Нас опросил лейтенант, т. е. меня, Родина, двух дам и официантку. Из речи официантки мне стало известно, что обморок мой продолжался около пяти минут. Со слов составили протокол и разрешили всем уходить, сказав только, что вызовут нас в отделение к следователю немного позже, когда разберутся с теми двумя, как они выразились, «пассажирами», которые к тому времени были уже в участке.

Милиционеры любезно согласились развести по домам меня и Дмитрия, так как дамы ушли пешком, не согласившись ехать. По дороге Дмитрий отказался ехать домой, ссылаясь на то, что не может теперь в таком виде там появиться. Он просил меня оказать ему любезность, пригласив к себе на некоторое время. Я, естественно, согласился, думая, что и Иван Тимофеевич будет не против этого.

Старик, к тому моменту как мы приехали, был дома и встретил нас вполне радушно, но не без удивления и даже волнения. «Что, дескать, случилось с вами?», — говорило его взволнованное лицо.

— Батюшки мои, да кто же вас так помял-то? — искренне и с большим волнением, пятясь назад и надевая очки, спросил Иван Тимофеевич.

— Да попались тут нам одни уроды! — со злостью сквозь зубы, держась за левую щеку, проскрипел Родин.

— Не волнуйтесь вы так, Иван Тимофеевич, — успокоил я и поставил одну ногу на низенькую обувную полку, начиная развязывать шнурки. — Это Дмитрий, мы с вами уже его видели в тот день, когда познакомились в поезде. Помните?

— Слушай, — сказал Дмитрий, — а я и смотрю, что лицо мне твое знакомо, а где видел тебя, вспомнить не могу. Вот совпадение!

— Точно-точно, — сказал старик, — с тобою еще женщина была…

— Верно, — отвечал Родин, — Адой ее зовут.

— Чего только не бывает на свете, — сказал я.

— Ну что ж, Дмитрий, ты тоже раздевайся, будем вас с Германом лечить.

— Вовсе не стоит беспокоиться, Иван Тимофеевич, — врач сказал, что опасных травм нет, и всё скоро пройдёт, — отозвался я уже из коридора, разглядывая свою физиономию в зеркале.

— У тебя может, и нет опасных травм, — возразил старик. — Ты, наверное, в стороне стоял, смотрел, а? Хе-хе. А на Диму посмотреть страшно.

— Ой-ой-ой, не пугайте меня, а то я себя в зеркале не видел; того и гляди, как увижу, в обморок плюхнусь! — пошутил Родин.

— Так, ну всё, хватит шутить. Коли разделись и разулись, проходите пока в гостиную, а я схожу на кухню принесу всё необходимое и чайник поставлю. А ты, Герман, возьми полотенце в спальне и предложи гостю какую-нибудь одежду, а то на вас смотреть жалко. У Димы вон весь свитер в крови, — заботился Иван Тимофеевич.

— А ты что не на работе? — обратился внезапно ко мне Иван Тимофеевич.

— Потом, потом расскажу…

— Хорошо.

Иван Тимофеевич ушёл на кухню, шаркая старческими ногами (он всегда шаркал), я проводил Родина в гостиную, где он почему-то сел не на диван, а на стул, стоящий рядом с письменным столом. Быстро заскочив в спальню и захватив оттуда два маленьких полотенца, я шмыгнул в свою комнату и решил наскоро переодеться. После чего я взял какую-то майку и кальсоны Родину и вернулся обратно в гостиную. Там Иван Тимофеевич уже раскладывал перед Родиным вату, бинты, салфетки, спирт, маленькое зеркальце, смотря в которое Дмитрий весьма удивился своему внешнему виду — это было видно по его заплывшим глазам, которые даже стали шире открываться, но он держал свои эмоции при себе. Мне вообще показалось, что этот Родин очень спокойный и уравновешенный человек и, скорее, интроверт.

Ухаживая за своим гостем, Иван Тимофеевич постоянно шутил и улыбался, казалось даже, что старику нравится всё, что происходит. Мне на секунду представилось, будто я каждый день привожу разных друзей и непременно с расквашенными физиономиями, а Иван Тимофеевич всех приветливо встречает и начинает за ними ухаживать. В тот же момент мне показалось, что, если я буду приводить друзей каждый день в течение года, то наш старик будет всегда всех встречать, как встретил сегодня Родина.

