словоупотреблению, относящему всякую более или менее крупную мастерскую к «фабрике»). Поэтому в громадном большинстве случаев данные о размерах производства крупных заведений не дают еще никакого представления об их действительном значении в наших «кустарных промыслах»[467], ибо хозяева таких заведений распоряжаются не только трудом рабочих в своих заведениях, но и трудом массы домашних рабочих и даже (de facto) трудом массы quasi-самостоятельных мелких хозяйчиков, по отношению к которым они являются «скупщиками»[468]. На данных о русской мануфактуре обнаруживается, таким образом, особенно рельефно тот установленный автором «Капитала» закон, что степень развития торгового капитала обратно пропорциональна степени развития промышленного капитала{100}. И действительно, мы можем охарактеризовать все описанные в § II промыслы следующим образом: чем меньше в них крупных мастерских, тем сильнее развита «скупка», и наоборот, меняется только форма капитала, главенствующего и в том и в другом случае и ставящего «самостоятельного» кустаря в положение, зачастую несравненно худшее, чем положение наемного рабочего.