— Это известно тому, кто тебя породил, — ответил Константин Константинович, и рот его расплылся в улыбке.

За дверью купе послышался голос проводницы: «Москва, Москва, Москва». Я взял сигареты и вышел из купе освежиться. У выхода из вагона стояла вторая проводница.

— Сколько стоим? — спросил я у нее.

— Десять минут, — небрежно ответила она и отвернулась.

На перроне было многолюдно. Все куда-то торопились, шумели, смеялись и плакали. Все эти шумы сливались в невообразимую какофонию, которую то и дело разбавлял густой и липкий гудок поезда. Я жадно закурил сигарету, пытаясь выбросить из головы все то, что мне только что было рассказано. «Какая чушь, какой бред», — восклицал я то и дело.

Над Москвой висела черная грозовая туча, и уже начинали падать на асфальт крупные капли, которые, смешиваясь с пылью, давали этот неповторимый запах дождя. Спиртное действовало на меня пагубно. Я, раз начав, уже не мог остановиться, пока не напивался. Чувство, так знакомое многим, посетило меня на перроне. Я решил быстро добежать до ближайшего киоска купить себе пива. И ведь был абсолютно убежден в том, что именно его сейчас и не хватает. Вечная ошибка человека, не умеющего держать себя в руках…

Через семь минут я влетел в вагон с тремя бутылками пива. Проводница, которой я отдавил ногу, материнским укоряющим взглядом посмотрела на мою пьяную походку и покачала головой. Я, не обращая на нее внимания, прошел к себе в купе.

Мой попутчик, как и в прошлый раз, читал «Известия», облокотившись на подушку.

— Вы все читаете? — спросил я, усаживаясь на сиденья, откупорив первую бутылку пива.

— Все читаю, — немного помолчав, ответил Константин Константинович. — Да, «Известия» старые, за первую неделю мая, а уже июнь.

— Вы что мне старые новости читали? — спросил я.

— Да. Я взял ее у друга, на дату не посмотрел. А какая разница? Новости приблизительно всегда одни и те же: убили, обокрали, зарезали, взорвали, продали. И больше ничего.

— Понятно. А я вот пива купил, — неуверенно сказал я, — вы не хотите?

— Нет-нет, спасибо, Герман, — осклабился Константин Константинович.

— А скоро эта ваша Тверь?

Он посмотрел на часы и сказал:

— В 23-45, а сейчас десять часов.

Разговор что-то не клеился. «Может, обиделся на что, — думал я. — Может, я немного палку перегнул или перебрал немного».

— Вы на меня не обижаетесь, Константин Константинович?

— Да ты что, Герман! С чего я буду на тебя обижаться. Не глупи.

— Это хорошо, — сказал я, и понял, что уже нализался прилично.

Допив первую бутылку, я принялся стелить себе постель. Эта процедура давалась мне чересчур трудно. Я сопел и шатался на ногах, а поезд, как назло, качало из стороны в строну. Застелив постель, я принялся за вторую бутылку.

— Ты не упадешь? — спросил Константин Константинович.

— Не должен, — говорю.

— Ну, смотри.

После второй бутылки меня начало мутить. Я изо всех сил старался прогнать тошноту, постоянно сглатывая слюну, но ничего не помогало, — нужно было идти в туалет.

— Я сейчас вернусь, — сказал я и вышел. До туалета я бежал, прикрывая рот ладонью. Повезло мне в этот раз несказанно — в туалете никого не было. Сделав это поганое дело, удивившись цвету лица, которое смотрело на меня из зеркала, я вернулся в купе.

Константин Константинович продолжал читать свою газету. Беседовать я с ним не мог, как и не мог просто сидеть. «Надо же, — вертелось у меня в голове, — выпил-то немного, а тошнит так сильно!»

— Я, пожалуй, прилягу, — через силу сказал я, — А если я усну, вы меня разбудите, когда Тверь будет. Хорошо? Я хочу с вами попрощаться.

— Договорились, — ответил Константин Константинович, не опуская газеты. Потом внезапно добавил: — О, слушай, как статья называется: «Совершенно не нужно умирать, чтобы побывать в аду». А? Как тебе? Это как раз то, о чем мы с тобой говорили, Герман. Они имеют в виду, что ад может быть и на земле. Так-то! Не один я так считаю…

— Угу, — промычал я и уснул мертвецким сном.