Разложив все принадлежности перед Родиным и заметив, что я уже пришел в гостиную, Иван Тимофеевич улыбнулся, взял у меня из рук принесённые одежду и полотенце и передал Родину. Тот, снимая повязку со своей головы, немного морщился и сопел. Сняв повязку, Дмитрий совершенно не удивленный принесенными мною весьма изношенными кальсонами, без всякого стеснения начал переодеваться. Иван Тимофеевич, понимая, что нам нужно уйти, взял меня за локоть и сказал:

— Герман, пусть Дима переоденется, а мы с тобой пойдём на кухню — ты мне поможешь с чаем.

На кухне я в подробностях рассказал Ивану Тимофеевичу о происшествии в кафе. Он вручил мне чашки, и я вернулся обратно в гостиную.

Родин обрабатывал ватой ссадины и что-то напевал себе под нос. Он был даже бодр. Когда я зашёл, он посмотрел на меня и недовольно спросил:

— Ты чего так долго?

— Да так, Ивану Тимофеевичу помогал.

— Он твой дед? — небрежно спросил Родин.

— Да нет, дальний родственник, — я солгал. А что, я должен был ему всё объяснять? Мол, я снимаю квартиру; это старичок денег не берёт; я познакомился с ним тогда в поезде и т. д.

— Хороший старик — добрый, — улыбнулся Родин.

Поставив чашки на стол, я плюхнулся на диван и растянулся на нём.

— Что, сильно болит? — спросил я, указывая на его лицо.

— Да нет, не очень. Как я теперь по улице ходить буду? Что люди подумают?

— А что они должны подумать? Мало ли, что случилось? Не переживай.

Разговор не клеился.

— А вот и чай, — провозгласил входящий в гостиную Иван Тимофеевич, толкая перед собой маленький столик на колёсиках.

На столе, помимо чайника и сахарницы, стояли две маленькие хрустальные вазочки: одна с конфетами, а другая с печеньем.

— Герман, бери чашки и наливай чай. А я на твоём месте посижу, что-то я устал.

Старик присел на моё место, я принялся наливать чай.

— Ну, Дима, расскажи, как ты защищал официантку. Очень интересно!

— А вы откуда уже про это знаете?

— Мне Герман на кухне вкратце рассказал, — улыбался Иван Тимофеевич.

— Ах, ты уже всё растрепал, — пошутил Родин и погрозил мне своим распухшим и окровавленным кулаком.

— Не злись, я так только в общих чертах, так сказать.

Я повернулся в сторону Ивана Тимофеевича и лицом показал ему, что он что-то не то сморозил и тем самым поставил меня в неловкое положение.

Родин кратко, но весьма красочно описал происшествие в кафе, не забыв упомянуть ни одной детали. Его рассказ немного взбодрил нашего старика, точнее сказать, он был просто в восторге от героизма, проявленного Родиным. Я уже налил чай и поставил чашки на маленький стол на колёсиках.

— Вот и всё, разбирайте чашки, — сказал я.

— А можно поинтересоваться, — отпивая первый глоток, заговорил Иван Тимофеевич. — Чем занимается наш герой? — обратился он к Родину.

— Я-то? Я уже давным-давно закончил учёбу, — начал рассказ Родин, — лет восемь назад…

— Стало быть, тебе уже лет двадцать девять?

— Тридцать, — поправил Родин.

— Дима, а где ты учился? — встрял я.

Родин намазывал зелёнкой свои раны и морщился от боли; Иван Тимофеевич шуршал конфетной обёрткой. Знаете, у старых людей есть одна дурная привычка — я не раз замечал — они если едят конфету, то фантик от неё начинают складывать пополам, потом ещё пополам и ещё — это всегда раздражает.

— В местном педагогическом университете на филолога.

— Так ты филолог! — удивился я, встречая родственную душу. — А я журналист.

— Да-а-а! Не может быть! Вот это встреча! Скажи, а ты по профессии работаешь? — как бы с завистью спросил Родин.

— Да, — я старался как можно меньше гордиться, — я работаю в одном местном издательстве.

— А кем?

— Редактором нескольких колонок в одном издании.

Естественно, я не стал сообщать ему всех подробностей своей работы, дабы он не счёл меня хвастуном.

— А ты? — поинтересовался я в свою очередь.

— Я тоже до недавнего времени работал у одного кретина…. Впрочем, я не очень хочу об этом говорить, — как-то даже нервно отрезал Родин.