Со слов свидетеля был составлен фоторобот неизвестного. Подозреваемый до сих пор не пойман. В городе N введен план перехват».

Дочитав до конца, я опрометью вылетел из купе, и, у мусорного ящика изорвав на мелкие кусочки эту газету, вернулся обратно и сел на сиденье. Несколько минут я совершенно не мог соображать.

Спустя некоторое время мне в голову пришла лишь одна мысль. Я подумал о том, что до отправления поезда еще целых пять минут, а это значит, что мне хватит времени добежать до вокзала и купить там свежий номер «Известий».

Долетев до «Роспечати», я купил его и с радостью обнаружил, что в нем нет и намека на какое-либо убийство в городе N. На первой странице издания, датированного первыми числами июня, а не концом сентября, располагалось начало статьи о грузинском лидере Михаиле Саакашвили, в которой говорилось, что грузинская оппозиция окончательно запутала и Михаила Саакашвили, и своих сторонников и пр., что у большинства читателей вызывает скуку.

Свернув газету в трубочку, я уже спокойным, медленным шагом пошел обратно к поезду, которой вот-вот должен был отправиться. Чувство нервного напряжения стало улетучиваться. Паника прекращалась, а вместе с нею и дурные мысли о злой шутке Константина Константиновича. Откровенно говоря, мне до сих пор сложно поверить в то, что со мною произошло. Я даже почти убедил себя, что все это только сон, дабы не сойти с ума, поскольку сумасшествие иногда казалось очевидным и закономерным развитием событий, ввиду непрекращающихся попыток объяснить себе случившееся…

До отправления оставалась пара минут. Я в расслабленном состоянии сидел в купе и смотрел на людей, толпящихся на перроне. Губы мои растянулись в улыбке, которую я как не старался, не мог убрать с лица. Очевидно, после сильнейшего нервного напряжения, когда стрессовое состояние достигает апогея, резкое расслабление действует именно так. Но я не находил ничего предосудительного в своей улыбке, скорее, наоборот, радовался ей, поскольку она бодрила меня. «Все, я еду домой!» — думал я. Но последний сюрприз ждал меня впереди. После него я уже сам не мог разобраться, как мне следует относиться к Константину Константиновичу…

Буквально за несколько секунд до отправления дверь в купе открылась, и в него, шелестя платьем, влетел Ангел. На секунду мне показалось все это галлюцинацией. Я не мог поверить своим глазам! Уложив свой чемоданчик под сиденье, ангел сел напротив и в лике его я разглядел любимые сердцу черты. Ангел мило посмотрел на меня и так нежно, так мягко произнес:

— Здравствуйте.

Это была она! Боже мой, это была моя любовь! Катя сидела напротив меня в этом душном купе и так приятно улыбалась, что я едва-едва удержался от прыжка вверх. Взяв себя в руки, силясь не показывать эмоций, которые лились через край, я в свою очередь поздоровался с ней.

В эту минуту она была очаровательна. Ее легкое, василькового цвета летнее платье, обнажавшее плечи, изумляло меня. Оно так ей шло, так она была в нем обворожительна, что я на мгновенье потерял дар речи. Волосы, которые я привык видеть распущенными, теперь были собраны в круглый пучок, подчеркивая ее неповторимую шею. Зеленовато-коричневые глаза не были грустны и печальны, как в последнюю нашу встречу… Они светились радостью, что-то теплое излучал этот нежный и задумчивый взгляд. От нее веяло свежим тонким ароматом духов.

Пока я упивался ее красотой, не замечая ничего вокруг, в окошко кто-то постучал.

— Это не вас провожают? — поинтересовалась Катя.

Я посмотрел в окно и вновь испытал леденящий кровь ужас. Каждой клеточкой своего тела я почувствовал его непередаваемый холод. За окном, на перроне, стоял Константин Константинович в своем светлом костюме с чемоданчиком в руках и мило улыбался мне. Нужно было не потерять самообладание и не показывать, что я напуган.

Лицо мое изобразило жалкое подобие улыбки. Константин Константинович сделал брежневский жест рукой, и в этот момент поезд тронулся. В следующую секунду он снял свое старомодное канотье и выразительно поклонился.

Перрон поплыл вместе с людьми в небытие. Поезд набирал обороты.

— Это ваш отец? — неожиданно спросила Катя.

— Нет, — коротко ответил я, соображая, как ловчее солгать. — Это… это мой старинный друг, — выговорил я, сам испугавшись того, что только что произнес.

— Он похож на иностранца, — улыбнулась Катя, усаживаясь удобнее. — Он иностранец?

— Да… То есть, нет, — смешался я. — Я хотел сказать, что он человек Мира.

— Гм… Интересно, — улыбнулась она. — Я бы тоже хотела быть человеком мира, — патетично добавила Катя. — По-моему, это здорово.

— Ну, не знаю, не знаю, — протянул я, стараясь за это время придумать, как увести разговор в другое русло.

Не находя лучшего вопроса я поинтересовался, заведомо зная ответ:

— Вы из Питера?

— Нет, я из N. В Питер еду на работу.

— Ясно… А знаете, у меня есть очень необычный дар, — сказал я, немного улыбаясь. Лукавство слышалось в каждом произнесенном мною слове. Катя изобразила удивление на своем лице и взглядом своим дала понять, чтобы я продолжал.

— Этот необычный дар заключается в том, что умею точно угадывать имя человека, которого вижу впервые.

— Как же у вас это получается? Объясните, — недоумевая, сказала Катя. По выражению ее лица было заметно, что она немного нервничает: щеки ее зарделись, а брови поднялись вверх. Сейчас я готов был броситься к ней, но самообладания все же не терял.

— Я этого не могу объяснить. Могу только сказать, как вас зовут…

— Ну, и как же мое имя? — хитро спросила она.

— Вас зовут Екатерина, — с улыбкой на лице сказал я.

— Этого не может быть! Как вы догадались?

— Я же говорил, что у меня редкий…

— Ах вы, обманщик, — перебила она, — я вас раскусила. Боже, какая я наивная! Вот же на столике лежит мой билет, на котором написано мое имя! Эх вы… — она погрозила мне своим маленьким кулачков и расхохоталась, прикрывая лицо руками.

«Боже мой, как она мила», — думал я, глядя на нее…

Липецк,

август 2007 — август 2009