«Черт возьми, какая же чарующая, мистическая красота вокруг! Что это может значить? Мне за всю жизнь не доводилось видеть ничего подобного!..», — восхищенно восклицал я, стоя на горном выступе в форме языка на весьма большой высоте. Выступ был настолько мал, что если приблизительно измерить его взглядом от левого края до правого — едва ли будет и пять метров, а в длину, возможно, около десяти.

Несколько минут я стоял неподвижно, пытаясь осознать свое положение. Я одновременно был поражен и испуган. Во-первых, я с детства очень боялся высоты — так, что у меня начинала кружиться голова, и даже временами мутило, а во-вторых, мне совершенно не была понятна причина моего столь внезапного появления на этом горном выступе. Я, никогда не бывавший в горах, стою на высоте, на каком-то выступе, в то же время абсолютно уверенный, что заснул в купе в пьяном угаре. «Чертовщина какая-то!», — сказал я вслух, и в моей душе начала селиться тревога. Пейзаж был одинаков: я не видел ровным счетом ничего, кроме темноты и светлой полосы приблизительно на линии горизонта. Привычным и обозримым было лишь небо. Я был абсолютно убежден, что на том свете звезд нет, и быть не может, ведь он вряд ли походит на наш мир. Но все остальное было абсолютно чуждо и необъяснимо моему сознанию.

Под ногами росла невысокая трава, и кое-где мелькали небольшие цветы, которые были похожи на белые бархатные звезды. Я уже сказал, что вокруг было темно, но темно не совершенно, а так, что можно было разглядеть находящиеся вокруг себя предметы на расстоянии около трех метров — что тоже весьма поразительный факт. Ведь если на небе только звезды, а луны нет, то и свету взяться неоткуда. Короче говоря, все странности разъяснить было невозможно, да и в тот момент я не пытался это сделать. Больше всего меня тревожила мысль о необъяснимости моего положения, о полном непонимании моего внутреннего состояния.

Смотря на происходящее с точки зрения логики, мое появление на этом выступе в принципе невозможно, но поскольку я на нем нахожусь, и этот-то факт налицо, то, стало быть, я сплю. С другой стороны: если предположить, что это на самом деле сон, то почему же мое сознание настолько чисто, что я без труда могу рассуждать, сплю я или нет? Мало того: я ощущаю себя в здравом уме и способным влиять на свои действия, чего во сне сделать нельзя. Вывод: я или не сплю, но как тогда я здесь очутился, или же я сплю, но каким-то особенным осознанным сном, чего раньше со мной не случалось! Проанализировав выведенное умозаключение, я все же остановился на том, что это осознанный сон, к тому же мне было точно на тот момент известно, что некоторые люди путем долгих и упорных тренировок достигали подобного состояния. Также я слышал, что люди испытывали схожее состояние без особой подготовки. Вполне убедив себя, что я сплю, решено было наплевать на боязнь высоты и подойти ближе к краю выступа.

Осторожно ступая, чтобы не раздавить бархатные звезды-цветы, я медленно приближался к краю языка, именно к той его части, где он начинал сужаться. Пот проступал у меня на лбу и спине, и, как назло, не было ни малейшего ветерка, — тоже интересный факт. Я всегда считал, что на большой высоте непременно должен быть сильный ветер, но поскольку это сон, его могло и не быть. Эта мысль опять успокоила меня. Когда я дошел до самого края, мои нервы все же не выдержали, и я, поддавшись испугу, лег на траву животом вниз.

Мало-помалу, впиваясь пальцами в густой травяной ковер, я подполз к самому краю, так, что мог сквозь мрак разглядеть землю у подножья горы. Высота оказалось не той, что я себе представлял изначально — этажей двадцать, не более.

После приступа страх стал понемногу отступать. Собравшись с силами, я еще на несколько сантиметров подполз ближе к краю так, чтобы иметь возможность увидеть подножие горы. Внизу, сквозь темноту, проглядывались верхушки деревьев, предположительно, это были сосны, и тонкая нить реки, уходившая прямо под гору. В надежде увидеть еще хоть что-нибудь, я подполз сперва к левому, а потом и к правому краям «языка», но пейзаж был везде идентичный.